***
Как уже говорилось выше, до Эрмитажа Владимиру было рукой подать. Однако, учитывая то, что лето в самом разгаре, и то, что Эрмитаж — крупнейшее культурное достояние — туристов там огромное количество. Бывает так, что очередь в музей тянется с самой Дворцовой площади, от Александрийской колонны вплоть до билетной кассы. В очередях душно, жарко. Родители кричат громче своих детей. Палящее солнце сменяется сильными ветрами с Невы. И не дай бог пойти дождю… Но не так много минусов, как много плюсов в Эрмитажных очередях. Вы знали о том, что коты — легенда эрмитажной жизни и её неотъемлемая часть? А интервью и съёмки по поводу котов не реже, чем про Рембрандта! В тёплую погоду пушистых работников музея можно встретить на улице спящими. Часто, стоя в очередях, люди развлекают себя разглядыванием котов. Также очереди сближают (где-то вы уже это слышали). Я сам бывал в Эрмитаже не раз, простаивал в очередях несметное количество времени и знакомился с удивительными людьми. С такими, как они, можно поговорить обо всём. Начиная от погоды, заканчивая какими-то деликатными вещами. Обсуждением британских рок-групп 80-х, к примеру. Данные знакомства особенно нравятся мне тем, что они абсолютно никому не нужны. Вы ничего не обещаете человеку, а он вам. Просто разговариваете, жалуетесь, спорите, смеётесь между собой, а затем прощаетесь, не спросив даже имени. Замечательно! Вернёмся же к теме нашего рассказа. Владимир решил не тратить времени на очередь. Стоило ему лишь окинуть взглядом ту толпу, что томилась в ожидании, как глаза сами нашли кассу с табличкой: «Билеты — 700 рублей, вход без очереди». Для Оленьки ничего не жалко. В конце концов, бедный студент посидит на грече, подрабатывая официантом. Ленский сразу приобрёл билеты и вступил в лабиринт музея, разыскивая чудесный зал Клода Моне.***
Оленька от искусства была далека. Не привлекали её ни картины, ни архитектура, ни скульптуры. Историю она не любила, книги — тоже. Что же делать тогда Оленьке в Эрмитаже? Всё просто. Оля родилась и до конца начальной школы прожила под Выборгом. Её родители были теми самыми «легендарными» русскими провинциалами, которые все пакеты хранят в одном пакете и разбавляют чай холодной водой. Девушке это не нравилось. Всеми силами она пыталась доказать, что является особенной и необычной. Но вскоре Дмитрий Ларин, отец семейства, умер, и овдовевшая Прасковья с дочерьми перебралась в Петербург. Ларина-младшая решила начать здесь новую жизнь. Она всячески демонстрировала, насколько начитанной и образованной является, хотя сама часто заказывала «экспрессо». Но не о том речь. Услышав, что в Эрмитаже открыта выставка Эдуарда Мане «Олимпия»*, Ольга быстро сообщила об этом Ленскому. Мол, смотри, как быстро я узнаю о необычных событиях, как люблю музеи, и вообще, я апологет культурного просвещения. И всё бы ничего, но Ольга не заметила своей ошибки в сообщении, где букву «а» заменило коварное «о».***
Между тем Владимир нервно поглядывал на часы, стоя у знаменитой картины Клода Моне. Кстати говоря, автор написал картину для заявки на Парижский Салон. Такое большое полотно было чем-то новым и для него самого и для публики. Это так, к слову. Вернёмся же к герою нашего рассказа. К тому моменту, когда Ольга опаздывала уже на четверть часа, Владимир приметил видного молодого человека, что стоял там же. Высокий, хорошо сложенный блондин осматривался по сторонам, явно выискивая кого-то. «Будет смешно, если Оленьку», — подумалось вдруг Ленскому. Он сразу обнаружил, что молодой человек обладает приятными чертами лица, на котором, однако, читаются равнодушие и хладнокровность. И впрямь. У незнакомца зазвонил телефон. Ответил он ровным, властным тоном: — Я у Моне, — он поднял брови, — у того, который Клод, — и поджал губы. — Как можно перепутать двух совершенно разных импрессионистов, — педантично заметил он, — нет, я не намерен больше ждать. Встретимся в другой раз, — и он, совершенно не колеблясь, повесил трубку. В этот момент телефон зазвонил у Владимира: — Вова! Я, конечно, знаю, что женщины часто позволяют себе опаздывать на какое-то время, но ты не женщина! Так где же тебя черти носят?! — гневно выкрикивала Оленька. — Почему ты ещё не у Мане? Как можно их перепутать?! Вова! — Ленский готов был поспорить, что она закатила глаза. — Это я ещё и виновата, значит! Написала не так! А уточнить — не судьба, видимо? — странно, что её не слышно в этом зале, уж очень громко кричит. - Ну, знаешь, с меня довольно! Юноша какое-то время растерянно хлопал глазами, но решил не портить себе день. Оля остынет. Через неделю уже будет общаться как раньше. Зато появилось время побродить по залам великолепного музея. А вечером он напишет стихи о том, как коварна бывает судьба. И возьмёт за основу сегодняшнее происшествие. Благо, в зале Моне много картин. Любимой у Вовы является «Сена в Руане». Он смотрел на изображенные на ней парусники, стоящие на приколе; вглядывался в деревья на берегу. Но ничего из этого не занимало его мыслей, ибо они крутились вокруг Оленьки. Неожиданно к нему обратились. Ленский поднял глаза на того самого флегматичного незнакомца, коего повстречал у «Завтрака на траве»: — Картина написана в 1872 году, когда Клод Моне по приглашению своего брата Леона приехал в Руан чтобы принять участие в Руанской муниципальной выставке. — Ленский лишь вопросительно поднял бровь. — Поездка оказалась крайне удачной, как видите. Моне написал там несколько пейзажей и впоследствии неоднократно посещал Руан. Евгений, будем знакомы, — и молодой человек протянул Ленскому руку. — Вова, — коротко ответил тот. Не для наших ушей предназначаются следующие разговоры. Их навсегда сохранит в себе Эрмитаж. Однако именно они послужили началом хорошей дружбе.