Хороший батя

Никитке неполные шесть, он весёлый и рослый, не замаранный публичностью и большими деньгами, он одинаково сильно хочет стать и космонавтом, и футболистом, и хирургом, и хоккеистом, и ещё Бог знает кем. Хороший батя водил бы его по кружкам да секциям сам за руку, присматривался бы к склонностям, ловил бы огонёк в глазах и вырастил бы парня, который впоследствии бы сказал: а вот отец у меня был – во! Всем занимается Кристина, и другого выхода, кроме как на неё во всём полагаться, нет. Со стороны похоже, что она больше какие-то свои гештальты закрывает с этим катком, но Тёма не лезет рушить, потому что тут если рушить, надо ведь будет самому же строить что-то взамен, а как с его графиком? Хороший муж, кстати, жил бы с женой в одном городе, спал бы в одной постели. Хороший парень, у которого есть понятия, развёлся бы, а у него будто бы времени не хватает, но иногда кажется, что не хватает чего-то другого. Так и живут, день идёт за днём, и будто всё как надо. – Ну сходи ты к ней, попроси, чтобы она повнимательнее с ним, – просит Кристинка по телефону, пока он бегает и собирает вещи, в шаге от опоздания на рейс. – Я-то кто такая, а с тобой она, может быть, по-другому разговаривать будет. Тёма рассеянно соглашается, вписываясь без раздумий, как и тогда, раньше; раньше она просила поднять связи, чтобы Никитку взяли к крутому московскому тренеру, а на его резонный и бесхитростный вопрос по типу «но ведь она больше с девочками занимается?» ему такой странный список терминов и фамилий был выдан в устном формате, что он как-то сразу отвял и сдался. Съезжу я к твоей Этери Георгиевне, ну съезжу, правда, мне по пути, в другой конец города, ага. В первый раз в Хрустальном Тёма страшно путается, потому что приезжает один, фотографируется с каждым вторым, у всех дорогу спрашивает и долго-долго ждёт на холодном катке. Холоднее катка только взгляд тепло одетого тренера, которым она на него смотрит. Недовольна, что дети отвлекаются, кое на кого рявкает, это всё правильно, конечно, как же с ними по-другому. Он слышит иногда, как перешёптываются: «Дзюба? Дзюба!» Тёма слегка горбится на неудобном сидении, но не уходит, потому что обещал, потому что уважает тренерскую работу и намерен дождаться. Больше делает вид, что утыкается в телефон, но то и дело посматривает на неё, просто потому что хочется. Жутковатое ощущение, что она замечает каждый его лишний взгляд остаётся неизменным (у любого хорошего тренера глаза на затылке, это правда), а когда дело доходит, Тёма поздно думает, что пришёл с пустыми руками. – Пойдёмте, я Вас кофе угощу, – воодушевлённо, безо всяких «здравствуйте» начинает замёрзший он, как только вожделенный кристинкин тренер для девочек садится с ним рядом. И сперва кажется, будто глупость сморозил, а потом Этери Георгиевна ему совсем немного улыбается. – Так Вы меня на кофе пришли позвать? Артём, давайте я Вас лучше угощу. Он радостно лыбится в ответ и опускает глаза, оборачивается на оставшегося за бортиком Никитку, чтобы помахать ему рукой, но тот даже уже не смотрит. У неё в кабинете навороченная кофеварка, но в принципе министерского лоска нет, и Тёма сразу расслабляется ещё больше, однако без приглашения не садится. Там уже обеими ладонями обнимает горячую чашку, интересуется стандартно, мол, как у парня дела? Слышит – парню лучше в парное, ну или танцы, смотря, как будут дела с ростом, а на льду похоже, что нравится. Тёма отвлекается на всякие мелкие темы, пьёт вторую чашку и лажает в который раз, он ведь пришёл с конкретной целью. Упросить её: Этери-Свет-Георгиевна, уберегите Никиту Артёмыча от профессионального спорта, чтоб