***
В офис он возвращается с опозданием. — Избавься ты уже от этого несчастья, — говорит ему Аллура, едва он входит, и мстительно кладёт к нему на стол папку, словно даже само по себе присутствие Широ кажется ей отвратительным. Грехи машины — грехи её водителя, но кто его осудит. XJR — это классика. — Она… — Классическая, я знаю, — бросает Аллура через плечо, уже отойдя. Последнее слово всегда остаётся за ней. Так было с самого университета, но не сегодня. — Это хорошая машина! — кричит Широ ей вслед. — Ты убьёшься так! — слышит он из-за угла через мгновение, и следом Аллура захлопывает дверь в свой кабинет. Она как в воду глядит, но Широ этого признавать не готов. Машина не убивает его, но начинает совершать что-то вроде затяжного самоубийства, и на это больно смотреть — и ещё больнее платить, даже если учесть, сколько Широ зарабатывает. — «Проверьте двигатель» горит, — говорит Коливану Широ, махнув на приборную панель, и, спохватившись, досадливо морщится — Коливан что, индикатор в первый раз в в жизни видит. Сидящий на водительском месте Коливан бросает на него жалостливый взгляд. — Тут много чего горит. В общем-то он прав. Он не ждёт, пока Широ заговорит. — Я могу с вами откровенно? — спрашивает он, рассматривая лист бумаги в руке. На листе что-то вроде списка, целые куски которого кто-то услужливо исчёркал красной ручкой. Если верить Коливану, то, что Широ сумел доехать до мастерской — это уже чудо. — Вам стоит подумать о том, чтобы приобрести новую машину. Широ чувствует себя женой, которой только что сообщили скверные новости о состоянии здоровья мужа. Скрестив руки на груди, он пытается найти ответ, который хоть сколько-нибудь будет похож на вразумительный. — Неужели совсем ничего нельзя сделать? Коливан вскидывает бровь. — Можно, конечно. Только выйдет дорого. — Деньги не проблема. Коливан вскидывает вторую бровь. — Не проблема? — Нет. — Движение за машиной привлекает взгляд. Это он. Тот самый, с глазами и волосами и — и всем остальным, пришёл на работу в тёмных джинсах и кожаной куртке. Через потолочный люк в мастерскую падает единственный луч утреннего солнца, который на мгновение окутывает его, когда тот проходит мимо машины, уткнувшись в телефон. — Не проблема, — говорит Широ, но слышит себя словно со стороны. Коливан замечает, куда он смотрит. — ...любопытно.***
Две тысячи долларов спустя у Широ появляются кое-какие сожаления. Сожаления и машина, которая согласна работать разве что в самом общем смысле этого слова. Коливан сидит в приёмной, когда Широ входит в мастерскую, и выражение лица у него становится таким, будто Широ забыл надеть что-то критически важное из одежды или как будто он должен немедленно извиниться за сам факт своего существования. — Она… она переключается между передачами сама по себе, — начинает Широ, не зная, как ещё выразить опасение, что его машина, возможно, одержима. Он останавливается чуть поодаль от стойки. Коливан переводит взгляд на газету в руке — издалека похоже на кроссворд, но у него нет ручки, и ни одна клетка не заполнена. Может, он решает его мысленно. Широ понижает голос и доверительно наклоняется поближе, но не так близко, чтобы Коливан мог потянуться через стойку и ухватить его. Смутный, и — хочется надеяться — беспричинный страх. — По-моему, она хочет меня убить. Коливан наконец откладывает газету, но по-прежнему не смотрит на Широ. — Она не пытается вас убить. Я попрошу… парней посмотреть. — Он косится в окно с прозрачным зеркалом. Синеглазый на месте. Широ знал, что тот на месте, потому что специально проехался мимо мастерской ранее, проверяя, не заняты ли они. Просто на всякий случай. Для верности. Хлопает дверь. Широ подпрыгивает. — Я заметил тот «Ягуар» в… — Вошедший обрывает сам себя, переступив порог и увидев Широ, а потом расплывается в какой-то почти кошачьей улыбке. Он огромный. Он выше Широ и выше Коливана, и у него лицо, которое Широ, скорее всего, забудет, как только отвернётся, но оно будет преследовать его всё равно. Между Коливаном и вошедшим происходит бессловесный диалог, затем тот протягивает Широ руку. — Мы всё починим, сэр. — Мы постараемся, — поправляет Коливан, и Широ благодарен за прямоту. — Если Кит не сможет её спасти, никто не сможет. Кит. Кит. Словно солнце взошло над беспросветной тьмой. Коливан прикрывает глаза и стискивает переносицу, но Широ едва ли замечает это, потому что ворох смутных фантазий за