Хороший батя

В Новогорске спокойно – пускают только по пропускам, журналисты наперерез не бросаются, интернетом пользоваться некогда и не хочется, и оторванность от большого реального мира достигает максимума. Кого-то из ребят сборы раздражают, а ему нравится, такой вот своеобразный пионерлагерь на недельку-другую. Тёма очищает голову и возвращается к жизни, а потом вдруг на пробежке краем глаза видит знакомую машину, забавы ради присматривается к номеру, ба, и номер тот. У техработника перед раздевалкой интересуется: а чего, сейчас кто-то ещё из Сборной тренироваться приехал, нет? Да не может быть такого, чтобы тоже на сборы, она написала бы, знает же, что у него сейчас тоже здесь, ну как так-то, наверное, по делам заехала на час. – Да, – утвердительно кивает мужик. – Есть такое, фигуристы приехали. Беззвучные тёмины матюги он понимает неправильно, начинает загонять, что вообще, основные центры у них в другой стороне, время скорректировано как надо и мешать друг другу они не будут. Тёма досадливо отмахивается на ходу, мол, да понимаю я, понимаю и уходит за телефоном, чтобы несколько смсок кинуть в диалог. В ответ получает лаконичное «Некогда, Тём». И оно, конечно, понятно, только ему всё равно обидно до стиснутых кулаков и уверенно испорченного настроения. Где одно, там и другое сразу же, Тёма вроде отходчивый, но пару дней всё не может смириться с поражением в даже не начатой игре, то со своими же фолит, то теряет мяч на ровном месте. Здесь судей нет никаких, только Саламыч всё молча смотрит-смотрит-смотрит, а в один прекрасный момент спокойно так ему выдаёт: – Вон с поля пошёл. Повязку потом отдашь. И с ним, в отличие от судей, Тёма спорить не собирается, даже слова не говорит, он только смотрит прямо да беспомощно, будто ждёт, что тот может передумать, пару шагов делает спиной вперёд, а потом вдруг разворачивается и бежит прочь. За пределы тренировочного поля, за ворота, по тропам, по дороге, и тот самый ужасно знакомый внедорожник вдруг навстречу ему направляется снова, так похоже на дежавю. Тёма останавливается, запоздало понимая, что выдохся и унялся, как-то не только по конкретной ситуации, а в общем, гнётся надвое, о бёдра опираясь ладонями и смотрит в лобовое стекло безо всякой надежды. Машина сбавляет ход, останавливается совсем перед ним, как будто так и надо. Ещё несколько секунд он чего-то ждёт перед тем как занять переднее сидение. Сидит молча, дышит тяжело, как пёс, слегка приоткрывши рот. – Ну, привет, – говорит первым паузу спустя, хотя уже поздно и смешно. Она не спрашивает, что случилось, и, наверное, должно быть обидно, мол, всё равно ей, что ли. А на самом деле наоборот хорошо, потому что как тут нормально объяснишь? – Я за тебя штраф платить не буду, – вместо этого говорит она, ладонью хлопнув его по свободной от ремня груди, и вроде без эмоций говорит, но… – Не будешь, – Тёма улыбается, как смущённый пацан, ему вдруг необоснованно тепло; разливается от груди, там, где она коснулась, по всему телу. Смотрит украдкой – да, тоже усталая. – Только позавчера приехала, разложилась, и вдруг нужно к маме съездить, – начинает первой. Он невольно перебивает: – Нормально всё? – Да ничего, просто беготня эта… Тёма недолго думает, а потом вдруг решает, – хули нет-то? – и берёт её за ладонь своей, ничего не отвечая, так и молчат в этом камерном тепле автомобильного салона. – А я с тренером поссорился, – просто рассказывает. – Он у меня капитанство заберёт. – Ты ему цветы подари, – советует Этери. Кто начинает смеяться первым, не понятно и не важно, важнее, что с этим смехом выходит всё, что не вышло после бега: и остаточные мысли о том, как ему с Кристиной быть, и вот эта чёрная полоса, которой сделалась его жизнь в последнее время, и давление, и скандалы, которые прекрасное и чистое дело всей его жизни превращают в помойную яму, где крысы и змеи копошатся да друг друга жрут. – Нет, – говорит потом. – Лучше тебе. У неё за спиной тоже всякого, лают на все голоса, тявкают, не переставая, с тех самых уже бесконечно далёких домашних Игр, а ведь и дома тоже не всё хорошо, и вот-вот уже скоро ей снова видеться с той девочкой, которая много забрала, ничего не сказав и не оставив после себя. Они про это не говорят, как и о проблемах в принципе, но иногда Тёме хочется сказать – дай попробовать быть тебе вместо неё, чтоб на том же самом месте, которое для тебя важно, а кто лучше справился, решишь потом сама. Но весь бессодержательный высокопарный базар лучше оставить подросткам, у которых всё в первый раз, вроде той девочки. У них, конечно, не в первый, а может и не в последний, кто знает, но моментами друг за другом прятаться от житейских бурь разной величины, не сговариваясь, у них выходит хорошо. Только потом-то он понимает, что Этери не спросила, куда его везти: понимает, когда становится ясно, что подъезжают они к её здешнему временному жилью. – Хоть раз пробовал? А вдруг твой Саламыч оценит. Только завтра давай? Ошалелый от нежданно привалившей радости, Тёма тянется к ней прямо в машине, совсем не обижаясь на её закономерное: – Первым делом в душ идёшь.