Хреново пахнет формалин

      Староста считал деньги. Вывалив на черную столешницу несколько пригоршней монет, преимущественно мелочи, он медленно, бормоча себе под нос цифры и ругательства, отсчитывал требуемую сумму. Ламберт стоял под закопченной балкой, скрестив руки на груди, и вслушивался в мелодичное завывание Нильфа, которого по требованию старосты пришлось привязать снаружи. — Заткнул бы ты свою псину, ведьмак. Третий раз сбиваюсь! — Считать надо было в детстве учиться, — огрызнулся Ламберт. — Давайте, шевелитесь, милсдарь староста, а то мне еще на ночлег устраиваться. Я с вашим лихом и без этого три дня просрал, пока выслеживал. А еще сегодня, пока убивал… Староста шумно высморкался и вытер нос морщинистой рукой: — Кто тебе виноват, ведьмаче, что ты слушать людей не стал. Тебе сразу было сказано, куда идти надоть, в какой, значит, низинке лихо выслеживать. Ты по своей воле три дня по лесу проваландался, а не по нашей вине! Поэтому стой и жди таперича, а не выеживайся! — он поправил ворот темно-зеленой свиты и принялся заново пересчитывать монеты. Ламберт ругнулся сквозь зубы, но староста либо не услышал из-за воя пса, либо сделал вид, что не услышал. Так или иначе, монеты перекочевали в кошель ведьмака, а взамен староста «для порядку» вытребовал расписку, где значилось, что Ламберту была в указанные сроки выплачена оговоренная сумма. — У нас, значится, на ночь останетесь? Вопрос застал ведьмака уже в дверях: — Посмотрим, — не оборачиваясь ответил Ламберт. — А чего любопытствуете? — Ну дык… — замялся староста. — Для порядку же…        — Порядок он любит, сукин сын, как же, — пробурчал себе под нос ведьмак, отвязывая Нильфа от колышка, торчавшего из покосившегося плетня. — Хер тебе, а не ночевка, пердун старый. Не задерживаясь даже на ужин, Ламберт забрал кобылу из конюшни при здешней корчме и отправился в путь.       Невесть откуда налетел холодный мистраль. Небо, и без того темное из-за вечерней поры, почернело еще больше. Густые кучевые облака потянулись длинной вереницей от горизонта, так низко, что, казалось, задевали верхушки вековых деревьев, практически голых по причине осени. С дерева сорвалась стая воронья, поднялась в воздух с громкими криками, пронеслась над лопастями ветряной мельницы, живо вертевшимися на ветру, и растворилась в сером сумраке. Вслед затихшему вороньему гомону донеслось уханье совы.       Ламберт уже уехал далеко за границы деревни, миновал две мельницы, одна из которых была давно заброшена, и, преодолев искушение заночевать, пусть под прохудившейся, но крышей, направил кобылу дальше по тракту, в сторону Новиграда, куда, собственно, и держал путь последние несколько недель, задерживаясь лишь на выполнение контрактов. Большей частью местным досаждали всяческие трупоеды, сильно расплодившиеся благодаря военным действиям Эмгыра вар Эмрейса в этих краях. Убивать гулей и паршивцев с гнильцами было не то, чтобы трудно, но и платили за них мало. Кое-как сводя концы с концами, ведьмак добрался до окрестностей Врониц, где и получил заказ на главоглаза, куда более денежный. Теперь, когда кошель приятно потяжелел, Ламберт предвкушал, как он прикупит доброго мяса псу, пополнить сумки эликсирами и починит левый наплечник, который первый раз пострадал от зубов вцепившегося в руку ведьмака гуля, после защитил от скользящего удара разбойничьей сабли и окончательно погнулся после встречи с главоглазом. Оставалось убраться подальше от здешних мест — очень уж не понравились ведьмаку расспросы старосты.       Погоню первым почуял Нильф. Пес начал оборачиваться, замирать, долго всматриваясь в пыльно-серую ленту большака, хотя прежде спокойно трусил рядом с лошадью. Рыжая до красноты шерсть на спине собаки встала дыбом, а хвост, по обыкновению, оказался зажат между лоснящимися ляжками Нильфа. Ламберт, недолго думая, спешился и припал ухом к тракту (рассмотреть что-то в сгустившемся сумраке у него не получилось). И тут же в сердцах выругался, заслышав четко различимый стук копыт. Стряхнув пыль с одежды, ведьмак ухватил свою кобылу под уздцы, свистнул Нильфу и сошел с дороги в подвижную тень густого подлеска. — Дернула меня за язык нелегкая, — пробормотал он, продираясь сквозь, оказавшиеся очень цепкими ветви полуголых кустарников. В первый же вечер по приезду в деревню, названия которой Ламберт даже не потрудился запомнить (то ли Канавы, то ли Пеньки, то ли Грязь —что еще могло прийти в голову тутошнему сброду), ведьмак славно набрался весьма недурного самогона в компании кузнеца и мясника. Пойло, как всегда, развязало язык и ведьмак сдуру сболтнул, куда едет.       