месяц сейчас переписывается в его голове под имя Кита. Ему нельзя себя выдавать. Нужно держаться спокойно, собранно, разумно. — А, Кит. Точно. Это же… — Широ бросает взгляд в окно, переводит обратно, и возвращается к окну, потому что чёртов блядский ад. У Кита перерыв. Он опирается о «Ягуар» бедром. Пока Широ пялится, Кит запускает руку под майку и тянет подол вверх, чтобы утереть с лица пот и машинное масло. У него есть пресс кубиками. У него очень много кубиков пресса. Широ, конечно, знал об этом. Некоторые вещи просто… есть. Он видел очертания этого пресса сквозь майку, вообще-то, но признавать, что он смотрел так пристально, будучи настолько далеко — это та жертва самоуважением, которую он пока не готов приносить. Решимости хватает на каких-то пару секунд. Кит роняет руку. Майка не съезжает до конца, застряв на уровне пупка, но Кит не торопится поправить. Он прочёсывает пальцами волосы, убирая их с лица, и протягивает руку другому механику. Тот швыряет ему бутылку с водой. И совсем не обязательно пить так, как он пьёт. Совсем. Эта линия длинной шеи, эта капля пролитой воды в уголке губ — Широ пытается как можно непринуждённее опереться о стойку, чтобы удержать равновесие, но Кит отступает от машины, поднимает бутылку над головой и переворачивает… — Господи боже, — бормочет Коливан. — Я уже говорил с ним на этот счёт, — вздыхает верзила.***
Если и есть точный момент, когда всё катится под откос, точный момент, которым можно отметить его окончательное падение, то вот он: Широ идёт на работу пешком, потому что утро замечательное — и потому что его машина в мастерской опять. До сих пор. Снова. В каком-то смысле это выгодно, потому что ему не нужно оплачивать парковку, пока машина у Коливана. У него есть кофе и набор идеальных кубиков пресса, о котором можно помечтать во время прогулки, и ничто на свете не предвещает. Время раннее. На улицах не слишком людно, и из-за этого разминуться с сэндвичем становится сложно. Проходя мимо, Широ не планирует смотреть тому в глаза, но на всякий готовится выдать улыбку, которая скажет: «Я не пялюсь на тебя, не осуждаю, и сопереживаю тебе, как личности». Этот костюм во всех смыслах уродливый. Похоже, кто-то когда-то пытался перекрасить его, но бездарно провалился. Нельзя сшить латекс и поролон, но кто-то приложил к этому максимум прискорбных усилий. Широ почти готов подойти и спросить, не проиграл ли человек в сэндвиче спор и не нужны ли ему лишние деньги, но, поравнявшись с ним, Широ видит того, кто внутри костюма, и вся его жизнь разбивается вдребезги прямо там, на тротуаре. Прежде он видел глаза Кита лишь издалека. Вблизи они убийственные. Широ ещё никогда не видел такого цвета, или, может, дело в освещении — в своей красоте Кит неземной. И он одет в костюм сэндвича. Если он и узнаёт Широ, то не подаёт виду. Они раньше не разговаривали, так что с чего бы ему. Выражение его идеального, восхитительного лица совершенно нечитаемое, и Широ ощущает себя так, словно это он тут вырядился едой. Вот так и начинается его медленное унизительное падение. Но, справедливости ради, большую часть унижений Широ навлекает на себя сам. Он начинает ходить на работу этой дорогой. Окольный путь занимает на полчаса дольше, но того стоит. Иногда ему удаётся коротко поздороваться или слегка взмахнуть рукой. Взгляд мельком, улыбка, доброе утро. Что бы он ни делал, Кит не говорит ничего, не даёт ему флаеров, но этого достаточно. На протяжении пары недель ему вполне хватает. Широ фантазирует о дне, когда подойдёт и представится. Аллура как-то застаёт, как он, сидя за столом, бормочет собственное имя, но это не сильно страшно. Прорыв случается две недели спустя. Измотанная с виду женщина роняет целую гору бумаг на углу, где несёт свою стражу Кит, и вряд ли хоть один лист остался в пригодном состоянии, но Широ видит свой шанс и не упускает его. Он останавливается, улыбается и спрашивает безмятежно (как он надеется): — Вам помочь? Начав подбирать бумаги, он чувствует на себе взгляд и наскоро возносит хвалу небесам за Корана, его энциклопедические познания о брендовых костюмах и их подгонке, и наклоняется ещё ниже. Дело отнимает у него на пару минут дольше, чем могло бы, потому что непросто подходить к каждому отдельному листку, наклоняться и подбирать, но животные инстинкты и отпечатанная в памяти округлость задницы под соблазнительными слоями рабочего комбинезона не дают ему