Пролог
В «Рогатый Джо» приходили надраться отличным пивом, съесть тарелку ребрышек в кисло-сладком соусе и просто хорошо провести вечер за разговорами о жизни. Внутри стояли пропитанные морилкой дубовые столы, под потолком крепились балки из плохо обработанного дерева, а к ним вместо люстр — тележные колеса с лампочками. По центру красовалась барная стойка со столешницей из отполированного цельного бревна. Рулонные жалюзи с клетчатым орнаментом, картины со скачущим мустангом и воющим койотом завершали кантри-стиль заведения. Остальные бары города пожирал неон, пластик и металл. На их фоне деревенская простота «Рогатого Джо» была глотком свежего воздуха. А еще здесь стоял работающий музыкальный автомат. Неизвестно с какой барахолки вытащенный и начищенный до блеска старичок «Вуртлицер»* ставил олдскульный рок, брит-поп, гранж и кое-что из тяжелого металла. Чего в коллекции никогда не было, так это кантри-музыки. Прямо над полками с алкоголем висели бутафорные оленьи рога. Их откуда-то принесла Арлин — жена владельца бара, по имени которого он был назван. — В кантри-баре просто обязана быть голова оленя! — говорила она. — Ну или хотя бы его рога. Ты что! Это правило номер один! Но Джо сопротивлялся: — Не хочу, чтобы от нас за милю несло отрыгивающими брутальными мужиками, которые только и делают, что стреляют невинных животных и поколачивают своих домашних. Бар «У Джо» они открыли вместе. Вместе вели дела и сменяли друг друга за барной стойкой. А через год Арлин не стало — менингит забрал ее за несколько дней. После похорон Джо повесил оленьи рога в зале и вскоре сменил название. — В память о ней и как напоминание, какой я олень, — говорил Джо. — Не смог порадовать свою женщину такой мелочью. С тех пор прошло шесть лет. Джо нанял сменщика, но сам все равно выходил за стойку в выходные и некоторые будние дни. Бар был единственным, что осталось у него после жены, и он относился к нему и всем гостям с большой любовью. Он не терпел в своих стенах расовой, половой и любой другой дискриминации. Здесь каждый мог отдохнуть и найти компанию на вечер, а если нет — Джо с радостью составит ее желающему, вот только нальет пива тому парню за пятым столиком. Джо был сердцем этого места. Его любили, приходили к нему за советом и разговорами по душам. Стив также в свое время выбрал бар из-за него.Часть первая
В «Рогатом Джо» Стив искал не просто компанию на пару стаканов рубинового пива, а искреннюю вовлеченность собеседника в диалог. Он хотел видеть к себе живой интерес. Стив не пытался снять кого-то на ночь, хотя иногда случалось и это. Он был привлекательным, а «Рогатый Джо» имел репутацию места, где женщины и мужчины могут найти адекватного партнера на ночь. Но последние месяцы при намеке на секс Стив чаще отказывал, предпочитая обычные посиделки с обсуждением политики, экономики и «черт побери, кажется Джош поставил себе губной имплант!». Стив не стремился найти друзей — они у него были. Он почти каждый день списывался с ними, раз или два в месяц выезжал на барбекю, ездил погостить на выходные или звал к себе. У него были классные друзья, но они не могли разрушить или, наоборот, заполнить того, что жило в нем долгие годы. У них была своя жизнь и обязательства. Друзья не могли быть настолько близко, как хотелось бы Стиву. И он это отлично понимал. Джо, с которым он был, пожалуй, наиболее близок из всех в баре, замечал это в нем, но не мог дать определение. — Красивый ты мужик, Стиви, — сказал однажды Джо, наливая ему пиво. — Как молодой Марлон Брандо. Рожей ты на него особо не похож, но есть в тебе что-то такое… Смотрю — и он вспоминается. Чем он мог быть похож на Брандо, Стив не знал. Разве что чувством брошенности и острого одиночества, которое они оба испытывали в детстве и, очевидно, пронесли через годы. Родители дарили Стиву лишь крупицы нежности и ласки. Он чувствовал себя неполноценным рядом с детьми, которых мамы и папы обнимали или целовали, просто встречая со школы. Но Стив точно помнил то болезненное тепло, когда отец стоял перед ним на коленях, прижимал к себе и шептал слова извинений за брошенный в него пульт. Кажется, тогда его отчитывали за пререкания с учителем и родитель, как это бывало с ним, вспылил больше обычного. В средней школе таких инцидентов стало больше. Одиночество резало Стива изнутри, притупляясь, лишь когда отец извинялся за очередной брошенный предмет, слишком сильную — до темных следов — хватку на руке и пощечины. Он делал это искренне каждый раз: крепко обнимал и обещал, что больше так не будет. Стив глотал ком в горле, цеплялся руками за плечи отца и наслаждался. Тепло расплывалось по телу, но, согревая, отдавало глухой болью в груди. И все же на тот краткий миг он верил — у них могла быть нормальная, любящая семья. Ему потребовались годы работы над собой и месяцы бесед с психоаналитиком, чтобы перестать искать в отношениях любовь и нежность через насилие. Но от острого одиночества, которое проросло в самое сердце, избавиться не удалось. Стив чувствовал, будто замерз внутри. Вот есть он, и есть внешний мир, а между ними — толстая стена изо льда. Через нее не проходят эмоции и чувства, только эхо. Когда возвращаться с работы в тишину квартиры стало совсем невыносимо, он вспомнил про бар, где они отмечали бакалавра и где впервые за долгое время он почувствовал себя тепло. И пришел туда снова. Раз, другой, а потом стал проводить там почти все вечера будних дней и некоторые выходные. Пришлось сильно ограничить себя в алкоголе, предпочитая закуски, но оно того стоило. Здесь бурлила жизнь. Стив чувствовал ее жар и буквально видел нити, идущие от посетителей бара. Как они сплетаются паутиной и как тянутся в их дома, семьи, места работы. Стив приходил сюда второй год и знал историю каждого завсегдатая, но они все равно находили, чем погреть его. Он был парнем, с которым приятно поболтать, а при лучшем раскладе он еще и угостит пинтой пива, ребрышками или свиными ушками. Если Джо был сердцем бара, то Стив ощущал себя его душой. Он чувствовал, что живет благодаря этим людям, которые не скупились для него на истории, комплименты, объятия и поцелуи. Только секс не дотягивал по эмоциональности. Он ловил себя на мысли, что ему недостаточно отдают в процессе. Но Стив не расстраивался — это место приносило ему больше, чем он мог просить. Он чувствовал себя удовлетворительно, и этого хватало. А потом умер его отец.