2004 год 17 сентября
Carina Round — For everything a reason (на повтор)
Мёртвая зона. Этих двух слов было достаточно для будущих армейцев, чтобы пожалеть о своем выборе будущего, даже если он не был добровольным. Если Чёрное Пятно было центром больных карадой, то Мёртвая зона была сосредоточением токсичных отходов и бунтов; даже в стране, которая была само́й тюрьмой удавалось устраивать внутренние ссылки. Совсем недавно Легион получил штаб — в здании, куда ссылались во время войны граждане воевавших стран¹, но те, кто не смогли переубить друг друга в замкнутом пространстве попадали в Мертвую зону, где не было ничего: ни достойной почвы, ни провизии, ни иных условий. Так Орион избавлялся от лишних иммигрантов. Но даже при этом здесь людям удавалось поднимать бунты, утихомирить которые была призвана национальная армия, которой целиком и полностью руководил преданный правительству Легион, и кое где прослеживались его личные черты — лапсы на шеях. Шёл дождь, который, если не отсиживаться каждый раз под навесом, мог разъесть любую ткань за неделю. Химикаты выбрасывали заводы для Больших Стен, где люди умирали на бесконечной стройке, а Мертвая зона была прямо за пределами неоконченных бетонных построек. Восьмой и девятый полк армии был расположен здесь: сюда сразу набирали имунных новобранцев, подобранных во время стычек с бунтовщиками, готовили и вводили в бой против своих же, ведь Легион уже тогда умел ломать людей. Этот кровавый период запомнился в истории Ориона как «Уральский набег»². Штаб армии шел неглубоко под землю — всего три этажа, на поверхности были одноэтажные казармы, столовые и залы для тренировок. Сейчас бойцы сидели под навесами и наблюдали за тем, как двое высоких и крепких мужчин волокли под дождем девушку. Та брыкалась в стороны, рычала и выгибалась, однако сил становилось всё меньше, и когда ее дотащили до столба «наказаний», она устало повисла в руках армейцев. Сидевшие мужчины загоготали, когда с неё начали стаскивать ранее принудительно надетую форму, оголяя весь торс, её худую спину, покрытую совсем свежими ранами, а после привязали лицом к столбу. Дождь стекал по её бледной коже, смоляным волосам и опухшему от слёз лицу, неприятно щипал ссадины и заставлял содрогаться от холода и силы ударов капель о кожу. Словно тысячи игл пронзали её сквозь. — Эй, сука, покажи сиськи! — выкрикнул один из сидевших, после чего вновь раздался вал мужского смеха. Среди них были и женщины, однако те либо молчали, чтобы не выбиваться из толпы и не получить в ответ, либо пытались утихомирить сослуживцев под предлогом нарушения дисциплины. Здесь не было места сочувствию, но каждую посещала мысль о том, что она могла быть на её месте — на месте привязанной Мин Юнджи, которая уже в третий раз попыталась сбежать. Сама же она ничего не слышала из того, что они говорили. В её ушах был шум дождя, так схожий на шум морских волн, был учащенный ритм сердца, набатом отбивавший в висках. Кровь в её жилах остывала и она не чувствовала себя живой, самой себе казалась тряпичной куклой, висевшей на верёвке. Её пытались сломить, и она думала, что ещё чуть чуть — и поддастся. Все вокруг плыло, перед глазами густая водянистая пелена, она щекой была прижата к деревянному столбу и не видела всех сидевших за её спиной под навесами. Ей было на них плевать, хотелось просто наконец умереть. — Новобранец Мин Юнджи, — послышался знакомый голос со стороны, — обладатель ста процентного иммунитета, вновь пыталась дезертировать. Всё это говорил стоявший перед толпой капитан, имя которого Юнджи не знала, но помнила этот голос, уже в третий раз глумившийся над ней. — Вы были бы приговорены к казни ещё в первый раз, — продолжал он, — однако закон и недостаток кадров предусматривает привилегии для здоровых людей. Именно поэтому наш Верховный Совет на заседании вновь приговорил вас к наказанию. Слыша это в который раз подряд, она мысленно молилась, чтобы этот был последним, однако знала, что через пятнадцать ударов снова упадёт в обморок и её потащат в лазарет. Немощное тело, несколько лет жившее на Мёртвых зонах, не могло выдержать это. Через неделю лихорадки придётся встать в строй, и так будет повторяться до тех пор, пока высшим чинам не надоест нянчиться с ней или они не сломают её окончательно. До того, как хлыст коснётся её кожи оставалось мало минут, выделенных под последние слова капитана, который уже стоял рядом с ней под дождем. Она не смотрела на него, стояла уткнувшись лицом в древесину, но прислушивалась к собственному сбитому