Чисто по-Питерски

Я не люблю торопить события, но так уж вышло, что следующие полгода пролетели незаметно. Где-то там осталось первое сентября, осенние каникулы, и даже Новый Год. Нынешний февраль радовал снегом. Не без грязи и слякоти, конечно же. Начался новый учебный семестр. Самый длинный и скучный. Как рукой сняло ожидание праздников. До масленицы было ещё далеко. Петербург поглощало то самое время, когда на улице темно и холодно вне зависимости от чего-либо (только если это не утро понедельника). Надобно и кое-что сказать о наших героях. Владимир примерно учился на историческом факультете. История — вообще предмет достаточно занимательный. В прошлом году, кстати, Вова не спал почти двое суток, готовясь к годовому экзамену, что включал в себя абсолютно весь пройденный материал от Древнего Мира до позднего Средневековья. Обязательно было знать о каждой революции, царстве, империи и проч. Звучит сурово, не так ли? Если у Ленского был только второй курс, то Евгений уже оканчивал ГАСУ, отличаясь особыми успехами. Онегин давно выбрал специальность архитектора-реставратора и полностью погрузился в учёбу, но это не мешало друзьям проводить время вместе. Вспоминая об Ольге, можно сказать лишь, что чувства Ленского к ней ничуть не охладели. Юноша по-прежнему наивно обожал свою провинциальную подругу. А между тем дружба Жени и Вовы только крепчала. Изначально, ещё тогда, на первой встрече в Эрмитаже, Онегин показался Ленскому довольно наглым и самовлюблённым. Но, как мы знаем, первое впечатление зачастую бывает обманчиво. Вскоре Женя перестал отпускать колкие шутки, перестал высмеивать Вову. День ото дня он становился всё более «своим» и всё менее «чужим». Однако у каждой дружбы должна быть своя изюминка. Женя, к примеру, часто заставлял Ленского краснеть: «А вы с Оленькой уже…?» — этого хватало поэту для того, чтобы залиться краской. Вообще, их сближали противоположности характеров. Радостный, вечно вдохновенный и очаровательный Владимир, но флегматичный, властный и коварный Женя. Если Вова ради дружбы готов был на всё, то Евгений наоборот, относился к ней посредственно, как будто не дорожил вовсе. И всё же, если бы Онегина спросили: «кто твой лучший друг?», он точно ответил бы, что Вова. В начале этого же самого февраля, когда морозы доходили до минус пятнадцати, Женю оповестили о том, что его дядя (старший брат отца) умер, оставив после себя наследство в размере одного земельного участка под Выборгом. На самом деле, Онегину было всё равно. Дядю он не видел с самого детства (один только раз в возрасте семи лет, но что это, собственно, меняет?). Однако Женя — не Женя, если не наденет на себя маску незримой скорби. — Бедный дядя! Наверное, он был дорог тебе, да? Как часто ты к нему приезжал? Часто, если он оставил тебе наследство, да? Тебе очень плохо? — Вова немного притормозил и начал более аккуратно: — Я могу чем-то помочь? — он вновь замолчал. — А хочешь, напьёмся? Тут Онегин не выдержал. Он навис над Ленским и пристально посмотрел тому в глаза (но Владимиру показалось, что Женя хотел сожрать его душу): — Напьёмся. Но в другой раз. Перестань говорить о моём дяде, — он бросил на юношу лукавый взгляд, — а если действительно хочешь помочь, то отправься со мной оформлять дачу. На этих выходных. Всю неделю Женя проторчал у юристов, подписывая документы и прочее. Однако к выходным был готов и уже вошёл в наследство*. А «оформлять» дачу быстро превратилось в «обмывать». — Надеюсь, ты подготовил все необходимые для универа рефераты, ибо эти два дня обещают быть жаркими, — прошептал Онегин на ухо Ленскому. Друзья сидели в маршрутке, плавно покачиваясь из стороны в сторону. — В каком смысле? — робко спросил он. — В том смысле, что мы будем гореть в аду. Ты серьёзно? Не делай вида, что не понял, о чём я. Они прибыли на место только лишь к глубокой ночи и почти сразу, без сил, развалились на диване. Утро началось не с кофе, а с того, что Ленского столкнули со спального места. — Какого чёрта, Жень? — Как говорилось в той песне? «Проснись и пой», кажется, да? Володя, ты обещал помочь мне с уборкой, — он ухмыльнулся.