опуститься на четвереньки и сделать всё как положено. Кратковременная эйфория обламывается, когда Широ оборачивается и видит, что на него пялился не парень. Нет, парень пялится на женщину, которая пялится на Широ, и вот в этом вся его жизнь. У него костюм за тысячу триста, а он не может привлечь внимание человека, одетого в сэндвич. А дальше только хуже. Широ формально запрещено покупать собственную одежду. Конторе нужно поддерживать имидж, деликатно сообщает ему Аллура после того, как они переезжают в настоящий офис, и сбагривает его Корану. Широ может носить костюм так, чтобы хорошо сидел, но совершенно не умеет их выбирать, так что он не то чтобы глубоко сожалеет, когда на один из них проливается, судя по запаху, карамельный макиато. Жалеет он разве что о том, что Кит видит всё. Вообще-то Широ не виноват. Он заворачивает за угол, видит Кита и, что важнее, видит его улыбку. Впервые. На мгновение Широ кажется, будто он оторвался от земли и парит. Кит улыбается без какой-либо причины, и это ломает Широ на каком-то глубоко личностном уровне. Ломает и отправляет прямиком поперёк пешеходного движения. Кофе описывает низкую арку, которую можно отследить взглядом, но нельзя избежать, и — всё. Всё кончено. Несколько секунд никто не произносит ни слова. Мужчина средних лет, похоже, больше опечален гибелью своего напитка, чем уроном, нанесённым костюму Широ и его достоинству. — Ох, — в отчаянной пародии на сдержанность пробует отмахнуться Широ. — Мне всё равно нужно было отнести его в химчистку. — Он морщится. Такие костюмы не носят в химчистку. Костюму конец. Кит наблюдает за сценой с молчаливым порицанием. Взгляд человека, одетого как еда, не должен представлять собой такой значимости, но вот. Широ нужно сделать хоть что-то. Не пытайся, сказала ему как-то Аллура с сочувствием, на какое способны только друзья. Ты всегда лажаешь. Широ пытается. Взгляд Кита прикован к нему. Он не может не попытаться. Под извинения Широ сбрасывает пиджак и в оставшуюся миллисекунду пытается решить, как понесёт его теперь. Он мог бы перекинуть его через руку — как плебей, которым он и является, но которым в кои-то веки очень не хочет выглядеть. Единственный осуществимый вариант вспоминается из журналов моды, которые Аллура подсовывала ему, пока не поняла, что он безнадёжен. Этот вариант наименее ущербный, и вместе с тем — какой жестокий парадокс — наиболее ущербный одновременно. Кит за это время так и не дрогнул, не отвёл взгляд. До самого следующего квартала Широ не осознаёт в полной мере, насколько нелепо выглядит, пока не замечает, что на него косятся, и не ловит своё отражение в витрине. Печально, но здесь уже ничем не помочь. Ни его костюму, ни его самооценке. Когда он добирается до офиса, Коран смотрит на пиджак и поникает, словно он вдовец, а Широ его распутная дочь, вернувшаяся домой под утро. Не Корана деньги в трубу вылетели вообще-то, но Широ всё равно чувствует знакомый укол стыда. После этого над ним словно начинает потешаться сам Господь. Каждый день Широ проходит мимо Кита с мазохистской преданностью. От Кита исходит какая-то аура, от которой мозг Широ уходит на забастовку и заставляет его откидывать невозможные вещи в погоне за чем-то, чему он пока не сумел дать имя, но там точно замешаны смутные фантазии о том, как волосы Кита ниспадают ему на шею, и как его глаза выглядят на солнце, и, может быть, какой у него был взмокший пресс после того, как он час провоевал с машиной Широ в мастерской. Широ отдаёт свой кофе незнакомцам. Выпрыгивает на дорогу, чтобы спасти плюшевого зайца, которого ребёнок вышвырнул из коляски. Когда в мастерской его убитую машину каким-то чудом возвращают к жизни, он начинает привозить её из-за любого чиха, и Коливан каждый раз смотрит на него, как на что-то настолько жалкое и уродливое, что оно просто не может представлять собой опасности. Кит никогда не заговаривает с ним — даже чтобы вручить флаер, и обидно не столько из-за недосягаемой скидки на сэндвич-саб, сколько из-за того, что Широ уже несколько месяцев безнадёжно чахнет, но так ни разу и не слышал голос Кита. Сидя за столом, он часами пытается вообразить, какой голос может подойти к этому лицу. Может, низкий, или негромкий, а может — как у героя из боевика. Воображаемый ролик с Китом в роли хмурого героя личного фильма Широ отнимает большую часть ланча. Сэндвич днём... Механик по вечерам… Иногда нужно разбить парочку плохих яиц, чтобы приготовить яичный сэндвич... Это зашло слишком далеко, понимает Широ. Он должен что-то предпринять.***