его имя журналюги и диванные критики не полоскали, как полощут наши с вами, чтобы сам жил спокойной счастливой жизнью и, может, таки стал бы космонавтом, а четвертные ваши прыжки, ну и нахуй, ну пожалуйста? Он не просит, он согревается до конца, в течение разговора приучает себя смотреть ей в глаза прямо, не ёжась, через стол тянется, чтобы протянуть для пожатия руку и на её сожаления о том, что для дочки Дианы не на чем автограф поставить, предлагает подготовиться к его следующему приезду. Это хорошо, что она не спрашивает, зачем ему приезжать ещё раз. Тёма вырывается на юг Москвы через две с половиной недели, а до этого врёт Кристине, будто бы поговорил «о чём надо» и всё на мази, а до этого каждый день колют воспоминания. Со здоровенным букетом и прочими подношениями тащится через весь Хрустальный, виновато пялится издалека и на сей раз его сразу через посредника засылают в кабинет. Она всё ещё видит его насквозь, но ведёт себя вежливо, и говорит с ним ни о чём первые пару минут. Только потом, когда расслабляется, спрашивает с благосклонностью хорошо расположенного сильного мира сего: – Вы, Артём, чего-то попросить хотели? У неё мягкий голос, не как на катке с сорванцами, и вообще любое движение полно идеально отточенным изяществом, он клонит голову вбок, когда смотрит на её коснувшиеся лепестков роз пальцы, и думает, что, в общем-то, да, хотел ещё в прошлый раз… – Да не, я ж просто тогда вернуться обещал. За такие подкаты в его спорте с ходу красные карточки выписывают. Тёма чешет затылок, добавляет поспешно. – Плюс, у Кристины дела, Никитку просила забрать, вот я заодно и… Продолжить ему нечего, он дёргает плечами и от её взгляда сердце прямо в пятки – не страшный взгляд, просто полный абсолютного понимания ситуации, что он тут притворяется хорошим батей, хорошим мужем, хорошим парнем, когда на самом деле… Она про это не говорит, но спрашивает только: – Вы на своей машине? Меня сегодня подвезти сможете? Тёма счастью своему не верит и от этого путается в показаниях и тупит больше прежнего, но потом уже, когда с ней оказываются в салоне одни, он к ней по-прежнему по имени-отчеству и на «Вы», и все те же пустяковые разговоры, иногда вклинивающиеся в молчание. А по факту всё действительно оказывается банально: она спокойно и сухо прощается с ним у подъезда, уходит, не оборачиваясь. Только и остаётся проводить взглядом до конца, а потом ладонью вниз повести по лицу: ебать, лох какой. В третий раз он, несвежий и хмурый после Дании, курит около машины на парковке, закрывая козырьком кепки лицо. Этери, из ниоткуда как будто, навстречу – и от сигареты незаметно не избавиться никак, Тёма цедит сквозь зубы тихое «бл-лять», и встречается с ней взглядом. – Ещё раз это увижу, на территорию на километр не подъедешь, – сталь её голоса обрушивается на незащищённого него. – Ничью звёздную болезнь я терпеть не обязана. Сверх всего того, что за последнее время грандиозно проимел, теперешняя ситуация добивает, он хочет в ответ смотреть зло, а выходит только затравленный взгляд исподлобья, и ещё почему-то кажется, что в общем-то, этот гнев – не только для него, а тоже накопившееся. Между ними всего ничего по расстоянию, Тёма жмётся спиной к машине, и потом шагает вперёд, чтобы всё испортить совсем, ладонью – ей под волосы, коснуться шеи, нейтрально накрашенные губы сминает своим поцелуем. Он уверенный и быстрый, как на поле, и ждёт в лучшем случае хорошей оплеухи, а уж совсем не её рук, мягко опустившихся ему на грудь. – Ты совсем заврался, Дзюба, – устало и жестоко констатирует кристинкин тренер для девочек перед тем как уйти. – Заберёшь меня в восемь.