дыханию, воображаемому шуму тёкшей по венам крови и неясным голосам в голове. Они шептали ей: «Разорви верёвки. Убей его». Она чувствовала в этих голосах сотни и свой собственный. Её фантомный образ будто стоял над ухом, перекатываясь клубами черного дыма, она худыми пальцами хватала саму себя за горло и продолжала нашептывать: «Не позволь пролитой крови тех людей оказаться напрасной». Мысли о десятках унесённых правительством жизнях били по самой груди, выбивая воздух. За свои девятнадцать лет она видела многое, однако привыкнуть к красным пятнам на земле, размажённым черепам своих же собратьев и выпавшим из орбит глазам было трудно. Юнджи не видела смерти своих родителей: в раннем возрасте вкус материнского молока иссох с её губ, она была выброшена на произвол судьбы как только из нынешнего штаба Легиона их вывели в Мёртвые зоны. Там уже несколько лет шли стройки для легионеров, она же который год перебивалась здесь, пока не попалась во время вылазки за едой. Абсолютно жалкий проигрыш, думала Мин. — Для тебя же лучше сдаться, — сказал капитан, его голос в шуме дождя был слышен лишь ей. — Здоровых людей не будут отпускать даже принципиально — это в духе Легиона, — он положил руку на её плечо, но она даже не дрогнула. Юнджи будто хотела слиться с поверхностью столба и пропасть отсюда. — Ты лишь пушечное мясо — умрёшь, такова судьба каждого здесь, кто не имеет статуса, но не слаще ли смерть не будучи мученицей? Она промолчала на этот вопрос, ответа на который капитан не ждал. Тот был не прав: Юнджи готова была умереть сейчас от пыток, чуть позже, завтра или послезавтра. После всего, что сделали военные, склонить голову означало предать саму себя. Здесь не было чести, не было гордости, она не думала о них. Здесь было отчаяние в перемешку со злобой. — Раны на твоей спине заживут, однако мы умеем оставлять глубокие шрамы. После этого он отошёл и кивнул другому военному, который вышел из-под навеса. Сердце Юнджи забилось в страхе, который окутывал её липкой смолой, и спустя пару мгновений под громогласный хохот мужчин раздался истошный крик девушки, которой разорывало кожу на спине. Это был не хлыст. Это было огромное мачете, под его холодным лезвием плоть Мин раскрывалась в стороны, кровь стекала вниз, к кромке отвратительно-зелёных штанов, по ногам к земле, смешиваясь с грязью и лужами. Она сама смешивалась с ними, её растаптывали на глазах трёх десятков людей. Её жизнь — ничто. Агония разлилась по всему телу, Мин рвала связки в надежде, что с голосом в воздухе растворится её боль, но она с каждой секундой разбивалась вдребезги. Со стороны она была безумицей для них, каждый раз наступавшая на одни и те же грабли. На самом деле, думала она, безумцами были все они: смех над страданием, насилие, им даже было плевать останется ли она калекой на всю жизнь. Одна мысль о неподчинении была гораздо хуже своего солдата на грани смерти. И в секунду, когда мачете из спины исчезло, когда кровь полилась хлеще, слезы с её поднятого к небу лица смывались грязным дождем, а связки окончательно сорвались от визга, она осознала, чего хотела в действительности больше всего: ни прекращения боли, ни свободы, ни жизни вне Мертвых зон. Она желала мести. В ней не было надежды на лучшее никогда. «Лучшее» не существовало. Она сбегала лишь потому, что противилась всей системе, ведь в любом случае ты оказывался обречён: с карадой ты умирал в начале жизни, без нее ты принадлежал стране, для которой ты лишь более долгосрочное оружие. Сменив хлыст на мачете, они позволили ей осознать всю гниль в основе — они были готовы на такие меры, чтобы сломать тебя. Однако вместе с глубокой раной они вырезали в ней установку «выжить» и оставили пожизненное напоминание вдоль спины — чего ради стоило предательство самой себя, поддавшись толпе мерзавцев.2019 год 1 апреля наши дни
Лужи напоминали Юнджи о том дне, из-за чего невольно фантомная боль током разносилась по спине. С тех пор прошло пятнадцать лет, Мертвой зоны больше не было, сама она уже не была новобранкой в полку; один шаг назад, на который она решилась, дал ей десять вперёд: после третьего побега она осталась в армии, по́том, кровью и добытой информацией, которую выбивала собственными кулаками, она поднялась так, как не смог бы никто другой. Когда Легион отделился от государства, Мин последовала за ним — слишком много в ней было от него, она уже была Легионом, существовать раздельно невозможно, поэтому работала для него как для самой себя. — Он заслуживает того же, к чему приду я. То, что я хочу, — сказала