— Блять.
Ругательство вырывается само по себе. Том даже не пытается сдержать свой порыв хорошенько выматериться, выразить весь гнев, разжигающийся в нем лишь от одного взгляда на фигуру девушки. Давно знакомой, ненавистной и, к сожалению, до сих пор не забытой.
На его диване, в его чертовой квартире, сидит та, которая до этого была для него мертва. Она закинула ногу на ногу, подпирая железным протезом свою щеку. Свою изуродованную до неузнаваемости щеку. Томас дергается и даже думать не хочет о том, почему ее правый глаз прикрывает повязка, а рука так странно поблескивает, словно отполированный до блеска металл.
— И тебе привет.
Парень вздрагивает, чувствуя, как руки сжимаются в кулаки. Он старается успокоиться, но волны злобы захлестывают его, душат, сжимая в тиски ребра. Риджуэлл молчит, хотя на его лице даже в темноте комнаты отражаются тысячи эмоций.
— Здравствуй, старый друг, — тихо шепчет Тори, щурясь и болезненно улыбаясь.
Хриплый смешок доносится с ее стороны, пропитанный мраком и какой-то тоской. Том, едва сдержав рвущиеся наружу ругательства, с нескрываемым ужасом смотрит на нее. Тори сейчас выглядит жалко и подавленно. Нет больше той самоуверенной и наглой дерзости, нет, пошловатой улыбки и нелепого хвостика на самой макушке. Похоже, оставила эту детскую привычку. Она же «взрослая». Выросла. Справится.
Он неверяще поджимает губы в тонкую полоску, приподнимая брови от удивления, омерзения и остывающего с каждой секундой гнева. Даже в темноте комнаты Томас видит, как она стыдливо прикрывает протезом свои уродливые шрамы. Хочется дать ей тяжелую пощечину и выкрикнуть «Я тебе не друг!», но что-то его останавливает. Возможно, это жалость, а возможно что-то еще. Что-то давно утерянное. Том не знает, да и не вспомнил бы уже, даже если знал когда-то. Забылось.
Вместо тысячи оскорблений и ругательств он тихо отвечает:
— Я тебе не друг.
И больше ничего.
— Ты ничуть не изменился.
Она хрипло смеется, и смех этот похож на жалобный скулеж, но Том не обращает на это внимания. Безразличие столь внезапно разгорается в груди, вынуждая юношу отвести взор и устало вздохнуть.
Он действительно так заебался.
— У меня всего два вопроса.
Тори едко ухмыляется и скучающе зевает. Она прекрасно все понимает. Знала всегда.
— Ты всегда прятал ключ под ковриком, вот я и зашла. А зачем я пришла… я и сама не знаю.
Ларссон всегда читала его как открытую книгу, и этот случай не исключение. А может просто угадала. Что ж, оба варианта имеют место быть.
— Странно, что ты не пошла к Эдду. Вы же с ним лучшие друзья детства.
Девушка щурит глаза (или глаз), после усмехается.
— Я готова поклясться всем своим хентаем, ты рассмеешься. Но, если честно, мне стыдно к нему идти.
Тори была абсолютно точно права, потому что Томас залился громким смехом. Мрачный, печальный, отчаянный, с нотками разрорающегося безумия и напоминающий тихие рыдания. Британец прикрывет ладонью глаза, вздыхает и смотрит совсем уж обреченно. Веко едва дергает от нервного тика. Юноша доведен до предела.
— Ты как всегда безумно проницательна, — он опускает взгляд в пол, не зная, что бы еще сказать. Давно забыты чувства к ней, когда они были подростками, у которых бушевали гормоны.
Были же времена, когда они могли часами кричать друг на друга, посылать к черту, обзывать «недо-целкой» и «рокером-спермотоксикозником» друг-друга. Куда это все пропало? Почему те времена, когда они могли быть злейшими врагами и при этом позволять друг-другу больше, чем позволяют просто друзья и тем более враги, канули в небытие? Разве нельзя вернуть те шутливые ссоры и мимолетные поцелуи, те обзывательства, граничащие с неловкими прикосновениями и открытым флиртом, когда они принимали все это нечто как само собой разумеющееся?
Why can’t we laugh now like we did then? (Почему мы не можем сейчас смеяться, как тогда?)
How come I see you and ache instead? (Почему я вижу тебя и мне больно?)
How come you only look pleased in bed? (Почему ты выглядишь довольной только в постели?)
Let’s climb the cliff edge and jump again (Давай взбираться на край утеса и прыгать снова)
— Знаешь… Я даже не знаю, когда все начало меняться, — ее взгляд направлен куда-то в сторону. Томас неловко мнется, понимая, к чему она клонит. Ему неприятна эта тема не пеньше. — Те времена… — она запинается, поджимая губы. И хотя в комнате стоит полу-мрак, Том мог различить на ее глазах маленькие капельки-слезинки, — тогда мы могли быть «не-друзьями-а-врагами», когда, могли вот так просто поддаваться гормонам… Я скучаю по ним, если честно.
— Ты сама все испортила, Тори.
В комнате повисает молчание. Ларссон прекрасно понимает, насколько Риджуэлл прав. Больно, неприятно и мерзко. Она сама разрушила их недо-отношения: «не-друзья-вроде-враги-и-я-вас-умоляю-какая-из-нас-пара-флиртуют-не-только-влюбленные».
— Я и не отрицаю. Но ты тоже хорош, Том.
И вновь молчат. Они даже не смотрят друг на друга, но знают наверняка: Том сейчас слегка щурится и отворачивается, а Тори слабо улыбается, смотря куда-то в сторону. Они слишком хорошо друг-друга понимают.
— Зачем ты пришла именно ко мне? — он все так же смотрит куда угодно, только не на нее. И Риджуэлл готов поспорить, она сейчас хрипло рассмеется и, подпирая протезом щеку, с печальной усмешкой ответит ему.
— Я не знаю. Но мне кажется, это самое правильное мое решение за эти два года.
Том молчит, после вскидывает голову и тихо говорит:
— Ты же знала, что тебе тут не рады?
Тори хрипло смеется и коротко отвечает:
— Да.
Somebody said that I'm a fuckin' slum (Кто-то сказал, что я отстойный,)
Don’t know that I belong (Даже не знаю, где я «свой».)
Maybe you’re fucking dumb (Может быть ты чертовски глупа)
Maybe I’m just a bum (Может быть я просто бездарь)
Maybe you’re fucking scum (Может быть ты чертова сволочь)
Don’t you go psycho chum (Ты же не хочешь сходить с ума?)
I want you for the world (Я хочу тебя за весь мир)
I want you all the time (Я хочу тебя все время)
