Тёмные поленья

Из газеты «Русские Ведомости», №230, 15.10.1913: «…Усевшись на дырявом кресле спиной к публике, поэт потребовал чаю. Выпил стакан, остатки выплеснул на сцену и заявил: «Так я плюю на низкую чернь!» — и удалился». Низкой чернью и не пахло. Ароматы дорогих духов, гаванских сигар и дамских пахитосок перемешивались под низкими сводами клуба. Зал битком был забит чистой публикой, дорогущие билеты на вечер распродали за месяц. Выходка поэта, похожего на чёртика из табакерки, наконец-то прорвала пелену томительного ожидания скандала. Основная программа закончилась, присутствующие стали переходить к прениям. Из зала полетели оскорбительные реплики, эстрада не оставалась в долгу. Водворился форменный футуристический ад. Минуту спустя кричали уже все одновременно. Высоченный поэт в морковном пиджаке, похожий на оглоблю, бесстрашно сошёл в толпу и встал на перекрестии взглядов. Оглядев потенциальных соперников, он пророкотал низким голосом: — Желающие получить по морде, милости просим в очередь! — Ну, это уже было в прошлый раз, — один из голосов, высокий, но сильный, легко прорезался сквозь хор всеобщего возмущения. Он принадлежал коренастому господину в строгом фраке с цветком на груди. — Да-да! — продолжил коренастый. — Вы повторяетесь. Я уже второй раз прихожу на вечер этой вашей, простите, контркультуры, и могу, так сказать, составить мнение. И вот что я скажу: если это всё, что за вами есть, мне вас жаль. Относительная тишина, последовавшая за его словами, отчётливо показывала, на чьей стороне в споре симпатии публики. Почувствовав поддержку, фрачный господин продолжил атаку: — Какой во всём этом смысл, скажите мне, господа? Во всём этом кривлянии? В словесной зауми вашей? Во всём балагане этом? — Он сделал широкий жест рукой, чуть не выбив поднос из рук официанта. — Вы ищете смысла? — угрожающе-медленно проговорил Поэт-оглобля, прицеливаясь к переносице коренастого господина. Его соратники стали подтягиваться к краю сцены. — Да, ищу, — прозвучал бесстрашный ответ. — Взыскую, так сказать. И хотел бы услышать не вас, а вашего товарища, который давеча кривлялся тут на сцене, а затем еще и оскорбил всех присутствующих. — Вернуть мерзавца! Пусть отвечает! — подхватили множественные голоса. Оглобля вздёрнул нос и начал нарочито неприятным голосом: — Однако же… — Нет-нет, я отвечу, — никто не заметил, когда Поэт из табакерки успел вернуться под свет рампы. — У меня есть, что сказать им! В ответ на его появление из зала вновь полетели оскорбления и даже отдельные предметы. Переждав девятый вал, поэт вскинул руки, призывая к молчанию. Абсолютной тишины не вышло, однако же гул несколько стих. Чёртик принял горделивую позу и изрёк: — Мысль и речь не поспевают за переживанием вдохновенного, вы это понимаете? Поэтому, именно поэтому художник волен выражаться не только общим языком, но и личным! Ведь творец индивидуален, он говорит словами, не имеющими определённого значения, и вы, в силу ограниченности кругозора, называете это заумью. Но общий язык связывает, а свободный позволяет выразиться полнее! Вы только вслушайтесь: «Го оснег кайд…» А? Его голос потонул в волне негодования: — Чушь! Словоблудие! — кричала почтенная публика, готовясь перейти от слов к делу. — Словоблудие?! — Гефестом прогремел Поэт-оглобля. — Да, пустое словоблудие! — подытожил коренастый господин общее мнение. — Допустим, то, что вы сказали, имеет право на жизнь. Но… слабо, неубедительно! Да вы и сами не верите в свои слова. В вас же нет ни грамма искренности! — Во мне?! — высокомерие слетело с Поэта-чёртика. Кажется, он был задет за живое. — В вас. Ни искренности, ни смысла. Впрочем, я уже говорил. Вот эта ваша давешняя выходка с чаем — к чему это всё? Чёртик открыл рот, чтобы изрыгнуть какое-то заковыристое проклятие, но тут Оглобля подмигнул ему. Маленький поэт дёрнулся, собрался с мыслями, а затем неожиданно произнёс совершенно спокойно: — Ну что же. Ежели желаете, мы повторим этот элемент программы. И подробно объясним в чём тут дело. — Ну-ну, попробуй! — донеслось из задних рядов. — Но у нас есть условие. — Что?! — Условие! Эта часть выступления должна быть оплачена отдельно. Опережая всеобщее возмущение, Поэт-оглобля добавил, легко перекрывая голосом общий фон: — А чтобы никто из вас не чувствовал себя обманутым, мы сделаем аукцион. Его победитель не только станет тем, кто подарит почтенной публике исчерпывающее объяснение, но и получит картину, на которой будет запечатлён результат творческого порыва