Юнджи сама себе, стоя у окна. Она крайне редко покидала свой кабинет, причин на это бывало крайне мало и редко, все нужное было в её личных двух этажах. Сегодня причиной был Джексон Ван. Ван был её личным псом, с помощью которого она убирала мешавших людей с дороги, и именно она привела его в этот штаб из загнивавшего первого полка армии. Он был удачным вариантом, так как все его поступки могли списываться на болезнь, на которую закрывали глаза из-за его великолепной военной подготовки. Его взяли туда ещё юным мальчишкой, Юнджи знала лишь то, что его нашли вне Черного Пятна, где-то в безлюдье. Однако, думала она, смерть от голода была лучшим вариантом для него, чем военная жизнь.⚠️⚠️⚠️
Штаб Легиона был окружён густым лесом, из-за чего даже в грязную погоду здесь было свежо и это не удивительно: Высший Легион создавал для своих больных солдатов условия, в которых они протянут дольше и принесут больше денег. Намджун наблюдал за разминкой на воздухе своей группы новобранцев, которые недавно освободились от заказа Хана Сынри. Эти ребята имели потенциал, не имели здоровья, но среди молодняка будто горела надежда, однако та с годами сотрётся из их умов. В голове же у Кима для своих людей было мало места, он, сам того не осознавая, думал только о сегодняшнем наказании Вана. Никто не мог знать, что с ним делала генеральша, она не была извергом, возможно, но нечто неприятное шептало на ум то, что не следовало оставлять их. Нечто, что звалось ревностью, но вслух он её не произносил. Кто вообще был для него Джексон? Подопечный? Сослуживец Легиона? Ответ был неясен из-за их сумбурных отношений. Всё началось пять лет назад. Майора Мин Юнджи практически лишили военной активности (наделив одним из самых высоких званий) из-за штурма Улья, который подкосил связи с Правительством. Отношения с ней с самого начала были в духе «начальник и работник», никто никогда не заходил за границы чего-либо, однако спустя два года здесь из ниоткуда оказался бывший у всех на устах солдат национальной армии с высоким процентом здоровья, которого Мин приволокла из первого полка. Про него ходило много баек: от историй про взятие главного лагеря на Мёртвой зоне (благодаря чему бунт утих и его отдали сюда), до громких обвинений в психических болячках. Их первая встреча была в коридоре. Намджун только был повышен и возвращался с мероприятия в свою честь, Ван же направлялся в казарму. Ночь. Они даже не поздоровались, младший был остер на язык, но не спешил показывать это сразу. Но уже тогда Ким заметил в молодых глазах напротив искру вызова на дуэль непонятно на что, в которой он в итоге проиграл: с каждой их новой встречей, с новым словом Джексона он находил в нём себя, когда был в его возрасте, но Ван будто видел в нем больше. Младший был чертовски хорош собой, в нем были черты, которые сам Ким в силу возраста начинал терять, из-за чего видеть все это хотелось хотя бы в ком-то другом. Однажды он рискнул невзначай коснуться его талии проходя мимо. Это было экспериментом, думал сделать первый шаг сам, ведь он не был школьником, чтобы тянуть так долго. После не прошло и нескольких месяцев переглядываний, как они начали запираться в чуланах в дали от чужих глаз. Всё выглядело как временное увлечение, Ким убеждал себя в этом, ведь ситуация была до боли абсурдна: легионер двадцати двух лет и капитан, что старше него почти вдвое тайком лобызались в темных углах. Не пахло даже мимолетной влюбленностью, воняло краткосрочной страстью. И сейчас он думал, что лучше бы он продолжил себя в этом убеждать. С каждым разом он находил в их встречах нечто более интимное, чем секс. Порой, они подолгу лежали, слушая биты сердец, молчали, потому что это было их комфортной зоной, и это было панацеей от плохого настроения на день вперед. Он мог в молчании выгрузить в воздух все свои проблемы и переживания, от того и была магия момента: они знали друг друга не зная совершенно. Осознание этого и стало тревожным звонком. Спустя год Намджун понял, что уже невольно искал в толпе легионеров того самого, чтобы вместе с касанием кожи о кожу облегчить душу, искал те самые глаза, которые смотрели с юношеским озорством. Ван мог не понимать этого, но был негласной жилеткой для нытья, и это было опасно. Сильная разница в возрасте напоминала старшему о том, что у такого как Джексон дни в Легионе рано или поздно закончатся либо побегом от войны, либо расстрелом в случае необходимости избавится от знавших слишком много. В первом варианте у младшего был шанс на другую жизнь, а сам