leurs raisons

      Люси смотрела в окно на безрадостное небо в низких тучах, на струи бесконечного дождя — невеселая картина. Следовало бы вместо этого бесплодного созерцания закончить укладывать вещи, полностью подготовиться к завтрашнему отъезду. Сердце тоскливо сжалось. Как бы хотелось вернуться на Тенрю, Нет-нет, таких мыслей нельзя себе позволять. Ни воспоминаний, ни грез — абсолютно ничего. Ничего, что имеет хотя бы малейшее отношение к острову Тенрю, ничего о Хеппи и тем более о Нацу. Только бесполезно. Бесполезно договариваться с собой, запрещать себе думать и вспоминать, бесполезно приказывать себе не мечтать и не тосковать. Она смогла оставить его, но на это ушли все силы. Грустные мысли прервал стук в дверь — властный, требовательный. Она вздрогнула и бросилась открывать. Нацу Драгнил.       Как четыре года назад, он прошел без приглашения мимо Люси в комнату. Девушка молча смотрела на него. Сердце бешено колотилось, кровь в венах, казалось, кипела, шок сковал ее — больше, чем шок. Когда удалось справиться с собой, она поспешила за ним в комнату. Почему, как он здесь? Что это значит? Мелькнула надежда, дикая, безумная… Мелькнула и исчезла. Он повернулся, сверкая глазами. Но это был не блеск желания, вовсе нет. Не то, на что она слабо надеялась где-то в самой глубине своего существа. Это было другое, хорошо знакомое ей выражение глаз. Отвращение. Ярость. Презрение. — Ты — жалкая маленькая тварь! Люси задохнулась, лицо перекосилось, она выкрикнула: — Что? — Ее трясло. — Что? — передразнил Нацу. — Ты еще смеешь — осмеливаешься — разыгрывать передо мной полное неведение? Думала, я не узнаю? — Что не узнаешь? Оцепенение от шока не прошло. Но появилось что-то еще, отчего начало дрожать все тело, все ее существо. Эта высокая фигура, доминирующая в пространстве, подавляющая ее… Люси беспомощно смотрела в знакомое лицо, искаженное гневом. — Нечего стоять и изображать оскорбленную добродетель! Боже мой, подумать только, ведь я поверил тебе. И нашел массу оправданий. Все оправдал, все, что ты делала. Я простил тебя! Простил то, что невозможно простить. И оказалось… Он произносил слова, вероятно ругательства. Она не понимала. Потом подошел и крепко схватил за плечи: — Как ты посмела обратиться к моей матери? Не знаю, какую ты придумала трогательную ложь. Подумать только! Я не мог понять, почему ты ушла от меня в Онибасе, думал, что же такого невероятного есть в твоей жизни, из-за чего ты спокойно бросила меня, бросила ребенка, которого якобы так горячо любишь. Теперь я знаю, что! Теперь-то знаю! Люси продолжала ошеломленно молчать. — Ты думала, это останется в тайне? — он зло засмеялся. — К твоему сведению, всеми финансовыми делами мамы занимаюсь я. Все ее банковские счета проходят через меня. И теперь скажи мне, — он сильно тряхнул ее, — какую ложь ты сочинила, чтобы она выложила такую огромную сумму? Глаза Люси вспыхнули. — Это подарок! И я никогда, никогда не просила! Я даже не знала об этом, пока не вернулась сюда и не нашла чек в почтовом ящике. — По которому ты, конечно, получила деньги, — прошипел Нацу. — Конечно, получила. Так же, как по чеку, который ты дал мне, чтобы ехать на Тенрю, и по тому, который дал, когда забирал Хеппи. — Чтобы обеспечить себе шикарную жизнь на деньги других людей? Взгляд его упал на паспорт и дорожные документы на столе. — И теперь ты, вполне обеспечив себя, отправишься путешествовать, — он брезгливо снял руки с ее плеч. — Куда на сей раз? Карибские острова? Южные моря? Куда-нибудь в очень шикарное место? Так куда? — презрение сочилось из него, смешанное со злостью и гневом. — В Империю Арболес. — Арболес? — кривляясь, передразнил он. — По-моему, сейчас не сезон. Лучше подожди, когда настанет зима. На курорте Акане самая мягкая погода в декабре. — Я не собираюсь на Акане Я еду вглубь, не на море. Во внутренние районы. — А, сафари! — он издевался, уничтожал ее. — Нет. Я возвращаюсь на работу. — Работать? Да ты не знаешь значения этого слова. И какая же это такая «работа»? — Я преподаю. Преподаю детям. Он зло, с издевкой расхохотался: — Так я и поверил! При всех деньгах, которые тебе удалось взять у моей доверчивой мамы, ты безбедно проживешь уж не меньше двух лет! Люси прикрыла глаза. Хватит! Достаточно с нее! Открыв глаза, она взглянула на него: — Эти деньги не мне. Так же, как и те, которые получила на поездку на Тенрю, и те, которые получила четыре года назад! Я отдала их. Все. На благотворительность. Он застыл. Потом снова хрипло рассмеялся, саркастично: — Благотворительность? Как же ты закручиваешь свое вранье. Никто, слышишь, никто не дает