Он десять минут репетирует перед зеркалом, прежде чем выйти из квартиры. Он не специально расстарался — случайно пробормотал что-то жалкое вслух, когда брился, а начав, уже не смог остановиться, пока не изучил придирчиво каждый миллиметр своей улыбки, словно школьник в день, когда снимают классные фото. Он одевается вдумчиво, но впервые его волосы в самом деле лежат так ужасно, как долгие годы на это намекали Коран и Аллура. Хороший день, говорит он про себя. Какой отличный день. Какой сегодня замечательный день. Нет, лучше коротко и буднично. Меньше шансов, что язык заплетётся. К тому времени, как Широ доходит до угла, на котором стоит Кит, он уверен, что теперь только божественное вмешательство поможет проговорить все слова, но ему везёт — Кит не на своём обычном месте. Сэндвич стоит лицом в другую сторону, навстречу улице и солнцу. Есть что-то поэтичное в падающей от него тени. Что-то почти романтическое. — Отличный день. — Хорошо. Буднично. Когда слова скатываются с языка, Широ не понимает, чего он так их боялся. Кит оборачивается на месте, оборачивается в костюме, чтобы выглянуть из салатных листьев и ветчины, затем топчется ещё немного, осматриваясь, словно думает, будто Широ может обращаться к кому-то другому. — Ага? Ага. У него голос как кофе. Тёплый, с хрипотцой, подслащённый. — Ага, — эхом повторяет за ним Широ — у него теперь появилось новое любимое слово. А потом понимает, что ему надо добавить что-то. — Хороший. Ловко, конечно. Самоповторы — отличное начало. Он чувствует, как начинает гореть лицо, но ему нечего терять: чувство достоинства бросило его пару недель назад после того, как он облился водой прямо в приёмной у Коливана, и даже весточки не прислало с тех пор. — Меня зовут Широ, — говорит он, протягивая руку. На мгновение накрывает паникой: кажется, что он собственное имя произнёс неправильно, но в протянутую руку ложится ладонь, такая же тёплая и грубоватая, как голос её обладателя. — Кит. — Кит смотрит по сторонам опять и вскидывает зажатую в другой руке стопку оранжевых листков. — Не хотите флаер? Широ принимает его, как чемпион принял бы приз.***
— Можешь объяснить, почему ты на час опоздал? Широ проглатывает то, что жевал, хоть и знает, что так выглядит ещё виноватее, но стыдиться ему нечего. — Я сходил на ланч. Сейчас десять утра. Аллура прищуривается, словно собирается поспорить, но, с другой стороны — они друзья. — Почему ты всё время заказываешь сэндвичи? Я только заметила, но куда бы мы ни пошли, ты берёшь сэндвич. Тебе столько углеводов вредно. Широ бросает на неё максимально оскорблённый взгляд. Из приоткрытого рта вываливается пара кусочков латука и планирует на стол между ними. Грустное зрелище. Как ошмётки той гордости, что у него когда-то была, пожалуй. Аллура, прищурившись, смотрит, как они падают. Коран выглядывает из коридора. — Для скачков роста тебе уже поздновато, — со смертельной убеждённостью говорит он и щупает свой живот: — В твои годы — ну. Всё на фигуре отложится. У Широ даже нет сил на то, чтобы возмутиться. Его жизнь проходит в тумане затянутых звонков, ещё более затянутых встреч с клиентами и бесконечных, бесконечных юридических бумажек. Он имеет право порадовать себя. Он имеет право съесть сэндвич, преподнесённый ему самым прекрасным человеком на земле, который, помимо прочего, сам носит костюм сэндвича. И пускай сэндвич не совсем подарок. Это почти подарок. Он обошёлся Широ в четыре доллара со скидкой и двадцатиминутный крюк по пути на работу, но он того стоил. Аллура оставляет тему в покое. Позже Широ понимает, что она просто усыпляла его бдительность. Она милая и немного эксцентричная, но за этим фасадом скрывается острая, как у велоцираптора, чуйка на враньё. Позже. Намного, намного позже. В восемь утра в разгар июня она пишет ему сообщение, в котором предлагает пройтись на работу вместе, раз она уже оказалась поблизости, что само по себе должно быть подозрительным и есть подозрительно, но этого недостаточно, чтобы отказаться. Широ не понимает, что совершил роковую ошибку, пока ноги сами не несут его по уже ставшему привычным пути, к нему. К Киту во всей его красе. Сэндвичу среди людей. Он точно знает, что Аллура его заметила, по тому, как она напрягается, а потом тихо выдыхает. Широ старается не смотреть Киту в глаза — но ничего с собой поделать не может. Память тела. — Привет, — говорит он, улыбаясь как идиот, и машет, как идиот. Краем глаза он видит, как рот Аллуры приоткрывается, а потом она подаётся ему навстречу и шипит ему на ухо с яростью, которая обычно адресуется лгущим клиентам: — Мальчик-сэндвич? Мальчик-сэндвич?***