Ким не желал быть балластом. Чувства к нему были практически написаны на лице Джексона — он мало чем отличался от старшего, разве что порой его поведение смахивало на маниакальное. Но Намджун уже тогда решил для себя что продолжать тянуть все это не стоило. Нужно было оборвать все в зародыше, чтобы в дальнейшем не было больнее. Хорошей помощью в этом была генеральша, которая к концу года направила его на зачистку доживавших последние дни Мертвых зон. Там вновь вспыхнули бунты за эти два года, однако в это раз всё было похоже на камень, кинутый в огород, нежели взрыв бомбы медленного действия. Год там был подобен пытке, однако со временем желание и тяга ослабела под напором мыслей «так надо», и он надеялся, что Джексон к этому моменту пришёл к тому же. Он сильно заблуждался, ведь не прошло и часа с высадки из машины уже в родном штабе, как почти был зажат практически обезумевшим легионером, и вновь спокойная как водная гладь Мин становилась помощью. Она будто нарочно встревала в их игры с чувствами, компенсируя собственные проблемы в отношениях. Это Ким понял, когда она впервые затащила его в постель в один из дождливых вечеров, сразу после деловой встречи с хилером — Чон Хосоком. С тех самых пор Джексон Ван стал наркотиком, а сам Ким наркоманом на годовой передержке, и он знал, что стоит один раз вновь дать слабину — всё вернётся на круги своя, а закончится куда больнее, чем начиналось.⚠️⚠️⚠️
На одной из улиц Тёмного района шли ремонтные работы электричества и опечатка одной из многочисленных квартир-нор. В случае бедствий было принято отключать свет, однако некто намеренно сбил все щитки. — Двойное убийство, — сам себе сказал Джексон, стоя над телами Чон Юры и Дмитриева Игоря. В их квартиру его привела вся накопанная им информация о Чон Чонгуке. Он действительно не думал, что тот ринется к себе же домой, но проверить стоило, однако Чон Хосок ещё до прихода в «Эдем» успел заглянуть сюда на чай, если судить по давно остывшим трупам, от которых уже начинало нести гнильцой. Не удивительно, что хилер избавился от них, ведь они были причастны к делу родителей Чонгука, некогда бывших хилерами. Те были той ещё парочкой, думал Ван. Сам он застать тот период не смог, но по прибытии в Легион три года назад ему пришлось заучить большую часть истории самых крупных операций. Ликвидация Чон Джихвана и Таыль была похожа на сюжет шпионского боевика: их искали почти год и нашли только за пределами Чёрного Пятна, когда те пытались добраться до суверенной Лемнискаты. Если бы не лежавшая сейчас перед ним Юра, которая и слила Легиону их местонахождение, скорее всего супружеская пара уже подорвала бы в стране всё, имея помощь со стороны абстрагированного города. Им было плевать на сына, очевидно, лишение его нормального детства было чем-то самим собой разумеющимся во имя «свободы». Таких как они было принято называть в народе «героями», «бунтарями», шедшими против тоталитарной системы. Они всё свергали, свергали и свергали. Ван же называл их своими именами: предателями, шпионами, террористами. Чоны работали в самом сердце военной силы страны, при этом умудрились продаться Западу, чуть не слив все архивные данные ещё в те годы преданного Правительству Легиона, тем самым почти убив двух зайцев одним выстрелам. Чем же в их головах была свобода? — не понимал Джексон. Конечно, где-то громогласно вопили о демократии, теша народ мыслью о том, что те сами решали дела политики своей страны, где-то были условия в сотни раз лучше, но свободы не было нигде. Свобода равно хаос, позволь людям ослабить цепь с рук и они понесутся рвать ими всё живое на своём пути, тому доказательство нынешнее состояние планеты. Люди позволили себе мысли о том, что могли бы иметь больше земель, больше прав и возможностей, потому и уничтожили всё. Иные примеры бесполезны. Когда-то и он верил в туманную «свободу». Ему не было и десяти лет, когда он уже участвовал в мятежах на Мёртвой зоне. Делал всё, что мог: кидался в легионеров камнями, втыкал в них ножи исподтишка, наблюдал за тем, как они захлебывались в собственной крови. Его это не пугало, ведь мать каждый вечер напоминала: «Завтра мы пойдём в бой за свободу!» и он искренне ждал этой свободы. Но когда увидел ее последствия... Лишился рассудка навсегда. У него никогда не было отца, тот погиб до его рождения. Мать была центром вселенной, вокруг неё крутился весь мир ещё маленького Вана. Та же видела смысл своей жизни в падении сил государства. Возможно, у неё были веские причины на это, будь то тяжелое