Hala Madrid

      Обычно их роли в постели устраивают обоих, и они предпочитают не меняться. Иван обожает трахать Луку, прижав того своим немалым весом сверху, когда тот оплетает своими сильными ногами его пояс, притягивая к себе крепче, когда видно малейшую эмоцию на выразительном лице Луки, когда можно пятерней зарыться в чужие длинные волосы, грубо хватаясь за влажные пряди и тут же контрастно нежно прихватывая мягкую нижнюю губу открытого в тяжелом дыхании рта. Лука любит ощущать себя в надёжных руках Ивана, любит ощущать себя в безопасности, укрытый гибким подтянутым телом Ивана от всего мира, сложив все свои обязательства и наслаждаясь боязливой нежностью, проскальзывающей в каждом движении Ивана. Иными словами, личная жизнь для них поле - экспериментов несколько другого рода, с непременным соблюдением раскладки.       Однако кардинально дело меняется, когда в другой части их жизни, которую они оба любят не меньше, чем друг друга, приходит время Эль Классико. Первое время, когда их отношения только зарождались, что Иван, что Лука переживали из-за того, что играют они за принципиальных соперников. В глазах непосвященных блаугранас и бланкос вместе не могут быть никак, но они прежде всего были людьми, и извечную вражду клубов друг на друга не проецировали, оставляя все споры и склоки в пределах поля. Но только не на время Эль Классико…       «Проигравший сверху» — именно так заявлял распределение ролей в постели между ними после проведения матчей Реал Мадрид — Барселона их непечатный тайный договор, и оба почитали его, как непреложное правило. Они отыгрывались в сексе за не вымещенные на поле эмоции и чувства, выражали через поцелуи, прикосновения, движения злость, обиду, горечь, затаённую радость победы. И непременно понимали друг друга настолько верно, будто связь между ними давно стала телепатической, позволяя откинуть ненужные бессмысленные слова.       И сейчас, вымотанные напряженным матчем, все девяносто с лишним минут которого оба провели в активной игре, они проходят в общую мадридскую квартиру тайком, будто воры, а не законные хозяева, запирают дверь и ползут в сторону ванны — душ в раздевалке это, конечно, хорошо, но тёплая ванна, особенно разделённая с любимым человеком, лучше в разы. Иван целомудренно целует Луку в лоб, зарывшись пальцами в длинные волосы, замирает так на секунду, позволяя обоим насладиться разливающимся по жилам вместе с усталостью ощущением домашнего уюта, а потом, отстранившись, сбрасывает с себя разом всю мешающую одежду, вскидывая в немом намёке бровь. Лука отвечает также бессловесно, скидывая свои вещи и забираясь в наполненную приятно тёплой водой с персиковой солью ванну, растягиваясь так, чтобы Ивану было удобно опуститься сверху так, как тот захочет.       Лука опускает вольфрамовой тяжестью придавленные веки, откидывая голову на бортик, и не открывает глаз, даже когда чувствует сверху вес чужого тела. Иван седлает его мощные бёдра, грудью ложась на его грудь и оплетая руками шею. Их разница в росте делает позу не самой комфортной, но они так приноровились друг к другу, всеми изгибами и изъянами притёрлись, что устроиться можно уже в любом положении. — Готов, Ракета? — ладони Луки скользят вдоль линий косых мышц, оглаживают выступающие тазовые кости, заканчивая свой путь на ладных упругих ягодицах, сжимая их пальцами и разводя их круговыми движениями. — Не жалко из-за Барсы задницу подставлять? — Тебе же из-за Реала не жалко было в тот раз, — хмыкает Иван на ухо Луке, тут же губами прихватывая мочку и царапая зубами. — И вообще почти каждый раз. Так что, Капитан, как ты хочешь сегодня? — Учитывая, что ты с другим своим капитаном, — то, как невольно выделяет голосом Лука слово «другой», заставляет Ивана фыркнуть весело, потираясь носом о чувствительную шею. Ревновать в их отношениях — прерогатива Ивана, особенно, учитывая любовь Луки к объятьям со всеми и вся, но в одном они были единодушны — ревновать к звёздным одноклубникам вошло в привычку, — заколотили в наши ворота сегодня аж три мяча… Я бы предпочел растянуть удовольствие. — Хм, целая ночь охуенного секса с самим Лукой Модричем за собственный небольшой вклад в победу любимой команды, м? — Иван мурчит, откровенно провоцируя, понимая, что всякая власть, что существовала в их отношениях, передана в руки Луки вместе с самим Иваном, и тот вовсе не жалеет о таком повороте событий. — Вперёд, moj zlatni kapetan /хорв. Мой золотой капитан/. — Карт-бланш, Ракета? — Лука перемещает руку с ягодицы Ивана, проведя кончиками пальцев по впадине позвоночника до шеи, прихватывает за загривок, заставляя чуть отстраниться и взглянуть глаза в глаза. — Всегда карт-бланш, пора привыкнуть и перестать задавать глупые вопросы, — они выдыхают друг другу в губы дробно, когда смысл сказанного окончательно доходит до едва соображающих разумов и поджигает фитили возбуждения, что позже — намного позже, судя по планам Луки, — взорвутся внизу живота обжигающе прекрасными залпами фейерверков.