нашего товарища. И минутой позже Поэт из табакерки уже вновь сидел на сцене с чаем в руках. За его спиной стоял мольберт со свежим листом. Поэт готовился к меткому броску, а аукцион набирал обороты. — Десять рублей! Двадцать! Сорок! — выкрикивала разгорячённая толпа. — Сорок! — повторял Оглобля, наводясь на звук голосов. — Шестьдесят! Девяносто! Кто больше? — Три тысячи рублей. Стало тихо. Коренастый господин с победным видом огляделся вокруг и повторил: — Три тысячи. И давайте уже кончать этот балаган. — Три тысячи рублей от господина во фраке, — подытожил Оглобля замогильным голосом. — Кто-нибудь еще? В зале висела тишина. — Продано! А теперь — слушайте… Из газеты «День», № 234, 15.10.1913: «С искажённым лицом и растопыренными пальцами, он проговорил что-то бредовое и закончил оригинальным аккордом: стукнулся головой о стол». * * * * * Было холодно, моросил мелкий дождь. Петербургская осень брала своё, хлестала ветром, заползала под одежду, заставляла зябко поднимать ворот. В пролётке за спиной извозчика сидели два господина, высокий и маленький. Оба были одеты в неброские серые пальто, впрочем, у высокого из-за расстегнутого ворота выглядывала жёлтая кофта. Маленький ничем, кроме большого кровоподтёка под глазом, не выделялся. Докурив пролетарскую папиросу, высокий щелчком отправил её в полёт к мутным водам канала и повернулся к соседу: — А всё же ловко ты его вчера! Маленький криво усмехнулся: — Что толку? Без твоих пудовых кулаков мы бы не ушли. — Это да, — высокий кивнул самодовольно. — Жаль, что полиция вмешалась. — Кому как. — Маленький осторожно потрогал синеву под глазом. Высокий хмыкнул: — Однако, тебе, брат, надо работать над аргументацией. Маленький кивнул и ссутулился, пряча руки в рукава пальто. Некоторое время он разглядывал проносящиеся мимо камни мостовой. — Послушай, Володя, — сказал он, наконец. — Но ведь не всё, что они говорят, вздор. — Это ты о чём же? — Я… — кажется, маленький смутился. — О смысле. — Так. Что смысл? — Нет, ну понятно, — маленький заторопился. — Понятно, что жизнь — хаос безумия, и преступление художников прошлого, этих «прошляков», в том, что в кровавую круговерть они пытались внести порядок и смысл, вместо того, чтобы говорить правду. И всё же… — И что же? — А вдруг есть? Высокий издал губами непристойный звук и презрительно прокомментировал: — Нууу, попёрла романтика… Лошадь испугалась и дёрнула коляску. Не обращая внимания на качку, высокий продолжил: — Ну и какой? — Какой надо, — раздражённо буркнул маленький, уставившись себе на ботинки. Потом пересилил и всё же продолжил: — Мне кажется, он за пределом… нас. Вот мы пыжимся, выступаем, творим, а смысл всего этого понятен для тех, кто видит, какой у всего этого… результат. — Например? — Например? — маленький усмехнулся. — Сейчас увидишь. Почти приехали. Экипаж остановился у ворот казённого дома с надписью «Детский прiют Императорскаго Человҍколюбиваго Общества». Обтекая коляску, вслед за немцем-воспитателем во двор проследовала стайка бледных детей в одинаковых ношенных курточках. Завершал процессию солидный дворник в широком фартуке. Окинув неодобрительным взглядом пролётку и её седоков, он решительно захлопнул за собой ворота и загремел засовом. Несколько секунд спустя со двора донеслись шаркающие звуки метлы. Выждав минуту, маленький господин достал из-за пазухи пухлый бумажный конверт. Взвесив его на руке, он приподнялся, качнув пролётку, и перебросил пакет через ворота. Послышался глухой «шлёп» и треск рвущейся бумаги. Метла смолкла. — Двигай давай! — маленький шикнул на возницу и ткнул его в покатую спину. Экипаж сорвался с места. Из-за забора донёсся изумлённый голос дворника: — Карл Францевич! Тут такое… Тут… Уже оба пассажира принялись подгонять извозчика. Когда промчались несколько кварталов, маленький велел перейти на шаг. Высокий закурил новую папиросу. Затем повернулся к соседу и спросил скупо, словно экономя слова: — Все три? — Все. — Зачем? Маленький пожал плечами и ответил неуверенно, непохоже на себя: — Не знаю. Я думал, сделаю — и пойму. — Понял? — Нет. Дальше поехали в молчании. Когда сворачивали на Фонтанку, высокий улыбнулся, и гулко хлопнул маленького по спине. — Ладно! — сказал он. — Не хандри. К чёрту самокопания! Это, видать, год такой, несуразный. Тринадцатый, что тут скажешь. Дальше будет куда как лучше. Столько всего впереди! А со временем… со временем посмотрим, во что всё выльется! Маленький кивнул и поёжился на ветру. Последняя мирная осень вступала в свои права.