прошлое, желание отомстить или глупость. Она постоянно вбивала в его маленькую голову, что со свободой действий придёт и гармония, что жизнь наладится, даже если речь шла о возможности читать простую художественную литературу, и это звучало с ее уст как наимудрейшая философия. Однажды они сумели защитить от национальной армии один из своих фронтов, впервые за несколько лет непрерывной борьбы, и в этот период мятежники будто вкусили запретный плод, который дурманил голову. Они попробовали на вкус победу и внушили себе, что у них были хоть какие-то шансы. В первый же вечер был устроен праздник на костях и свалке — именно так выглядели все их убежища. Ни у кого не было на языке ни капли алкоголя, однако все вели себя будто умалишенные, опьяненные гордостью за самих себя. До сих пор в ушах Джексона звенело: «Мы почти свободны!», они выкрикивали это и сходили с ума от радости. Возможно до такого состояния доводило долгое отчаяние. Он помнил, как его бросило в холод, стоило только начаться первому дебошу. Они громили всё вокруг, вопили и смеялись, никто из главных не спешил их останавливать, ведь это и была та самая свобода действий. За что боролся, как говорится. В какой-то момент завязалась крупная драка, полилась кровь, но никто ничего не предпринимал. До следующей обороны, думали они, было далеко, потому хотелось вылить свою злобу именно в тот момент. Даже сейчас та кровавая картинка стояла у Джексона перед глазами, и каждый раз, когда он нервничал, возникали те образы обезумевших людей. Это была настоящая битва, убийство легионеров не было сравнимо с этим. Было сравнимо лишь с тем, как жестоко с ним самим обошлись, когда из толпы гоготавших мужчин ему кинули в руки свеже-срезанный скальп собственной матери. Он до сих пор чувствовал как тёплая кровь с кожи стекала на его пальцы и гнев подкатывал к горлу, желание выместить всю боль на других росло вверх. Вместе со взрывом вброшенной в их убежище гранатой от внезапно нагрянувших легионеров он понял, чем на самом деле была свобода, и что истинная гармония крылась не в ней, а в ограничениях. Джексон не заметил, что углубился в свои воспоминания, из которых его вывел голос сослуживца: — Мы прочесали весь Темный район, Чон Чонгук не был обнаружен. — Вы проверяли камеры? — Ван выпрямился и расслабил плечи. — Да, по ним выявлено, что он часто бывал в бывшем бункере военного периода, но там сейчас пусто. Он будто сквозь землю провалился. — А что по блокпостам? — Никто из охраны четырех постов не заметил ничего подозрительного. — Значит, он где-то отсиживается. Пусть наши продолжат стоять у постов, рано или поздно к нему придет идея свалить, там его и поймаем. Ван, на самом деле, лишь делал вид такой бурной деятельности, потому что возвращаться сегодня в Легион было нецелесообразно, но полностью отпускать ситуацию не стоило. Нужно было хотя бы знать где Чон находился, чтобы держать всё под контролем. — Будет сделано.⚠️⚠️⚠️
— Что будем делать? Ви стоял позади младшего и выглядывал из-за его головы на блокпосты. Там сейчас, кроме обычной государственной охраны, была группа легионеров, приехавшая на черном внедорожнике и с большими пушками. Сами посты представляли собой железные ворота в бетонной стене, огороженной наверху колючей проволокой. Перед воротами были ограды из мешков с песком, за которыми стояло двое охранников, ещё пятеро патрулировали периметр с легионерами. Сами юноши стояли за ближайшим квартирным зданием, которое граничило со стеной, куда военные не отходили. — Ворота на электронике, — заключил Ви, острым зрением заметивший щиток питания внутри небольшой коморки за оградой из мешков, где были пульты управления. — Сейчас тут одиннадцать человек: двое на охране, девять на патруле. Нас не пропустят, если просто подойдем? — Нет, — Чонгук мотнул головой, — через блокпосты пропускают только военных, политиков или дальнобойщиков с товарами, и то — только по предоставлению документов. — И как быть? Мы же не можем перелететь, — старший взглянул вверх, туда же устремился взгляд Чона. — А знаешь... Параллельно этому дому есть ещё один, — младший замолчал и в голове прикинул карту. — Думаю... — Нет, — Ви прервал его, — Я согласился залезть на крышу школы, но сигать с крыши я не подписывался. Чонгук обернулся на него и с надеждой заглянул в глаза, будто говоря: давай же! Он походил на щенка, который упрашивал на прогулку, но тот знал, что младшим двигало не меньшее желание спастись от преследования. И идти против мерцавших под растрёпанными волосами глаз было трудно. Ви давно