Кобыла заупрямилась, принялась прясть ушами, еле перебирая ногами: животине не нравились хлещущие ее по бокам и груди колючие ветки, а заодно и мелкие ямы, которых у тракта оказалось в избытке. — Горка! — сердито зашипел Ламберт на кобылу, которую на самом деле пафосно звали Гордыней, сильнее натягивая поводья. — Давай, родная! Давай, двигай! Кобыла встряхнула головой, украшенной пушистой гривой, начала жевать удила, но все-таки пошла живее. Наконец полоса колючих придорожных кустов оказалась позади, а впереди замаячили толстые стволы деревьев, кажущиеся серебристыми из-за покрывавшего их кору мха. Выбрав покореженную лиственницу с кривым, изогнутым дугой стволом, Ламберт привязал к ней кобылу и дернул ремень, которым был привязан к седлу Горки небольшой арбалет. Ведьмак обзавелся механическим чудом сразу после того, как покинул почти разрушенный и опустевший из-за смерти Весемира Каэр Морхен.       Решив, что привязывать Нильфа — дурная затея, ибо трусливый пес начинает выть, стоит Ламберту хоть на шаг от него отойти, ведьмак одной рукой ухватил собаку за ошейник, в другую поудобнее взял арбалет, и, зажав колчан с болтами подмышкой, принялся пробираться обратно к дороге. Глубокая канава нашлась довольно скоро, так же скоро на просматриваемом участке дороги появились всадники, которых ведьмак отчетливо слышал уже на обратном пути к большаку. Ламберт уложил недовольно бурчащего Нильфа на землю, а сам сел сверху, прижав кобеля коленом и спешно вставляя болт в арбалетный желоб. О том, что на дороге услышат щелчок рычага, ведьмак не волновался: кони громко переступали по твердому грунту, а всадники переговаривались, не стесняясь крепкого словца в адрес «проклятого мутанта», которого они никак не могли догнать. — Сквозь землю провалился, окаянный? — сквозь сплетение тонких веток, Ламберт хорошо видел говорящего: высокий месяц, хоть и тонкий, давал достаточно света. Ряженый в кольчугу, сверху прикрытую отороченным мехом кожаным жилетом, он любовно поглаживал рукоять пернача, заткнутого за пояс. На меховой же шапке всадника красовалась медная бляха, над которой покачивались длинные фазаньи перья. Остальные всадники были одеты на тот же манер и крепко вооружены: кто мечом, кто саблей, за поясами у нескольких виднелись рукояти кинжалов, за спиной у одного — арбалет, помощнее того, что был в арсенале Ламберта. Всего всадников было шестеро и они явно понимали, каким концом держать клинок. Ведьмак чуть сильнее придавил коленом заворочавшегося было Нильфа, заставив пса угомониться. Ему совсем не нравилось происходящее: то ли над деревней, пострадавшей от главоглаза, верховодила ганза, то ли староста якшался с бандитами, а то ли молодцы и вовсе были из местных да промышляли разбоем у всех на виду, все одно — они определенно искали ведьмака и определенно собирались вернуть восвояси монеты, которые нынче приятно оттягивали кошель Ламберта. Отдавать заработанное тяжким трудом ведьмак, разумеется, не собирался. — А ну, глянь следы, — велел тот, что был вооружен перначем. Из седла тотчас выскочил рослый усач в красном жупане, скоро высек искру и зажег факел. Сдвинув шапку на лоб, усатый встал на одно колено: — Обрывается след, он сошел с дороги, — голос был низкий и глухой. — Сука! — выругался тот, что носил за поясом пернач — видать он был главарем. — Почуял погоню, ерохвост! — Почуял али услышал, мне все один хер, — отозвался один из всадников, — я по лесам за сраным мутантом гоняться не буду… Главарь поднял руку, заставляя говорившего замолкнуть: — Осади, Вишек, не то, гляди, мне придется тебе помочь! — Не пужай пуганого! — огрызнулся Вишек, играя с рукоятью чечанки. — Но за пару серебряных лезть в деревья, без коня, за ведьмаком — чистое самоубийство, так скажу. Главарь упрямо нагнул голову, фазаньи перья на шапке качнул очередной порыв мистраля, остальные всадники, включая усатого следопыта, молчали. Молчал, притаившись, и Ламберт: лезть с мечом на конных ему край не хотелось, потягаться с пешими в темноте — другое дело. В душе ведьмака, которому так некстати попал под колено мелкий камушек, доставлявший массу неудобств, теплилась надежда, что ганза плюнет на него: искать одинокого путника ночью меж деревьев — то еще удовольствие… — И что, други? Так и оставим