***

      Лука предпочитает трепетную нежность в такие вечера. Он берёт всегда меньше, чем отдаёт, такова его натура, требовавшая извечной заботы об окружающих, необходимость делиться хранившимся в большом сердце теплом с остальными. Лука целует его мягко, неторопливо, едва лаская губами чужой податливо приоткрытый рот, едва пробираясь внутрь дразнящим языком, обнимает ладонями лицо, поглаживая скулы, и у Ивана внутри всё сводит от этой бессловесно выражаемой любви. Иво не пытается прижаться крепче, обхватить сильнее, углубить почти ленивый поцелуй, хотя так хочется быстрее добраться до желанного тела и почувствовать наконец Луки так близко, как только возможно. Но сегодня право распоряжаться их совместным временем принадлежит только Луке, и Иван солжет бессовестно, если скажет, что его не устраивает такой вариант.       Одежду они стягивают совместными усилиями, кожей цепляясь за кожу, и это единственное, в чём Ивану сегодня дозволено помочь, о чём Лука красноречиво намекает, подталкивая раскрытыми ладонями в грудь и вынуждая откинуться на постель спиной, заползая к нему сверху через несколько минут с чем-то, найденным в ящике прикроватной тумбы. Иван хочет посмотреть, что же придумал для него сегодня его любовник и возлюбленный, но тот оперативно перехватывает его голову за подбородок, вынуждая смотреть только себе в лицо. — Нет-нет, Ракета, не порти себе сюрприз, — Лука коротко целует его, отвлекая, параллельно повязывая на глаза Ивана бело-золотой тонкий шарф, лишая возможности видеть происходящие. — Может, мне стоит использовать это по-другому? Привязать твои руки к кровати? Хотя я надеюсь, что ты сможешь выполнять приказы… О, или, быть может, ноги твои привязать также? Согнуть тебя пополам и делать всё, что только вздумается. Ноги твои… Не могу, тебя бы запереть и не показывать никому, — он накрывает ладонями коленные чашечки, только обозначая давление, потому что Иван, поняв его, разводит бёдра сам, тщетно пытаясь упереться пятками в скользкую ткань покрывала. — Держись руками за спинку.       Иван покорно исполняет приказ своего капитана, прогибается в спине, подставляясь под ласкающие торс руки, чувствуя стекающее калёным железом из груди вниз возбуждение от этих нежных мягких прикосновений. Он молчит о том, что подобное желание выжигает изнутри его всякий раз, когда его эмоциональное солнце, забывшись, слишком откровенно обнимается со своими бланкос, когда его на руках таскают Рамос или Роналду с Бэйлом. Иван ненавидит где-то в глубине души себя за эти мысли, за то, что хочет присвоить Луку единолично себе, скрыть от всего мира. Он не имеет права на такое, никто не имеет, всё равно, что пытаться удержать в банке за стеклом пылающую комету, но ему, определённо, легче от того, что и сам Лука испытывает к нему что-то подобное. — Лука, — сквозь приоткрытые сохнущие губы вырывается чувственно напряженный шепот, когда Модрич, мягко прижав шершавыми подушечками больших пальцев его соски, склоняется и поочередно прикусывает выступающие длинные косточки ключиц, оставляя алые пятна, что сойдут до обидного скоро.       Они оба хотели бы, чтобы отметины держались гораздо, гораздо дольше…       Лука умудряется быть одновременно везде, его запах — смешение персика соли в принятой ванне, тонкого аромата можжевельника и дерева от волос, мята на губах — переполняет лёгкие, заставляя дышать судорожнее, глубже, желать пропитаться смешением этих запахов насквозь, чтобы носить на себе хоть какой-то знак принадлежности этому невозможному человеку; его неширокие ладони оглаживают грудную клетку, грубоватая кожа скребет шероховатостями, и нервные окончания искрятся перегоревшей проводкой; его голос — хриплый, глубокий, проникновенный — где-то в ушах, в голове, звучит без остановки, покоряя, привязывая, обезоруживая. Иван