заметил, что с момента пробуждения в Улье многие вещи от прежнего него начинали постепенно возвращаться. Он помнил, что раньше очень боялся высоты, но это не ощущалось в нём эти несколько дней до этого мгновения. Адаптация вне капсулы проявлялась, он будто очеловечивался в себя с каждый днём. Но сейчас, стоя на краю жилой пятиэтажки, он желал, чтобы процесс пошел обратно. — Я не смогу, — пробормотал он, глядя вниз. Там была стена и земля, о которую можно было разбиться. Коленки невольно задрожали и голова закружилась, но показывать этого младшему не хотелось. Однако тот сам все понимал по тому, как Ви сжимал его ладонь, будто если отпустить — поверхность под ногами исчезнет. Соседнее здание было всего в полутора метрах, но в глазах старшего это растояние невольно увеличивалось в три раза. — Мне тоже каждый раз страшно, — почти снисходительно кинул Чонгук, словно был старшим и давал совет. — Я давно привык лазать по крышам зданий, это... — он сжал ладонь старшего сильнее, — даёт адреналина, я чувствую себя супергероем. Его голос даже не дрогнул, но нижняя губа непроизвольно поджалась. — Но меня всю жизнь преследуют неудачи, и я знаю, что в какой-то момент прыжок станет последним, нога оступится. Однако есть ли смысл остерегаться неудачи, если она в любом случае будет? Я боюсь за свою жизнь, но иногда хочется бросится в пучину. На мгновение на душе старшего будто стало легче: они были похожи, у них были схожие страхи. Та же неудача шла за Ви по пятам всегда, но пока ему удавалось выбираться целым. Был ли смысл вдруг сдавать назад? Через несколько секунд, Чонгук отпустил руку и бросился вперёд. В глазах старшего потемнело и из груди вышел восторженный выдох, когда тот успешно приземлился на крышу соседнего здания. Он на пару мгновений засиял с нескрываемым восторгом, и гордость за себя, полуслепого, способного так хорошо ориентироваться, была довзолительна. А Ви не был ни полуслепым, ни слабым, поэтому сразу после сжал кулаки и так же бросился вперёд, перепрыгивая. Прыжок был большим и он без проблем попал на ту сторону, однако на секунду потерял равновесие на самом краю. Выровниться помогла рука Чона, которой тот его потянул обратно. — А ты действительно супергерой, — почти усмехнулся Ви, благодарно пожимая ту же руку. На губах младшего за похвалу заискрилась улыбка, которая у того внезапно разлила тепло по груди, и он ответил тихо, но чтобы тот услышал: — Теперь, ты тоже. Чонгук поверить не мог, что преодолеть стену оказалось так просто. Немыслимо! Он посмотрел на шедшего рядом Ви и подумал, что если бы не все эти злоключения, он бы никогда в жизни не решился дать второму фронту такую свободу. От этого значимость их встречи удваивалась. — Я думал, будет труднее, — старший говорил осматриваясь по сторонам. Снова вечер, но в этот раз не будет никакой Джесси, которая на машине подбросит куда надо. Невольно перед глазами пробежал её образ и он постарался отвлечься от этих мыслей. — Я тоже, — ответил Чонгук. Сейчас они шли по спокойным спальным районам Северо-Восточной части, где населения было в два раза меньше, чем в его родной Юго-Восточной, из-за чего сразу становилась заметна разница. Шанс быть обворованным вне гетто был ниже, вокруг были только жители жилого комплекса. — Но видимо, людей покидать стену страшит не реальная опасность, а байки о ней от СМИ. Даже не знаю, как долго я был бы как они, если бы тебя... — Если бы что? — не понял тот, останавливаясь и кидая взгляд в сторону младшего. В свете вечерних фонарей его лицо будто искрилось, его кожа, снова подметил Чон, была практически идеальная, даже невзирая на щетину. Ссадины уже сошли, а губа чудесным образом зажила. Вновь возникали вопросы к самому существу Ви, которые задать он страшился. Рано. Чонгук так и не ответил, стоял и рассматривал старшего в полутьме. Тот же приметил, как под гущей вившихся волос изгибались его брови. Было что-то очаровательное в одной из них. Она была белая как пепел, как и глаз под ней. Символично, подумал Ви, в голове всплыли чужие воспоминания из философских книг. Одна сторона Чонгука была слепа ко всему вокруг, она жила своими знаниями обстановки вокруг и не могла лезть дальше. Вторая любопытничала и смелела с каждым днём. Это было интересно, в нем зарождалась мысль о том, что хотелось бы узнать всё это лучше. Самого Чонгука узнать лучше. Так и не услышав ответа, он протянул руку к волосам младшего, которые лезли тому в глаза. — Они тебе не мешают? — попытавшись сменить тему, спросил он. — А, — Чонгук слегка отшатнулся