мы деньги, честно на земле заработанные крестьянами, мутанту этому? Он просадит те монеты в первой же корчме! На пойло да на шлюх спустит! А какого, я спрашиваю, хера, честные люди должны оплачивать всяческие увеселения паршивому приблуде? — конь под седлом главаря принялся гарцевать, будто в ответ на громкие речи. Надежда Ламберта разбилась о камни серой действительности. Ведьмак перехватил арбалет и прицелился, прикидывая, кого снимать первым. — А я прежде говорил и нынче повторю, — отозвался еще один из всадников, выделяющийся среди всей шестерки не в меру округлыми формами. Темная свита не сходилась на внушительном брюхе, открывая взору звенья кольчуги: такое вот блестящее пузо в сочетании с торчащими в стороны усами придавало толстяку схожесть с жуком. — Недоброе дело вы со старостой затеяли! Чуду ведьмак убил по совести, принес доказательства и работу сделал. Зачем, я спрашиваю, у него монеты отбирать? Чай ни ты, Сокол, ни староста, ни сын егойный не взялись, да не кончили лихо лесное! А как ведьмак управился — значит, и денег отобрать надо? Ой, не доброе, не понравится это ни людям, ни хо… Главарь по прозвищу Сокол выхватил из-за пояса пернач, заставил своего бурого жеребчика взвиться на дыбы, да выписал оружием свистящую дугу в воздухе: — Ты мне еще ведьм в недобрый час попомни, жирдяй! Кончил лихо ведьмак — так в том его прямо предназначение! Он должен нам только за то, что мы терпим его на сей земле! Но как просишь — сделаем по совести. Отыщем ту пакость, спросим с него вернуть то, что стребовал с несчастных, коль отдаст — отпустим на все четыре, а нет — разможжу ему башку лично, и ты, пузан, мне указывать не будешь! Чего замерли, курвины сыны, спешиваемся! Зажигай факелы!

***

       Жельвира достала с полки пузырек, слегка его встряхнула и с досадой отметила, что содержимого осталось совсем немного. Пациентка, кряхтя, сползла с кресла и принялась оправлять юбки. В лучах солнца, проникавших сквозь частые решетки на окнах, плясали крохотные пылинки, они оседали на темно-красной мебели кабинета, где медичка вела прием. Вдоль одной из стен выстроились несколько шкафов со стеклянными дверцами, забитыми бутылочками, склянками, коробочками, содержащими в себе всяческие экстракты, соли, масла, отвары, вытяжки, настои и настойки, подчас весьма экзотические и дорогостоящие. — Я изготовлю пилюли на десять дней приема. Будете пить каждое утро, перед завтраком. Это поможет справиться с инфекцией. Еще дам траву сушеницы болотной, будете готовить отвар и пить три раза в день, жжение и зуд уйдет. Еще напишу рецепт на подмывание, — Жельвира подошла к длинной столешнице, заставленной по большей части пробирками и колбами. Тут же поблескивали медные весы, тут же на маленькой горелке кипела и булькала вода, в которой стерилизовался инструмент, тут же лежал кожаный футляр, украшенный тиснением на скеллигский манер, доверху набитый пинцетами, мерными ложками, пипетками и прочим аптекарским скарбом. Взвесив нужное количество ярко-синих гранул, в народе именовавшихся зерриканской синью, хотя к Зеррикании, собственно, соль содержащая некоторое количество медного купороса, не имела никакого отношения, Желя набрала из кюветки заранее заготовленного теста и принялась лепить пилюли, раздраженно цокая каждый раз, как со стороны кресла доносились сдавленные всхлипывания. — Ну чего вы рыдаете, сударыня? — сердито обернулась медичка после очередного всхлипа, закончившегося протяжным сморканием. — В конце-концов, чай, не сифилис подцепили, а обычную gonorrhea of female upper urogenital tractum, а попросту — трипак. Это лечится, причем довольно успешно. Пациентка, богато одетая особа, которой прилично так перевалило за сорок, весьма аккуратная и чистоплотная, что не могла не заметить Жельвира, нервно перебирала кружевной платочек и глотала катящиеся по щекам слезы: — Как же мужу-то… в глаза теперь? Желя окинула внимательным взглядом добротное платье, темно-бордовое, с алым шелковым шитьем, перстни с массивными гранатами, украшавшие тонкие бледные пальцы, вытянутое и невыразительное лицо пациентки с заметными мешками под глазами и морщинами вокруг безвольного рта. — А вы мужу изменяли-то? — невинным тоном поинтересовалась медичка, слегка приподняв бровь. Светло-зеленые глаза женщины широко распахнулись, так, что Желя смогла увидеть сеточку лопнувших от слез сосудов: — Как? Как… Госпожа доктор… Да как вы могли? Я