Он заказывает ройбен на ржаном хлебе с икрой и сёмгой вместо полагающейся начинки из мяса с мясом, потому что это единственное, что в качестве сэндвича предлагают в выбранном Аллурой ресторане. Слабое утешение. Аллура смотрит, как официант ставит заказ на стол, будто ей хочется протянуть руку и опрокинуть содержимое тарелки Широ на колени, просто чтобы посмотреть, как он мечется. Она помалкивает ровно столько, сколько нужно на то, чтобы Широ откусил в первый раз, а потом шипит над своим супом в шестой по счёту раз: — Мальчик-сэндвич? Широ старается не поперхнуться. — Нет, — поправляет он, когда слова наконец даются. — Он мужчина-сэндвич. Он механик. Очень хороший, причём. Это вот — это на полставки. Аллура чопорно приоткрывает рот. Кладёт на стол ложку, будто ставит точку. У Широ сердце ёкает. — Ты поэтому свою развалюху оставил? Она безжалостная. Не велоцираптор, а всемогущий тираннозавр. Широ не может подтвердить, но и не может опровергнуть. У него стрессовая работа, и кто бы осудил его за желание хоть краем глаза увидеть идеальную ключицу, перемазанную машинным маслом? Да никто. Никто, кроме Аллуры. — О, — передразнивает она фальцетом, который не похож на неё и уж точно не похож на Широ, — механик, который одевается в сэндвич? Да как такого не завалить. Широ не смотрит на неё, никак не признаёт её присутствие. Он пришёл поесть в гордом одиночестве. — Широ, — говорит она. И уже громче: — Широ. — Когда он поднимает взгляд, Аллура уже поднялась. — Не возвращайся, пока не сделаешь с этим что-то. Он пытается не выдать глазами страх, но бесполезно. Взгляд Аллуры смягчается процента на два — хотя, наверное, померещилось — а потом она говорит тоном, который, наверное, должен звучать ободряюще: — В крайнем случае — что самое худшее может случится? Она кладёт на стол две двадцатки и бросает его там. Весь ресторан… пялится не на него, а куда-то рядом, словно никто не может заставить себя посмотреть ему в глаза. Сэндвич в руках кажется позорным клеймом. Широ бережно кладёт его на тарелку. Не такой сэндвич он хотел, в любом случае.***
В крайнем случае вряд ли станет хуже, чем месяцами вожделеть человека в костюме сэндвича. Так Широ думает, когда садится за руль своей машины, и заводит её, и — становится хуже. Машина издаёт то ли стон умирающего кита, то ли вопль обозлённого провидца, а потом начинает дымиться. Дым не чёрный — он с желтоватым оттенком, что вряд ли безопасно для здоровья. Широ откидывается на сидении и смотрит; на тротуаре мать подгоняет своих детей, торопясь пройти мимо. Но даже пока он провожает взглядом дым, в груди радостно щемит. Широ стал зависимым от починок своей машины; во что он превратился. Он не может попросить Аллуру помочь. Вызванный эвакуатор подвозит его до мастерской, и Коливан встречает его на улице с выражением лица, которое Широ не может прочесть, но все инстинкты мигом мобилизуются, почуяв угрозу. — Она дымится, — говорит Широ, отступив за эвакуатор на шаг. — Вся целиком. — Он машет рукой в сторону машины. Все эти изящные очертания, блестящее происхождение, благородный вид… Всё это ложь. Коливан вздыхает, стискивает переносицу и качает головой. Как будто выносит личный приговор. Широ открывает рот, чтобы сказать что-то ещё, но Коливан вскидывает руку. — Мы сделаем всё, что в наших силах. Я не буду отказываться от ваших денег, но вам стоит подумать… — О покупке новой машины, я помню. — Сейчас бы ещё призраку его дедушки появиться среди облаков и разочарованно покачать головой, чтобы позор Широ стал абсолютным. — Нет, но про это тоже. Широ хмурится, пытаясь соединить точки. Он был прилежным студентом. Он умный. Он — он задрот, как говорит Аллура, но она вообще-то тоже. И всё равно он ничего не понимает. Коливан снова качает головой, смотрит куда-то в небо над Широ, словно его дедушка и правда явился, чтобы признать его недостойным. — Вы поддаётесь эмоциям, — говорит Коливан, выбирая слова так осторожно, как может только тот, кто предпочёл бы вести любой другой разговор, кроме этого, где угодно, только не здесь. Если бы Широ мог отступить