уверен больше, чем в аксиомах природы, что уже не сможет уйти от Луки, никуда и никогда — такое не разорвать уже, добровольно не отказаться. Да и не добровольно тоже. — Переворачивайся и в коленно-локтевую, — Ивана пробирает мелкая дрожь от жаркого шепота и смысла сказанных слов, и он торопится устроиться, как ему велено, пошло отставляя зад вверх и прогибаясь в спине. Он чувствует расползающийся по щекам и шее горячий румянец смущения вместе с пристальным жадным взглядом Луки на своём теле. — Такой красивый, Иван, — Лука опускает руки на его ягодицы, чуть сминая пальцами, разводит в стороны, и широко ведёт языком по ложбинке, — за какие только грехи мне достался, — Иван стонет невыносимо развратно, страстно, пытается двинуться вперёд, чтобы отстраниться от жадного рта, вылизывающего напряженно сжатое кольцо мышц, — невозможный, — Лука хватает его за бёдра крепче, не давая двигаться против его воли, — невероятный, — он оставляет влажный след слюны от мошонки до копчика и чуть проталкивает внутрь безвольно стонущего Ивана кончик языка. — Пожалуйста, расслабься…       Лука возбуждён уже до предела, в нём сильны ещё эмоции от проигранного матча, в нём тихая крепкая любовь переплетается с нежностью и страстью, сводя с ума, и ему хочется только скорее почувствовать жаркую влажную тесноту вокруг собственного напряженного члена. Нет, враньё — гораздо больше, чем получить наслаждение самому, Луке хочется довести строптивого любовника до полного опустошения, подарить ему столько удовольствия и ласки, сколько он заслуживает. Да, по праву проигравшего Лука этой ночью сверху, но это не значит, что он забыл, кто победил в матче. Иван достоин получить награду за прекрасную игру, за хороший гол, за свою преданность команде. И Лука рад ему это дать.       Напряжение покидает тело звёздной четверки Барселоны неохотно, слишком медленно, но Лука всегда был настойчивым, умея добиваться своего, и сейчас он продолжает настойчиво вылизывать тело любовника, раздвигая неподатливые тугие мышцы и попеременно грубовато прикусывая плоть ягодиц. — Лу-у-у-у-у-ка… — Иван воет практически, роняя голову на скрещенные локти: слишком нежно, слишком много какой-то трепетной осторожности, будто Лука, желающий сделать много больше, боится реакции Иво на свои стремления, будто это может ему не понравится. Будто горячий юркий язык, вылизывающий его изнутри и проникающий с каждым разом всё глубже — не лучшее, что он чувствовал в своей жизни. — Лукита, пер…перестань. прррекрати… — Это мне решать, лежи и не дёргайся, — Лука сам едва сдерживает рвущиеся из гортани и изнутри его сгрызающие бархатистые глубокие стоны от удовольствия, он бы мурчал сейчас довольным котом, если бы мог, потому что собственное возбуждение терпеть становится всё сложнее. Он, не сдержавшись, одной рукой касается своего члена, не отвлекаясь от старательного растягивания чужой задницы, и тихо хрипит на выдохе. — Лука! — Естественно, даже такой едва слышный звук не укрывается от Ивана, немедленно возмутившегося этим — вместо того, чтобы выебать его хорошенько, и сам мучается, и его мучает. Лука красноречиво шлёпает раскрытой ладонью по его ягодице, призывая к молчанию и покорности, но всё же отстраняется, переходя к более активным действиям. — На спину, хочу видеть твоё лицо, — Лука пристраивается между бёдер перевернувшегося Ивана, бессильно раскинувшего в сторону руки, на несколько мгновений останавливается, отпечатывая под веками невероятно привлекательный образ распалённого жаждой тяжело дышащего Ивана, с покорно раскинутыми длинными тонкими ногами, с повязанным на глаза скользком шёлке в цветах бланкос, с дробно вздымающейся грудью и болезненно напряженным членом. На последнем Лука чуть подвисает, пытаясь понять, чего же ему хочется больше — войти уже в это прекрасное тело или обвести языком рельеф вен вдоль всего ствола и губами обхватить алую головку, обняв жаром собственного рта, как любит Иван. — Никак не могу решить, чего я хочу больше… — Иван пытается красноречиво намекнуть ему на желательный исход, забросив ноги на его пояс, но Лука быстро возвращает его в прежнее положение. — Иво, я не разрешал тебе шевелиться.       