от протянутой руки и зачесал челку. — Д-да, но я не хочу их подрезать. Они... Они нравились моей девушке. Лицо Ви перекосило. Как тот мог думать о девушке в такой тяжёлый период своей жизни? Где вообще сейчас была эта девушка? На мгновение проскользнула мысль о том, что та была выдумкой подростка, но вслух он об этом не сказал. Вспомнил, как ещё в подвале все свелось к изъянам на его лице, поэтому не было желания всё сводить к этой теме. Тем не менее, мысли об этой абстрактной персоне не нравились ему, ведь такой близкий человек должен быть поддержкой, а Чонгук успел попасть в розыск, пока «та» просто существовала. — Знаешь, она сейчас не тут, поэтому, — шестеренки в голове зашевелились, Ви осмотрел одежду младшего, после чего потянул эластичный шнурок с его штанов и без проблем оторвал часть. Через пару махинаций он протянул ему уже перевязанный кусок шнурка. — Вот. — Что это? — Резинка для волос. Если не хочешь отрезать, хотя бы завяжи, меня бесит то, как ты из-за них на меня косо смотришь. Невольно уши младшего загорели, а на языке завертелось: «он заметил!». Стыд тут же подступил к горлу, он молча опустил взгляд и забрал резинку, в мыслях корил себя за то, что так открыто всё делал, хотя у него было оправдание — старший слишком удивительный, на него невозможно не смотреть. Они стояли в молчании, пока через две неудачные попытки завязать непослушные тёмные локоны Ви не одернул руки Чонгука, забирая из рук шнурок обратно и толкая к стене параллельно стоявшего здания. С губ в удивлении слетело: «Ай!», а руки рефлекторно выставились вперёд, упираясь в грудь старшего. — Чтобы не рыпался в обратную сторону, — уточнил тот, после чего увлечённо начал собирать волосы Чона на макушке. Он сталкивался с его взглядом раз в несколько мгновений, Чонгук смотрел с неуверенностью и потаённым глубоко внутри детским восторгом, но не понимал эти чувства. Ви стоял перед ним тем же щитом, он снова был в безопасной зоне, и быть в ней хотелось как можно чаще. Это было оправдано тем, что пока живёшь в этом городе — ты в опасности всегда, но от подобных мыслей сердце невольно пропустило тяжёлый удар, а щеки загорели огнём. О чём я только думаю! — завопил внутренний голос, однако глаза все ещё тянулись к широкой шее, слегка щетинистому подбородку, к взрослому и умному лицу. Он даже с Рейной не был так близок, её прощальный поцелуй в щёку невольно меркнул на фоне таких простых объективно, но будораживших в реалиях Чонгука поступках. Все действия Ви были «не такими», на фоне с ним Чон был лишь обычным подростком. Он не мог видеть сам, но догадывался, что сейчас окрашивался в красный, потому тянул лицо ниже, приговаривая: «Оставь немного волос на правой стороне». Ви сначала хотел возмутиться, но затем лишь согласно кивнул и вытянул несколько прядей из хвоста, чтобы те прикрыли слепой глаз младшего. Идти против чужого личного комфорта было бы слишком подло. — Ну вот, — по-прежнему не увеличивая расстояния между ними, произнёс Ви, с гордостью смотря на свои труды. Чонгук выглядел теперь немного старше своих лет, но не хватало прямой осанки и уверенного взгляда. Тот смотрел как забитый щенок, из-за чего эффект нового образа полностью спадал. — Так сколько тебе, говоришь...? — старший слегка придвинулся, пытаясь рассмотреть на лице напротив подсказки к возрасту вроде подростковой сыпи, но Чонгук явно был победителем в генетической лотерее, ведь кожа была почти чиста, не считая грубости из-за грязного воздуха и небольших морщинок в уголках глаз. — Мне семнадцать, — тот отвернулся, пытаясь скрыть пунцовый цвет щёк, — но я взрослый. Я скоро стану совершеннолетним. — Ты смышленее меня, поэтому ты кажешься мне старше, — попытался приободрить Ви, заметив в голосе младшего легкого петуха, хотя очень часто в том проявлялись подростковые черты вроде бунтарства, любопытства, озорства и обиды. Сам он был бы не прочь вернуться в этот возраст, чтобы позволить себе поступать так же, но теперь, имея старую личность и облик настоящего взрослого, Ви обязан был корить себя глубоко внутри даже за страхи. Он ведь мечтал стать таким... Старший мысленно шлепнул себя по лицу, стараясь не думать о тех годах, когда казалось, что весь мир встал против него одного, что ему придётся прожить по предварительно придуманному сценарию родителей. Как он был глуп, и сейчас надо было последствия этой глупости расхлёбывать. Простояв в размышлениях пару мгновений, он отшагнул от раскрасневшегося Чонгука и зашагал вперёд, приговаривая: «Куда дальше?» Они шли в молчании до самого