Война маршала Шатильона

И я надеюсь, верность в сердце храня, В один из длинных и стеклянно-звонких дней Прийти туда, где вы дождетесь меня, Мой враг, что лучше самых преданных друзей. (Канцлер Ги). Война шла уже третий год. Третий год Рене не видел ни родителей, ни братьев. Отец и мать были в безопасности в родовом замке, он мог быть уверен, что с ними все в порядке. Почти не волновался о них, скучать по родному дому давно отвык, просто благополучие родных вызывало у него ощущение исполненного долга. Старший брат, Карл, был комендантом форта Нуэво, младший, Этьен - воевал где-то на севере. От них приходили вести - но редко, очень редко. Такое впечатление, что самой семьи не существовало, были только отдельные личности, лишь иногда имеющие общие потребности. В этот последний год, когда и человеческие силы были на исходе, и магия то и дело давала сбои, казалось тем удивительнее, что голубиная почта от Альберто прибывала почти каждый день. Рене иногда так и тянуло в письме спросить: "Ради чего ты так рискуешь? Ты же знаешь, за переписку с врагом тебя могут и под трибунал отдать… почему же ты продолжаешь мне писать?". Но слова так и оставались в сознании, не выплескиваясь на бумагу. Он, пройдя через огонь, воду и медные трубы, все же не был таким неуязвимым, как хотел казаться перед своими солдатами, перед братьями, даже перед собой. Ему нужны были эти строки от человека, которого на самом деле он почти не знал! Тогда, четыре года назад, когда о войне между Арнарбрекком и Халвлингом еще никто и не думал, Альберто Монтильядо приехал в столицу с какой-то дипломатической миссией и Рене, бывший тогда начальником королевской гвардии, бывало, не отказывался заходить на пирушки к богатому и изобретательному в развлечениях молодому дворянину. В особняке на Орлиной улице собирался весь цвет местной и иностранной знати, гремела музыка, одно абсурдное пари следовало за другим. Легкость и веселье казались вечными. С той же легкостью, с какой они играли в карты и заигрывали с дамами полусвета, Альберто в последний свой день в столице сказал: "Напишем друг другу как-нибудь?". Рене сказал, что может быть черкнет пару строк. Они же, в общем-то, расставались друзьями. Четыре года назад никто не думал, что король халвлингский Людовик погибнет на охоте, а ставший регентом при малолетнем наследнике принц Генрих начнет эту бессмысленную войну. "Меня назначили маршалом Западной Армии, через несколько дней я выезжаю на фронт. Проклятый бы побрал эту бессмысленную войну, мне давно казалось, что ваш Генрих немного не в себе. Естественно, я исполню свой долг перед страной, но что бы там ни было, надеюсь, что вражда между нашими правителями не повлияет на нашу дружбу", - сообщил Альберто в первую неделю военных действий. Рене что-то вежливо нацарапал в ответ, мол, будет видно, не мне судить, я тоже исполняю свой долг перед государством, но это не отменяет того, что по ту сторону баррикад у меня остались дорогие моему сердцу люди... Последнее было правдой - Ирэна, сестра Рене, была замужем за арнарбреккским герцогом и носила под сердцем уже третьего ребенка. Альберто об этом знал, супруг Ирэны даже приходился ему каким-то дальним родственником. "Ирэна спрашивала меня о тебе. Но сама тебе написать боится, хоть и скучает по родным. Я могу ее понять, война разбила слишком много связей, и все-таки многие матери боятся за судьбы своих детей и потому не пишут родным, оставшимся за линией фронта. У меня же семьи нет, мне не за кого отвечать кроме самого себя, поэтому мне можно. Почту никто не перехватит, я защитил своих птиц особой магией". Да к закатным тварям магию! На каждую защиту найдется свой умелец… - в отчаянии думал Рене. И он, и все офицеры под его командованием, владевшие магией, каждый день сооружали щиты над ставкой и лагерем, только держалась защита недолго. Шли жестокие бои, на его глазах гибли сотни людей, иногда приходилось сутками не есть, не спать, не мыться, выжимать из себя и других все силы. И все же Альберто чуть ли не каждый день присылал вести, хоть пару строк, но каждый день, и Рене стал замечать за собой, что ждет привязанных к лапке голубя листков и как бы ни было тяжело, находит время ответить. "Ты всё там же?" – спрашивал Альберто. - "Держись. Когда-нибудь всё это закончится, и мы еще будем вместе пить вино, танцевать кадриль в публичных домах и сочинять похабные триолеты". Как у него еще находится столько веры в лучшее?! Рене уже давно ни во что не верил. Во что, скажите на милость, можно верить, когда каждый день видишь развороченные трупы людей и лошадей, когда сегодня к тебе под командование прибывает полк молоденьких парней, и ты знаешь, что завтра их скосит если не оружие, так луч смертоносного заклятия. "Альберто, неужели ты не понимаешь, насколько далеко всё зашло? Разве не видишь, какие твари захватили власть в Совете? Принц Генрих окружил себя самыми настоящими подонками… да, я не боюсь так сказать, потому что это правда. Даже если это письмо прочтет кто-то другой и донесет, всё равно, будь уже, что будет. Мне мерзко от того, что я никак не могу помочь всем этим людям, которые на меня надеются. Мальчишки видят во мне великого полководца, а