Тёмные поленья

— Несомненно, — сказал он себе. — Несомненно, что база человеческих отношений — это взаимное уважение и естественная кооперация друг с другом. Да. Это так. — Он помассировал пальцами ноющий висок, помогая себе сосредоточиться. — И столь же несомненно, что органы подавления и контроля, то бишь государство, никогда не уступят свои позиции добровольно. Человек был из породы мыслителей. Тонкое, почти женственное лицо, упрямый бледный лоб, мягкие чёрные локоны, спадающие на плечи, и пронзительный взгляд глубоко посаженных глаз, чистых и прозрачных, как ледяной источник. Сейчас он задумался, глядя на оранжевый язычок керосиновой лампы. Он смотрел не на пламя. Он смотрел в будущее и видел его насквозь. Он видел людей, которым нечего делить друг с другом, красивых, сильных и свободных. Он видел бесконечные нивы, уходящие вдаль и залитые солнечным золотом до горизонта. На мгновение человек утратил нить мысли. Сказывался многомесячный недосып. Усилием воли он вернул власть над колесницей ума. — Упырь государства… слишком крепко присосался к нашим умам. И наш святой долг — оторвать и растоптать этого паразита, пусть даже ценой собственной крови! Здесь незачем стесняться насильственных мер! Слова были верные. Он почувствовал, как внутренний жар начинает согревать его изнутри, пуская тёплую волну мурашек по коже. Жаль. Даже жаль, что эти слова пришли сейчас, в пыльной ночной тиши, а не в огне жаркой полемики с товарищами. — Но! Но! — мыслитель уронил голову на руки, зарывшись пальцами в волосы. — Это понятно. А как быть, если свобода, возникшая при исчезновении государства, сама по себе не приводит к возникновению общества взаимного уважения и сотрудничества? Значит ли это, — произнёс он почти со стоном, — что мы должны взять на себя роль силы, которая применит насилие против тех, кто выбрал свободу двигаться… в ошибочном направлении? Роль… государства?! Человек огляделся по сторонам, словно ожидая поддержки. Чёрные тени в углах, так контрастирующие с солнечным миром его грёз. Давящий потолок, низкий, как мысли окружающих его. Он с надеждой посмотрел за окно. За окном было темным-темно. Он крепко зажмурился. Едва ли стало светлее. «Вот и получается, — думал он, и эхо мыслей пульсировало в голове, — что вся наша грандиозная философия разбивается об один-единственный вопрос: если свобода каждого ведёт не к сотрудничеству, а к борьбе, вправе ли я попрать и растоптать эту свободу? О, этот проклятый вопрос…» Кровь гулко толкалась в висках. — Идея, которую я несу людям, — прошептал человек, — она — золото. Но это проклятое золото — неподъемная ноша! Но не в его правилах было сдаваться. Губы превратились в тонкую полоску, а пальцы спаялись в чугунные шары намертво сжатых кулаков. Его воля вступила в схватку с соперником многократно сильнее себя. Он целиком воплотился в мысль, и если бы эта мысль была цирковым атлетом, — ему было бы по силам поднять весь цирк с его клоунами, тиграми и публикой, а заодно и землю, на которой он стоит — до самого горизонта…. Спазм в голове стал невыносимым. Мыслитель заставил себя распустить напряжение, расправляя сжатые до судороги пальцы. Он медленно открыл глаза. Керосинка чадила. Сонно тикали ходики в углу. — Так как быть с золота ношей? — прогремело в тишине. — А?! — Человек вскинулся, опрокидывая лампу. Седоусый вестовой сорвал с плеча шинель и бросился тушить растекающийся по столу керосин. Вдвоём справились быстро. Вместо керосинки зажгли свечу. — Ты откуда? Я не слышал, как ты вошёл. — Ты крепко задумавшись был, — пробасил гость. — Я тебе, отец ты наш, уже сказывал два раза — ты будто не слышишь. Из Золотоноши я. Мужики бунтуют. Хотят под чужую руку перекинуться. По всему выходит — контра, кончать надо. Но ведь… — вестовой ниже склонился над столом и произнёс негромко: — Они по дурости это. Жалко их. Чай не чужие! Мыслитель сидел молча, словно ожидая подсказки от мира. Подсказки не было. Молчаливое душное лето неподвижно стояло за порогом. — Може… — нерешительно произнёс гость. — Простить Золотоношу? Только припугнём и…. — К херам собачьим Золота ношу! Выводите тачанки! — хозяин поднялся рывком, разрывая удушающие мысли, и вышел, резко отмахивая рукой. — Как скажешь, Нестор Иванович, — негромко проговорил ему вслед вестовой. Потом подкрутил посеребрённый ус и тихо покачал головой.