выхода из спальной улицы, каждый думая о своём. Чон скрывал свою маленькую смесь из стыда, неясной радости и увлечения старшим, которая тёплым огоньком затлела в груди. На мгновение захотелось достать его и протянуть, но пугала неизвестная реакция старшего на подобную сентиментальность. Всё было ново Чонгуку, но как столь невинные вещи мог воспринять Ви? Негативно? Агрессивно? Снисходительно? Любой итог был дуновением ветра: огонёк мог разгореться ярче или потухнуть совсем. Старший же невольно заметил, как тот изменился в настроении, но задавать вопросы казалось лишним, это было нарушением личного эмоционального пространства, и, думал он, следовало дать шанс Чонгуку поделиться переживанием по собственной инициативе. Так было честно, ведь самому Ви не хотелось, чтобы младший лез в душу. Ему надо было для начала разобраться в них в голове, ведь его терзало желание изложить всё, облегчить душу и выговориться первому в жизни человеку. Но вдруг Чонгук не понял бы? Архитектура здесь не сильно отличалась от Юго-восточной части города, разве что количеством зданий. Там каждый свободный квадратный метр определялся под что-нибудь, здесь же Чон удивлялся даже широте тротуаров. В какой-то момент в голове зародилась мысль: а что, если бы я родился именно тут? Была бы моя жизнь более удачной? Удачная жизнь в его понимании представляла собой обоих родителей, собственную неприкосновенную комнату, возможность окончить школу. Всё это, казалось, могло сделать его счастливым. Он взглянул на старшего, гадая по этому поводу на его счёт. Спокойная тихая жизнь за пределами стен? Или даже там он искал бы себе приключений? Я бы хотел узнать, что для него счастье. Через какое-то время они оказались в ещё менее людном переулке, где были лишь черные стены, испачканные сажей из торчавших дымоотводных труб со всех сторон, мусорные баки и пара ютившихся у них бомжей. Чонгук еле плелся на уставший ногах, глаза невольно слипались, тянуло упасть и уснуть на грязном асфальте. Из живота раздался вой кишок. Ви по прежнему был полон энергии и сна ни в одном глазу, однако тащить младшего в таком состоянии было жестоко. — Эй, — окликнул он его, — нам надо устроить привал. Скоро рассвет, думаю, ближе к обеду выдвинемся дальше. — Да ну не, — младший хотел отмахнуться и заявить, что готов идти дальше, но потом лишь согласно кивнул. О своих мыслях врать он мог, но вот тело полностью подводило. — Ты прав, ещё пара минут и я усну на ходу. — Судя по трубам и запаху гари, тут какие-то предприятия питания, значит должны быть и склады для искусственных продуктов. Думаю, там могли бы и отсидеться. Искусственные продукты представляли собой инженерно модифицированные овощи, фрукты и дефицитное мясо, которые выводили антропогенным путем на различных фабриках без использования почвы. Только так Орион (как и другие страны) мог позволить себе прокормить население, хотя и имел достаточно базы для развития производства. Однако давно погрязшее в коррупции Правительство все подбирало под себя и ни один байт денег не уходил что-то лишнее. В родной Юго-Восточной части Чонгука не было никаких ресторанов. Только магазины, и то некоторым районам раздавали пайки в виде лапши и хлеба из-за нехватки продовольствия для развития торговли. Сейчас у него были смешанные чувства: печаль за тех, кто голодал на его части, и удовлетворение за тех, кто хотя бы немного жил лучше. Ближайший склад нашелся за поворотом. Ви бесшумно сломал механический замок на ручке и пропустил младшего вперёд, после закрывая за ними дверь. В нос тут же ударила смесь запахов из грязного, залежавшегося картофеля, сгнившего лука и картона. — Видимо, у них кризис, — кинул Чонгук, включив свет. Склад был размером с кухню в его квартире, по двум сторонам стояли пустые полки, где изредка проглядывались те же лук и картофель, а весь остальной периметр заполняли пустые картонные коробки из под замороженного фастфуда. — Давай поищем склад ресторана с основным ассортиментом из йогурта. — Очень смешно, — ответил Ви, приземляясь на коробки, но на этот раз он звучал более снисходительно, чем мог бы в их первую встречу. Чонгук кратко хмыкнул и, выключив свет, почти бесшумно лег рядом со старшим, который сидел уперевшись в стену, чтобы видеть входную дверь. Перед тем, как сомкнуть глаза и наконец уснуть он спросил у него: «Почему не ложишься?», на что тот ответил: «Скоро, ещё недостаточно устал». Но после Ви так и не лёг, он сторожил крепкий сон подростка, следя за дверью, слушая шумы с улицы и тихое сопение под боком.