мне стыдно смотреть им в глаза", - ему было неловко расписываться в своей слабости, но все же он отправил эту исповедь. Потому что Альберто единственный из всех не ждал от него сверх-поступков, не требовал быть лучше всех и не говорил, что потомок рода Шатильон не должен испытывать какие-либо чувства. - Эр Шатильон, вам голубиная почта. Кольцо на лапке у птицы с вашим гербом, из дому. Рене поблагодарил оруженосца и развернул тоненький сверток. Письмо от матери. Все те же рассуждения о долге перед страной, о том, что маршал Шатильон просто обязан победить... Легко ей говорить, она не видела этих жестоких атак, не барахталась во всем этом дерьме. Вчера солдаты поймали арнарбреккского шпиона и заклятием вскрыли ему череп, а потом напихали в голову лошадиного навозу. Позавчера человек двадцать напились и напали на семью, жившую где-то на отшибе. К тому времени, когда офицеры явились разбираться, они уже успели натворить дел... Даже старуху восьмидесяти лет от роду, и ту пустили по кругу. И что с такими делать? Расстрелять? Так каждый человек на счету, Проклятый знает, когда пришлют подкрепление. Безнаказанными тоже оставить нельзя. И так каждый день. Один раз Рене написал матери об ужасах войны, и получил негодующий ответ: "Как ты смеешь оскорблять чувства дамы такими подробностями? Твой прадед даже с фронта писал своим родным изысканные сонеты". Да, об этом знал весь Халвлинг, и только немногим было известно, что у блистательного Анри Шатильона была любовница, с которой тот мог разделить всё, а не только радости. К которой мог прийти больным, измученным, уставшим, слабым - и получить в ответ понимание. Рене и такой поддержки был лишен. До войны менял пассий, как перчатки - а теперь оказался в одиночестве среди людей. И, отрывая драгоценные минуты от времени, отведенного на сон, он писал Альберто о том, что родители снова и снова требуют от него быть ледяным и бесчувственным, "настоящим Шатильоном", а он просто хочет быть обычным человеком, просто Рене, имеющим право на сомнения и боль. Чувствовал себя виноватым, хотя и не выдавал в переписке никаких государственных тайн, ну что государству было до его сложных отношений с семьей и с собственной совестью. И все равно выплескивал в письмах всё, что накипело, и ждал ответа. Больше, чем сон и вино, ему нужны были хоть несколько строк от друга, даже пусть не строки, пусть даже простое: "Держись, Рене. Война когда-нибудь кончится, и всё будет хорошо". Иногда он хотел послать всё к тварям, сделать портключ и махнуть на Запад, к Альберто. Понимал, что никогда на такое не решится, потому что слишком много на себя принял, слишком многие надеются на него и видят в нем опору. Но ему важно было знать, что есть на свете человек, который примет его как есть и никогда не будет осуждать. Он говорил себе, что ни от кого не зависим - и всё равно писал письма и ждал вестей от друга... от человека, который стал для него дороже всего... "Ты знаешь, Альберто, на днях я объявил офицерам, что те, кто будут издеваться над военнопленными, получат назначение на самые опасные посты в линии обороны. Если уж они считают себя такими изобретательными, пусть показывают свои таланты там, где это хотя бы оправдано. Сегодня мне снова сообщили, что маги заливали пленным в горло касторку, смешанную с топливом, шарахнули нескольких человек режущим заклятием по яйцам. Я понимаю, они просто мстят за своих погибших товарищей, не мне тебе рассказывать, что позволяют себе ваш маршал Толомеи и его головорезы. Ты сам когда-то говорил, что это выродок без стыда, чести и совести, и он собирает вокруг себя компанию под стать. Но не могу же я позволить, чтоб мои люди превращались в таких же зверей! Хотя вполне вероятно, что уже. Иногда мне хочется убить и принца-регента, и его подпевал, которые считают себя «свободными от всех предрассудков», а на самом деле свободны только от ума и совести. Я, наверное, не имею права изливать тебе душу, тебе от этого только хуже станет, у тебя в армии, наверное, точно так же, потому что наш маршал Запада, Иорам Крессе, такой же мерзавец, как ваш Толомеи. Даже еще хуже, потому что тот пришел на должность по трупам, но сам. А единственная "заслуга" Крессе в том, что он всегда знал, под кого выгоднее лечь". "Рене, ты прав, у меня всё почти так же. Помнишь Тримейна, он когда-то бывал на приемах в посольстве? Он самовольно увел полк из армии и захватил халвлингский пост на границе. Солдаты грабили и жгли всё что можно, насиловали и мужчин, и женщин, и даже детей. Конечно, тот пост был нам необходим, но не такой ценой. Я наградил Тримейна, а потом приказал расстрелять. И знаешь, мне тоже некому рассказать, что я пережил за тот день, только ты можешь понять, потому что сам варишься в том же котле... Хотя нет, одно решение у меня есть". - далее несколько строк были зачеркнуты. После этого примерно две недели писем не было. "Закатные твари с тобой..." - цедил Рене сквозь зубы. "Обойдусь без тебя. Хотя Проклятый знает, как бы я хотел прочесть хоть еще одну строку, как бы я хотел тебя увидеть...". А вскоре он узнал, что войска маршала Альберто Монтильядо прошли через горы, считавшиеся неприступными, и заняли столицу Халвлинга.