таких денег на благотворительность. Никто не дает на благотворительность столько денег, живя в такой нищенской, убогой трущобе. Губы Люси крепко сжались. Она рывком вытащила пакет, лежащий под дорожными документами: — Прочти это, прочти! И не смей говорить мне, что я сделала и чего не сделала с твоими деньгами! Он открыл пакет все с тем же выражением злости и презрения. Но когда рассматривал содержимое, злость и гнев на его лице сменились растерянностью, удивлением, абсолютным непониманием. Недоуменно смотрел он на тонкую цветную брошюру, лежавшую сверху. Затем что-то произнес по-фиорски, она не могла понять смысла, но по интонации было ясно, что Нацу потрясен, шокирован, запутан. Он поднял глаза и посмотрел на Люси ничего не выражающим взглядом. Потом заговорил так, как будто каждое слово давалось ему с огромным трудом: — Ты построила на эти деньги приют? — Да. Брошюру, которую он держал в руках, украшала фотография с изображением толпы смеющихся ребятишек. За их рядами были видны два больших здания, в центре между ними здание поменьше, а поодаль еще одно небольшое строение. Все утопало в садовых деревьях, светило яркое солнце. Над входом каждого из больших зданий виднелись яркие цветные буквы. Нацу провел пальцем по надписям: — «Дом Грея», «Дом Джувии», — прочел он совершенно бесцветным голосом. Люси ответила так же буднично: — Один дом для мальчиков, другой для девочек. Между ними школа. А тот дом подальше — больница. Потому что очень много тамошних детей — сироты, оставшиеся без родителей после войны. В больнице принимают местных жителей, которые страдают от периодических военных действий. Сюда пошли деньги, которые ты давал, — она тяжело вздохнула. — Сюда я и поехала, отдав Хеппи. У организации, в которой я работаю, очень много пунктов помощи на территории империи. Множество людей нуждается в материальной и психологической помощи. А на деньги, которые так щедро дала твоя мама, можно построить еще один приют. И содержать его. Твоя мама невероятно, потрясающе добра… — ее голос сорвался. — Ты сказала ей? О благотворительности? О своем участии? — Она спросила, что я делаю. И я ей рассказала. Почему нельзя? Но, Нацу, я никогда не просила денег. И, я тебе уже сказала, даже не знала об этом чеке, пока не вернулась в Магнолию. Вместе с чеком она прислала такое чудесное, доброе письмо. Такое же доброе, как и то, которое она написала, когда уговаривала меня отдать ей Хеппи. — Я думал, тебя убедили мои деньги, — было что-то странное в звучании его голоса. Люси покачала головой. — Если бы я не узнала из письма миссис Драгнил, как будут любить Хеппи, как будут его беречь и дорожить им, если бы не поняла, как отчаянно она надеется, что внук поможет пережить потерю сына, я ни за что не отдала бы Хепп ! Я уже работала в Монголии, в офисе этой благотворительной организации и планировала когда-нибудь поехать в Арболес. Это было до того, как появилась Джувия. Беременная. В депрессии. Все так хорошо складывалось: после письма Грандины я понимала, что вы можете дать Хеппи больше, чем я. И что я не имею права лишать его жизни в семье. И что и Грей, и Джу хотели бы для него этого. А тут еще деньги, которые пойдут на благотворительность… Я сумею помогать детям, таким же сиротам, как Хеппи, только о них некому заботиться. И мне будет легче… от этого. Единственное, что было ужасно, — оторвать от себя Хеппи, моего родного малыша. Но для него… Люси пытливо заглянула в глаза Нацу, но они были затуманены. — Ты сказала моей матери, почему не сказала мне? — его голос по-прежнему звучал странно, почти незнакомо. — Ты не спрашивал, — тяжело вздохнула Люси. — И так отвратительно ко мне относился. Я не понимала, зачем мне оправдываться перед тобой. Это ведь так, правда? И даже сейчас ты обвинял меня во лжи. Он сжал губы, но не от гнева: — Ты же могла сказать мне в Онибасе, когда я говорил тебе, что понимаю, почему ты могла взять деньги. — Я собиралась. Но… была смущена… — Смущена… но не так уж сильно. Смогла остаться со мной, когда я попросил тебя, — напряженность в его голосе стала сильней. — Я не могу, не имею права просить тебя вернуться ко мне. Я это понимаю. И теперь вижу… — его голос сорвался. Он глубоко, почти горько, вздохнул и снова посмотрел на брошюру. — Я просила, чтобы дома назвали в память твоего брата и моей сестры, — спокойно сказала Люси. Нацу вновь поднял взгляд на Люси. Такого выражения в его глазах она никогда не видела. — Я очень долго плохо думал о тебе, — Нацу говорил медленно, с усилием выдавливая из себя слова. — А ты устыдила меня, Лю, устыдила. Мне никогда в жизни не было так стыдно, — он был мрачен, с застывшим лицом. — Я пришел к тебе сегодня, исполненный праведного гнева, а теперь… — Он еще раз взглянул на ее паспорт и безучастно спросил: — Когда ты уезжаешь?       