Это решает всё — Лука тянется в сторону забытых на смятой простыне смазки и нескольких купленных им в тайне от Ивана игрушек — он, конечно, надеялся при случае подсунуть это Ивану и улыбнуться смущенно-очаровательно, чтобы у того точно крышу сорвало, но применить это на нём кажется даже более заманчивым. Лука коротко целует Иво в мягкие искусанные губы, отстраняясь прежде, чем тот самовольно решит углубить поцелуй, и надевает на основание его твёрдого члена специальное кольцо, тут же включая вибрацию. — Лука! — Иван стонет возмущенно, хватаясь руками за постель и изгибая спину, не в силах противостоять сладкому удовольствию. — Сколько…ммм… Сколько можно издеваться, pequeño bastardo… /маленький сучонок/ — За маленького получишь, — развеселившись, хмыкает Лука и тут же вводит два смазанных пальца во влажный от его слюны анус, вырывая из груди Ивана совершенно невозможные звуки.       Иван уже расслабленный от ласк Луки и вибрирующей на члене игрушки, податливый, мягкий, что Луке довольно быстро удается растягивать его уже тремя пальцами, попеременно надавливая подушечками на простату. Иван хрипит, не находя сил даже для стонов, возит ногами по скользкой простыни, пытаясь насадиться глубже и почувствовать больше, одновременно с этим пытаясь податься выше, ближе к разрушающе прекрасному ощущению от нехитрого приспособления.       Лука старается не думать о собственном возбуждении, остающегося без удовлетворения, о требующем прикосновения пульсирующем члене, о давящей на мозги потребности оказаться внутри любимого человека, почувствовать вокруг себя жаркую сладкую тесноту сильного тела. — Mi favorito /мой любимый/, пожалуйста, пожалуйста, — он задыхается собственным удовольствием, захлёбывается тихими мольбами. — Я тебя… тебя хочу… пожалуйста… — Я тоже хочу тебя, draga moj /дорогой мой/, — Лука покрывает поджарый крепкий торс короткими влажными поцелуями, собирая губами выступившую испарину, обводит языком твёрдые бусины сосков, чуть царапая зубами. — Люблю тебя, — он поднимается рывком выше, упираясь лбом в лоб Ивана и прихватывая нижнюю губу. — Mi favorito… — Лука шепчет жарко в чужой рот, — не могу больше.       Он вынимает пальцы, параллельно стягивая с члена Ивана игрушку, и, смазывая себя, входит в жаждущее разгоряченное тело, сливаясь с ним в едином громком стоне сплошного наслаждения. Лука начинает двигаться сразу же, вбиваясь в распростёртое под ним прекрасное тренированное тело с остервенелой страстью и вместе с тем с безумной оглушающей нежностью.       Надолго их, изведённых затянувшимися предварительными ласками, не хватает. Иван обнимает талию Луки стройными ногами, открываясь ещё больше и чуть подаваясь вперёд, на излёте встречая движения того и добавляя удовольствия обоим. — Ваня, — Лука, задыхаясь приближающимся оргазмом, склоняется ниже, губами задевая нежные чувствительные уши Иво, — Forca Barca.       Иван вздрагивает от неприкрыто скользящего в родном голосе мягкого, почти любовного ехидства, выгибается дугой и на пике удовольствия пронзительно громко стонет, липкой белёсой жидкостью пачкая самого себя и последовавшего за ним в бездну сплошного пылающего внизу живота удовольствия Луку. — Hala Madrid, — шепчет в ответ Иван, чуть изворачиваясь и накрывая родные губы нежным поцелуем, выражая через него всю свою любовь. — Te amo, sangrientos blancos. /люблю тебя, чертов бланкос/ — Al igual que yo, blaugranas. /как и я тебя, блаугранас/