— Это я к тому… уже девять утра. Почему здесь всё ещё пыльно и грязно? — в Онегина прилетела подушка. — Ты позвал меня выпить, а не убираться. — Вот какой ты на самом деле друг! Мой дядя умер, мне тяжело, а ты думаешь только о выпивке. Помнится, когда ты ссорился с Оленькой… — Нет-нет, Женя! Ты неправильно понял! Я… я сейчас всё приберу, извини, пожалуйста, — и юноша суетливо принялся искать пылесос. Онегин выглядел довольным. Он знал, за какие ниточки тянуть. А что касается дяди, как там его звали? Павел или Фред? Кому какая, впрочем, разница. Ленский нашёл пылесос, нашёл и швабру, губки, средства и всякое такое. Этого добра хватало, и хранилось оно в кладовой. За уборкой начали разговоры: — А из-за чего умер твой дядя? — Сердце. Я точно не знаю, вроде как инсульт. Он был достаточно молодым, всего шестьдесят пять лет. — А почему он оставил наследство именно тебе? — Давай изменим формулировку. Спроси лучше, почему бы ему этого не сделать? Других родственников нет, с папой они в ссоре, а я успешный молодой архитектор, красивый и умный. Согласись? — А… — Слишком много вопросов. Займи свой ротик чем-нибудь другим, — Онегин достал бокал из старинного кухонного шкафчика и налил в него заранее купленного красного вина. — Выпей. На этом уборка оборвалась. Знаете, обычно у пьяных людей языки развязываются довольно быстро. Запретные темы стремительно избавляются от своего табу. Откровенностей не существует. — Почему Ольга? — поинтересовался Женя, вертя в ладони бокал. — Она такая милая. Мы и знакомы давно, — легко ответил ему Ленский. — Я слышал что-то про Ларину-старшую? — Таня очень приятная девушка. Но слишком печальная. Я так не могу. Она, как ты, порой бывает совсем безэмоциональна. — Значит, Татьяна Ларина. Где она учится? — На медицинском. — Как скучно, — он помолчал, — я бы хотел её увидеть. Ленский рассмеялся: «Онегин, вы состоите из противоречий». И опустошил свой бокал. Дальше пошла музыка. Что может быть лучше нетрезвого вальса между кавалерами? Ничего. Утро вновь началось не с кофе. У молодых людей чертовски болели головы, так что они решили пройтись. Деревня под Выборгом была тихим местом, где всем есть друг до друга дело. Типичные русские провинциальные дачи: покосившиеся деревянные домики, заборы из железной проволоки, глубокие сугробы и, конечно же, припорошенные инеем берёзы. Ликуй, поэт! Владимир наслаждался. Он с любопытством рассматривал всю эту загородную пригожесть, поражаясь тиши и уединению. Евгений же, наоборот, счёл деревню наискучнейшей и всю дорогу с интересом глядел себе под ноги, дрожа от холода. — Ты ведь любишь исторические фильмы*? — Что, прости? — Давай вечером посмотрим «Дом терпимости»? Ленский не успел ответить, ибо откуда-то сзади послышался писклявый мерзкий голосок. И Онегин узнал в нём ненавистную Ольгу Ларину. — Вова, Женя! — одно мгновение, и девушка оказалась рядом с ними, — Подумать не могла! Вы! Под Выборгом? Какими судьбами? — Евгений предпочёл молчать, ибо вести беседу с Оленькой — прерогатива Ленского. — А, понятно, у Женьки тут дача! — Онегин терпеть не мог фамильярности. — Круто, что могу сказать! А мы здесь Танин день рождения празднуем. Помните, я рассказывала, что мы переехали в Питер из-под Выборга, так у нас тут домик остался! Какое совпадение! А знаете что? Пошлите* к нам в гости, вы ведь ничем не заняты? Онегин хотел возразить: «Пошлите — это только если тебя, к чёрту. А мы с Володей отлично проводим время вместе». Однако встретил красноречивый взгляд Ленского: «Ты что! Это же Оленька!» (читать голосом оскорблённой невинности). И обречённо кивнул. Идти пришлось долго. Молодые люди утопали в снегу. Через пятнадцать минут началась метель. Снежинки горстками ложились на плечи и немедленно таяли, превращаясь в воду. Холодный ветер бил в лицо со всей силой. Мороз неустанно щипал румяные щёки и сводил пальцы. А после часа сей пешей прогулки их встретило скромное имение Лариных — небольшой каменный двухэтажный домик. Но даже ему наши герои были в тот момент несказанно рады. Татьянин день рождения оказался не тем, о чём было подумал Евгений. Не было никаких сельских парней и девушек, танцев, шансона и дешёвой выпивки. Это, скорее, в стиле Ольги. Праздник проходил тихо, в семейном кругу. В уютной гостиной, куда их с Ленским отвели, у камина сидели бабушка, мама, кот и, видимо, сама Таня. Где-то на фоне Андрей Малахов объявлял шоу «Пусть говорят», а на столике у дивана расположились чашки с горячим чаем. — Оля, ты купила тортик? Мы так за тебя волновались, пурга началась! Ой, а что это за мальчики с тобой? Это же Володя! И ещё