Она ответила таким же тоном. Иначе говорить и не сумела бы — ее трясло. Не из-за того, что наконец сказала Нацу, куда ушли его деньги, а потому… потому что он был здесь, так близко и… все же на такой невозможно далекой дистанции от нее… — Завтра. Когда мы встретились в магазине игрушек, я как раз приехала домой в отпуск. И попросила благотворительную компанию продлить мой отпуск, чтобы поехать на Тенрю. Они отнеслись ко мне с сочувствием. К тому же… я передала приличное денежное пожертвование, а деньги там значительно более ценны, чем несколько недель моей работы. — Голос ее окреп: — Так нужны средства. Гораздо больше, чем работники. Все время непрекращающаяся нужда. Во многих частях этого региона ситуация очень трудная, даже в политически стабильных странах. А уж там, где гражданские войны или репрессивные правительства, — и говорить нечего. Мы делаем все, что в наших силах, берем столько детей, сколько можем, но удается отнюдь не всех. Многие пострадали от пехотных мин, от бомбежек, от разных жутких тропических заболеваний и, боже, от чего только еще…       Люси знала, что говорит бессвязно и путано, но продолжала. Эти темы всегда много значили для нее, к тому же она отвлекалась от того, что здесь, совсем рядом с ней, стоит Нацу. Так близко, что можно протянуть руку и коснуться его, поцеловать, упасть в его объятия.       Но так даже думать нельзя! Нельзя! Он в любой момент встанет, подойдет к двери и уйдет. Уйдет от нее. Из ее жизни. Так ли уж ему интересна ее работа? И так ли уж важно, что она сделала с его бесценными деньгами?       Раньше она не говорила ему правды про эти деньги, потому что была на него зла за мерзкие слова о Джу, за отношение к ней самой. Из чувства гордости. И еще потому, что ей все равно, что он о ней думает, она и двух пенсов не дала бы за его хорошее мнение. И потому, что его презрение убережет ее от глупостей.       Но не уберегло. Она оказалась в его постели. И влюбилась… С тех пор ее сердце рвется на кусочки, но все равно — ничего не изменится.       Теперь он знает, что она не тратила ни пенни из этих денег на себя. Не проводила время в дорогих роскошных местах. Не покупала себе дизайнерских вещей. Все они принадлежали Джу и устарели на пять лет, как сразу заметила Лина. А если бы он продолжал думать, что тратила?       Мысли, эмоции, слова — все беспорядочно скользило в мозгу. Все равно, в любой момент Нацу встанет и уйдет.       И унесет с собой ее сердце…       Она может не выдержать. Слишком больно. Больно вспоминать о рае, который он для нее открыл. Больно мечтать о нем.       Лучше не видеть Нацу долго-долго. А через много-много месяцев, когда они встретятся, ее любовь станет уже историей, старой историей. Угасшим огнем. Станет бывшей… Его голос заставил ее встрепенуться: — Люси…       Она отогнала от себя дикие, безумные мысли и собралась с силами. Все в порядке, прекрасно, что он знает, куда пошли его деньги. Прекрасно, что уже не считает ее алчной вымогательницей. Прекрасно, что они могут расстаться без злости и обид. — Люси… — Странно, но он в растерянности, Нацу и колебания — вещи не сочетаемые. И тем не менее он колебался. И волновался. И был напряжен. — Люси, — снова начал он, — я однажды заплатил за твое время и жутко тебя оскорбил. Теперь я все знаю. И глубоко уважаю твою собственную жизнь. Но… понимаешь… ты сказала, что для этих несчастных детей деньги важнее. У меня много денег, может быть… можно дать денег… и нанять кого-то вместо тебя, а ты поедешь на Тенрю. К Хеппи, — он глубоко вздохнул. — Ко мне. Я не могу без тебя. Я по тебе схожу с ума. — Я не могу, Нацу. Просто не могу. — Да неужели эта работа значит для тебя так много? — Нет. Ты для меня — все. И я не вынесу… У нас было чудо, счастье, волшебство. Но однажды утром ты поймешь, что я больше не нужна тебе. И я буду жить на Тенрю, помогать воспитывать Хеппи и смотреть на других твоих женщин, одна из которых станет твоей женой. Нет. Я не вынесу… — Прости, я не то хотел сказать. Я не покупаю тебя. Нет, нет и нет. Выходи за меня замуж. Я хочу, чтобы ты всегда была с Хеппи и со мной. Чтобы у нас был дом. — Замуж? Вместе воспитывать Хеппи? — Да. — И потому что нам хорошо в постели? — Не просто хорошо, Хеппи. — Выйти замуж ради Хеппи и хорошего секса? — Грандиозного, невероятного секса, — уточнил он. — И еще одна причина. — Да? — Любовь, Люси. — Нацу, — выдохнула она, увидев в его глазах все, о чем мечтала.