ещё дальше, он бы отступил, но он уже и так натужно пытается изобразить непринуждённое откидывание на эвакуатор. Он склоняет голову для полноты картины. Коливан также склоняет голову, но в его исполнении это хуже. Он как бы говорит: «В прошлый раз вы приехали к нам, поперхнулись собственной слюной и зашлись в припадке кашля в приёмной, и я всё видел». Широ отводит глаза, смотрит в сторону, но взгляд Коливана, агрессивно-равнодушный, пришпиливает его к месту. Ну да. В его личной биографии прошедшие пару месяцев были весьма позорными. Ему уже особо нечего терять. Коливан наконец отводит взгляд. — Он вас, скорее всего, не убьёт, если вы попробуете с ним заговорить. На мгновение Широ кажется, будто он ослышался, но потом слова бьют в цель. Скорее всего. Скорее всего, он не умрёт. Скорее всего, Кит не попытается его убить. На большее поощрение Широ и рассчитывать не может, но потом до него доходит прекрасное и ужасное: даже если Кит и попытается его убить… Он воображает разъярённое лицо Кита и понимает: это будет того стоить.***
Рассвет следующего дня ясный, солнечный и — жаркий. Широ первым делом заглядывает в закусочную, потому что на полпути туда его костюм начинает липнуть к коже, и ни один вменяемый человек не выйдет в такую погоду, одетый… одетый как Кит. Но в закусочной Кита нет. Работник за стойкой вздыхает и склоняет голову, махнув Широ, чтобы зашёл. — Знаете, мы собирались предложить ему остаться ещё на пару недель, но… — Чахнущие на особом положении, — бормочет парень рядом с ним, злобно шлёпнув лист салата на сэндвич. Он ведёт себя так, словно само существование Кита оскорбляет его лично. — По крайней мере, сегодня его последний день. Больше не придётся иметь дело с теми, кто пришёл попросить его номерок. Широ не может определиться, стоит ему оскорбиться или заревновать. Первый работник закатывает глаза. — Он нам много клиентов привёл. Но его смена через полчаса заканчивается. Если хотите его поймать, то вам придётся поспешить. Широ бросается прочь из закусочной. В ретроспективе он понимает, что мог просто заговорить с Китом добровольно, в любое время, потому что он знает, где тот работает. В ретроспективе, множество ошибок было совершено. Впоследствии он прокручивает их все в голове. Будничная встреча в мастерской была бы куда предпочтительнее. Подождать, пока Кит засобирается домой, и завязать ничего не значащий разговор. Или поговорить в любое другое время в любом другом месте — только не на углу общественной улицы, пока они оба обливаются по́том, и один из них сэндвич. Как ни поверни, это катастрофа. Когда он наконец добирается на место, время увольнения Кита уже прошло, а Широ жарко, как никогда. Находиться на улице просто противопоказано, и он не рассчитывает увидеть Кита там, но заворачивает за угол, и вот — Кит, стоит. Он отбрасывает почти что благородную тень. Наверное, дело в жаре, солнце и по́те, стекающем в глаза, но Кит сияет и светится, когда, перебирая ногами, поворачивается к нему всем корпусом. Он влажно блестит, и Широ пропал. — Ты ещё тут. Кит смотрит подозрительно. Будто всё это время Широ был очень настырным сборщиком налогов, который только и ждал, когда представится удобный случай. — Да? У него сиплый от жары голос, раскрасневшееся лицо. Это придаёт Широ мужества. Ему правда нечего терять. Человек и сэндвич. Они на равных сейчас. — В закусочной сказали, что ты уволился. Я не думал, что ты будешь на улице в такую жару, но я пришёл сюда… — Широ понимает, что его несёт, а потом — что он сознался в том, что выискивал Кита в городе, в самый жаркий день в году, хотя до этого они в лучшем случае один раз поговорили. Да и назвать это разговором — это очень великодушно. Кит делает плечами какое-то движение, отчего весь сэндвич опасно кренится на одну сторону. — Да не так уж и жарко. Вообще-то нет. Широ осознаёт, что шагнул ближе, хотя не собирался, и теперь ему видно, что лицо Кита какого-то особенного красного оттенка, который вряд ли можно назвать здоро́вым. Взмокший лоб облепили волосы. Парочка прохожих бросает на него обеспокоенные взгляды — Вообще-то да. Сто три градуса. Кит, что ты здесь делаешь? Кит переступает с ноги на ногу. Он всё ещё кренится на сторону и начинает походить на тонущий корабль — сэндвич, брошенный в бассейн на детской вечеринке, который безупречно продержится на плаву ровно мгновение, прежде чем пойти ко дну. Широ вскидывает руки, надеясь