З-засада

Гриша зажмуривается, с силой стискивает челюсти и встряхивает встрепанной головой. Зевок подавить получается, но сонливость, конечно же, не уходит: Измайлов уже два дня на ногах, мотается по городу, допросы-расспросы, беготня, — и пока всё без толку. Он допивает остывший кофе залпом, как что-то алкогольное, брезгливо морщится. — Так понимаю, за кофе идти м-моя очередь? — вежливо интересуются справа и Гриша аж подпрыгивает на месте, совершенно забыв, что в машине не один. Эраст Петрович смотрит на него прохладно-снисходительно, приподняв брови, и Гриша, не удержавшись, ухмыляется, коротко, но широко: — Вас не пропустят. Фэйс-контроль. Темные брови Фандорина поднимаются чуть выше, в них появляется трагически-непонимающий излом, и Измайлов, сжалившись, поясняет шутку: — Только для заебанных. Кажется, Фандорин позволяет себе фыркнуть. Гриша трёт ладонями лицо, бодрясь, но тщетно. Умиротворяющее тепло салона машины и удобное кресло усыпляют нещадно, будто сговорились с преступниками, которых они с Фандориным караулили уже часов пять. Гриша выдыхает сквозь зубы и, немного поборовшись с ручкой двери, вываливается из машины на улицу. Свежий воздух тут же обдает его колючей прохладой, и он, скинувший куртку и оставшийся в одной футболке («ВСЁ БУДЕТ ХОРОШО потом». Дебильный, но прикольный принт), с облегчением чувствует, что сон испуганно отступает. Гриша прыгает и машет руками, делая зарядку, изо рта вырывается пар и сдавленный смех — нервное, что ли. Измайлов пропускает момент, когда Фандорин, оставшийся сидеть на своем месте и глубокомысленно вертеть в руках свои четки, вдруг оказывается рядом. — Наденьте, холодно, — требует он, протягивая оперу его куртку, и приходит очередь Гриши вздергивать в удивлении брови. — Не ожидал от вас подобного рвения и преданности работе, — продолжает Эраст Петрович, и выражение лица Гриши из удивлённого становится скептическим. — Думали, раз я из рублевских, то только на бабки разводить и умею? — предполагает он, хотя знает, что именно Фандорин имел в виду. Не похож Измайлов на матёрых оперов, живущих работой, скорее на пацана-раздолбая, попавшего в полицию по протекции. Знает, но хочет услышать. — Нет, — Эраст качает головой и в его глазах, кажется, мелькает что-то, но Гриша не успевает засечь, что именно. — Думал, что п-пошлёте со мной кого-то из своих подчинённых, а сами п-пойдёте отсыпаться. Это было бы разумней. Гриша сминает в руках стремительно теряющую тепло куртку, не надевая, улыбается, мягко, рассеянно: не объяснять же Эрасту Петровичу, что в таком случае феерично опозорится весь отдел. — Я гиперответственный, — брякает он и с удивлением замечает улыбку в уголках губ холодного, холоднее ночного воздуха, Фандорина. — Я так и п-подумал. Кофе? Измайлов смеётся, одобрительно и с симпатией: — Кофе.