один молодой человек! Ой, как приятно! Оленька, быстрее накрой на стол и принеси ещё чаю, давай. А вы присаживайтесь, мальчики, вот здесь. Места хватит! — Прасковья Ларина подвинулась. — Ну и холод на улице, верно? Женщины начали пустословить и расспрашивать молодых людей о всяком. Однако Татьяна сохраняла молчание и скромно тупила глаза. «Какая прелестная серая мышка, — надменно заметил Онегин про себя, — насколько разные сёстры, подумать только». Меж тем он рассматривал комнату и её посетителей. Бабушка-Ларина, насколько он понял из рассказов её дочери, жила здесь постоянно, а Прасковья навещала её каждые выходные (без девочек). Это показалось Онегину весьма странным, но он не стал интересоваться, что да как, — не его дело. Так вот, старушка-Ларина представляла собой миловидную пожилую даму с впалыми щеками, морщинами и добрыми, участливыми глазами. Её седые волосы, аккуратно собранные в пучок на затылке, сильно вились. Поэтому некоторые прядки выбивались из причёски. В ушах Ларисы Семёновны красовались белые жемчужные серьги, и тонкий глаз Евгения определил, что это определённо дорогие украшения. Бабушка выглядела печальной, но постоянно улыбалась. Костлявыми руками она теребила концы бордовой шали, накинутой на плечи, и часто перешёптывалась с Таней. Как Онегин не вслушивался, а смог разобрать из их странных переговоров только: «Mon dieu! Pas ça!», что в переводе с французского означает: «Боже мой! Только не это!». Прасковья Ларина в бежевом платье с оборками очень часто упоминала в разговорах о том, что дочери уже такие взрослые, и вообще, пора бы им найти женихов. Но Евгения это нисколько не смутило. Он хладнокровно отвечал: «Только если вы так считаете». Прасковья была хрупкой женщиной со светлыми волосами, немного небрежно собранными сзади. Однако весь её профиль, острые черты лица и дугообразные тонкие брови олицетворяли её как решительную и непреклонную хозяйку. Она слишком много улыбалась и постоянно пихала старшую дочь локтем, дабы Таня не молчала, но и принимала участие в беседе. Сама же Татьяна показалась Онегину закомплексованной и скромной чуткой душою. Некой жертвой, ранимой и по-детски наивной. Такой тип людей ему определённо нравился. Точнее, нравилось такой тип смущать. Возьмём того же самого Ленского. Евгений получал неподдельное удовольствие, когда видел, как густо краснеет юнец от его откровенных высказываний, как смешно морщит нос, когда злится. До дрожи хотелось попробовать задеть Татьяну. Сама её внешность не отличалась ничем примечательным, но и заурядной быть попросту не могла. Глубокие серые глаза, вдумчивые и печальные. Прямой нос, тонкие бледные губы. Её лицо не обделено красотой, но подолгу изучать его — скучно. Тёмные волосы Татьяны на затылке сплетались в несложную диадему и густыми прямыми прядями спадали девушке на плечи. Она сидела, поджав ноги под себя, а в полупрозрачных пальцах вертела чашку с уже не горячим чаем. Вдруг Женя перевёл свой взгляд на Ленского. Тот был обычно бледен, но со скул всё ещё не сошёл морозный румянец. Онегин отметил его сходство с девушкой. Юноша никак не желал стричь чёрных локонов. Также Онегин отметил, что Вова красивее Тани. Искренняя улыбка — то, чего недоставало тургеневской барышне*, и то, что так красило лицо поэта. Ей нужно чаще улыбаться. В комнату вошла Ольга с маленьким серебреным подносом, на котором был разложен торт. Она аккуратно расставила тарелочки на столе и протянула молодым людям по чашке чая. Сестёр было не сравнить. Посмотришь — и две абсолютно разные мадемуазель. Оля с жёлтой кожей, светлыми пушистыми волосами, вздёрнутым носиком и многочисленными веснушками на щёчках под большими голубыми кукольными глазами. Ветреная и капризная, она никак не походила на свою тихую и глубоко мыслящую старшую сестру. Если бы пришлось выбирать, Онегин, конечно же, сошёлся бы с последней. Но, по правде говоря, ни одна из двух Лариных ему особо не понравилась (конечно, зачем нам женщины, если есть Ленский?). Оставшийся вечер молодые люди провели вчетвером, потому что бабушке и маме Лариным очень захотелось спать в восемь часов вечера. Но Онегин поспешил уйти уже в девять, так как, сами понимаете, зимой в России темнеет к пяти. Что и говорить про такой поздний час! Вдруг волки, или ещё что. И вообще, «Дом терпимости» сам себя не посмотрит (а Ленский сам себя не поцелует).