поддержать его, не приближаясь. — Я уволился, — говорит Кит и прикрывает глаза. Широ делает ещё шаг. Кит, похоже, вот-вот потеряет сознание. — Мне нужно сказать тебе кое-что. Но у тебя есть девушка, а я сэндвич, и… Широ заливается краской. Он взрослый человек с карьерой и шестизначной зарплатой, и он стоит на улице, краснея перед сэндвичем. Нет — перед мужчиной. Прохожие начинают останавливаться, глазея. Широ не до них. Его стыд и достоинство давно отчалили, а Кит думает, что у него есть девушка. Киту не всё равно. — У меня нет девушки, — говорит Широ, словно в трансе. — А ты не сэндвич. Ты механик в мастерской Коливана, правда? — Раз уже так, то можно и начистоту. Кит кивает. — Я так и знал. — Господь свидетель, так он и знал. — Я — я к вам раньше мою машину возил. — Ладно, может, не стоит начистоту сразу обо всём. Кит его за одну только машину возненавидит. Не надо им таких осложнений сейчас. Кит утирает пот со лба и мгновение смотрит на влажную руку. В такой близости Широ замечает, что его глаза расфокусированы. — Ты мне нравишься, — говорит Кит. Он произносит это, будто извиняется, но ничего слаще Широ в жизни не слышал. Широ краснеет гуще — виновата жара, по большому счёту. — Но… ты со мной не разговаривал никогда. Ты — ты мне флаер дал, когда я представился. — Он сглатывает, ищет в сердце последнюю кроху мужества и говорит: — Я собирался тебя пригласить куда-нибудь, если ты не против. Он трёт затылок, пытаясь выглядеть непринуждённо, но губы Кита приоткрываются. Даже промокший насквозь и завёрнутый в изящные слои сэндвичной начинки, он прекрасен. Веки Кита трепещут и опускаются. На ресницах видно капли пота. До Широ вдруг доходит, что этот разговор мог состояться где угодно, не обязательно на людной улице в разгар солнцепёка. Кит буквально жарится у него на глазах. Горячий бутерброд, думает он, к своему стыду. Кит начинает заваливаться набок, так и не открыв глаза. — Кит? — Веки чуть приподнимаются. Похоже, что тот держится на ногах только благодаря поролону, который подпирает его, как балласт. Широ нужно сделать что-то. — Кит? Может, тебе воды принести? — Гениальная идея, но когда он оглядывается по сторонам, вокруг одни обеспокоенные незнакомцы и ни одного торгового автомата. Он прижимает руку ко лбу Кита, словно тому нужно измерить температуру, но это кажется правильным курсом действий. Кит бормочет что-то и тянет руку к лицу Широ, но неясно, что пытается сделать, поскольку он просто легонько шлёпает Широ не совсем по щеке. Он возит пальцами по всему остальному, а Широ слишком оглушён, чтобы отстраниться или возразить. — Брови, — мямлит Кит уже погромче. — Погладить хочу. — Его рука съезжает вниз. Какой-то из пальцев попадает Широ в рот, прежде чем рука падает, а глаза Кита снова закрываются. — Ты… Что? Кит? Кит падает, как подкошенный. Широ пытается поймать его, но ему удаётся разве что кое-как обхватить его на пути вниз. Над всё растущей толпой проносится тихий вздох — все эти люди и думать забыли о приличиях, увлечённо наблюдая, как разыгрывается эта трагедия. Но Широ и сам справится. У него в старшей школе проводили открытый урок о срочной первой помощи. — Я обучен первой помощи, — говорит он толпе — скорее отговорка, чем что-то ещё. Он сам свой сэндвич спасёт, а если не сможет, то он не заслуживает Кита. Широ проверяет его пульс, потому что кажется, что с этого неплохо бы начать. Это не даёт ему ничего помимо того, что пульс есть, но это хороший знак. — Лучше вынуть его из этой штуки, наверное, — говорит мужчина за спиной Широ. Да. Точно. Широ пытается представить, как к этому подступиться, но ему жарко, и он волнуется, и почему-то первым, что приходит в его голову — это вопрос: — У кого-нибудь есть нож? Толпа молчит. Пара человек бросает на него жалостливые взгляды. Нет. Никакого ножа. В жизни каждого человека наступает момент, когда ему нужно показать себя. Широ уверен, что его момент настал. Это его судьба, или самое близкое к ней, что ему светит. Раз ты любишь, то сумеешь вызволить его из хлебной темницы. Слова словно звучат откуда-то издалека. Он справится. Он стаскивает пиджак, за ним — галстук, и закатывает рукава. — У него на спине замок, — говорит кто-то. Широ слышит замечание, обрабатывает информацию и выбрасывает её из головы. Он берётся обеими руками за булочку и рвёт её. Женщина вскрикивает, кто-то ахает, но, начав, он уже не может остановиться. Годы носки превратили костюм в сложную, на ладан дышащую систему из краски и хлипких швов. В помидоре обнаруживается пара скоб, сыр, кажется, обработан по краям клеевым пистолетом. Широ раздирает всё. К тому времени, как он добирается до Кита, вокруг них гнездо сэндвичных ошмётков — а потом Широ видит, что Кит в майке. Он видит майку, и какая-то доисторическая часть мозга, которая перехватила управление, говорит: и её тоже, и конец майке. Под ней Кит бледный, в красных пятнах, и ничего более потрясающего в своей жизни Широ ещё не видел. Он даже не замечает, что втащил Кита на руки и склонился над ним, пока кто-то не откашливается. Толпа отступила немного, чтобы дать место его временному помешательству и конфетти из бывшего сэндвича. — Мальчик-сэндвич, — горестно говорит кто-то. Мужчина-сэндвич, хочет сказать тому Широ. У него на руках мужчина. Мускулистый, прекрасный мужчина, и любой, кто так не считает, недостоин на него смотреть. — Кит? — Широ похлопывает его по лицу. Кто-то пихает бутылку холодной воды Киту под нос, но Широ перехватывает. — Я держу, — старается не рявкнуть он и отвинчивает крышку, поднося горлышко к губам Кита. — Давай-ка… Кит оживает. Широ неодобрительно прищёлкивает языком и даёт ему напиться, чувствуя столько облегчения и нежности, что никакого права на это не имеет. Он зарывается пальцами в волосы и придерживает, чтобы Кит не подавился. — Помедленнее. Не спеши так. — Скорую надо вызвать? Широ бросает раздосадованный взгляд куда-то в ту сторону, откуда подали голос, и прижимает Кита к себе. Он, что ли, сам не справился. — Какого… хрена… — Кит моргает, оглядываясь по сторонам. У него по-прежнему расфокусированный взгляд, но он уже заметил следы случившегося убийства. Вообще-то Широ даже не задумывался, что Кит мог испытывать к костюму какую-то привязанность. Или — боже, а если закусочная потребует возместить ущерб? Широ уже мысленно выписывает чек. — Извини, извини — я не смог найти застёжку. — Это не оправдание. Тот, кто топтался у Широ за плечом всё это время, осуждающе цокает языком. Взгляд Кита скользит по обнажённым конечностям. Он не предпринимает ни попыток поднять руки, ни высвободиться из объятий Широ. — А майка? Топчущийся цокает опять, дважды. Вместо ответа Широ пихает бутылку с водой Киту в рот и старается не выдать ничем, насколько виноватым себя чувствует. Он обещает себе, что заплатит и за майку, и прикладывает пальцы ко лбу Кита. Жар спал. Столпившиеся прохожие дают какое-то странное подобие тени, но Широ начинают угнетать чужие взгляды и собственный позор. — Встать сможешь? Нужно увести тебя с солнцепёка. В тень ближайшего дерева Кита он практически тащит на себе. — Что произошло? Я пригласил тебя на свидание. Ты упал в обморок. Я содрал с тебя одежду. Что-то в этой цепочке событий не соответствует имиджу, который Широ вдруг остро хочется поддержать, поэтому его рот выдаёт: — Ты пригласил меня на свидание и потерял сознание. — Я пригласил тебя на свидание? — Кит моргает, глядя на него с сомнением и, возможно, долей скептицизма. Широ откашливается. Может, не совсем так. Может, совсем не так. — Что-то вроде того. — Он убирает волосы со лба Кита, чтобы отвлечься самому и отвлечь его. Кит льнёт к его руке. — А ты согласился? Широ приходится склонить голову, потому что улыбается он совсем по-ребячески. — Конечно же согласился. Когда он поднимает взгляд, Кит смотрит на него, как на полоумного. — Почему? Разом признаваться в том, что он несколько месяцев томился, чинил злополучную машину, томился ещё больше и в ужасе осознавал, что его чувства к Киту преодолели даже преграду в виде костюма-сэндвича — это перебор, наверное. Всё сваливается на Широ одновременно именно в это мгновение. У Кита огромные синие глаза. Кит разговаривал с ним ровно столько, что это не должно быть чем-то серьёзнее лёгкой влюблённости, но вот же. — Потому что ты мне нравишься, — подводит итог Широ и целует его. Идеально. Кит, восхитительный, чуточку подаётся ему навстречу. Когда они отстраняются друг от друга, Кит прижимает пальцы к губам. Он пунцовеет, и дело не только в жаре. — Но почему? — Кит… Если Киту нужно, чтобы Широ описал в позорных подробностях все причины, то он запросто может, но его хвалёный крутой мозг даёт сбой, и Широ показывает себя во всей своей красе. Иногда самое простое объяснение — самое лучшее. Он начинает смеяться ещё до того, как ему удаётся произнести заветные слова.