никогда… — Запомните, сударыня, — Жельвира придала голосу всю возможную строгость, — мне, как врачу, врать нельзя. Представьте, что я — жрец Вечного Огня, ему бы вы лгать не стали? — Я не лгу, — руки несчастной затряслись так, что она выронила платок. Всхлипнув, женщина нагнулась за ним, но ее повело в сторону. Жельвира быстро подскочила к пациентке, подхватила ее под руку и усадила на длинную скамью с резной спинкой: — Да что же вы такая чувствительная, — медичка поправила съехавший набок белоснежный фартук и вернулась к изготовлению пилюль, убедившись, что женщина прочно зафиксировалась на скамье, далека от обморока и достаточно хорошо себя чувствует, чтобы продолжать страдальчески всхлипывать. Насколько могла быстро Жельвира налепила пилюль, сложила их в картонную коробочку, перевязав грубой нитью, отсыпала в бумажный пакет измельченную практически в пыль, траву, скоро набросала схему приема лекарств и всучила все это добро пациентке. — На повторный прием явитесь, как закончатся пилюли, — давала медичка последние наставления, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, пока женщина тщательно прятала лекарства в расшитый мелким розоватым жемчугом кошелек, а после старательно надевала изящную шапочку с темно-красной, почти черной, вуалью. — Благодарю, госпожа Герц, — сиплый голос пациентки едва пробивался из-за плотной вуали, а тонкие пальцы продолжали теребить платок так, словно хотели разорвать его в клочья. Уже напоследок, готовясь закрыть тяжелую, скрипящую на все лады дверь, Желя посоветовала: — Уж не знаю, как у вас там с мужем все устроено, но я настоятельно рекомендую и ему заглянуть ко мне. Вы ему не изменяли, а заражение гонореей происходит только половым путем, стало быть — его кто-то наградил сим сомнительным счастьем. Значит, во избежание осложнений у него и повторного заражения у вас — он должен пройти курс лечения. Пациентка, которая вжала голову в плечи, стоило Жельвире произнести название болячки, боязливо оглянулась вокруг. Медичка фыркнула: Аретт была весьма многолюдной деревушкой, но регулярно отиравшиеся у домика Жели люди Ублюдка Младшего окончательно отпугнули всех желающих сунуть нос в ее дела. Даже болтливые деревенские кумушки старались держаться от маленького и странно пахнущего дома подальше, кроме тех случаев, когда требовалась помощь Жельвиры. — Госпожа доктор, — пациентка почти шептала, и Желе пришлось спуститься с крыльца, чтобы расслышать ее дрожащий голос, — может ли быть так… Что я заразилась не от мужа… Не от мужчины… Вот в бане, например, села на скамью и… — Вполне возможно, — Жельвира окинула задумчивым взглядом пыльную деревенскую улочку, тянущуюся между деревянных домишек разной степень паршивости, наверное, в сотый раз, нервно расправила складки на фартуке. — Возможно, если в этой самой бане, на той самой скамье, уж простите, рос член со стояком, на котором вы прилично попрыгали, милсдарыня… Из-под вуали раздался сдавленный писк, пациентка оскорбленно повернулась на каблуках и помчалась прочь, заметая длинным подолом платья сероватую пыль. Жельвира ничего не сказала, лишь с едва заметной улыбкой отметила, что пациентка, не пожелавшая представиться (как, собственно, и большинство пациентов медички) наверняка прибыла с экипажем, который оставила за несколько улиц, в целях, так сказать, конспирации.        Жельвира успела протереть стол, вымыть и прокипятить инструменты, и как раз занималась тем, что драила смотровое кресло, когда в дверь постучали. Медичка убрала прилипшую ко лбу прядь волос и выпрямилась, в пояснице неприятно хрустнуло. В дверь постучали еще раз, уже громче и настойчивее. Желя вытащила из-за пояса подол темно-коричневого саржевого платья, в котором обычно принимала пациентов, и двинулась к двери, разминая спину.  — Ну пгивет, долго откгываешь, — пробурчал визитер, протискиваясь мимо медички.       Казалось бы, все низушки на одно лицо: мелкие, пронырливые, с хитрецой в лисьих глазках и оттопыренными ушами, однако и среди них случались личности, так сказать, выдающиеся. И если Роми не отличался от своих собратьев ни ростом, ни пропорциями тела, то вот мерзости в нем было сверх всяких пределов. Неприятность низушка проявлялась буквально во всем: в неопрятном ментике, штопанном-перештопанном и заляпанном жиром, в сальных волосах, в длинном широком носе, увенчанном крупной бородавкой. Помимо непритязательного внешнего вида, Роми, с недавних пор служивший на побегушках у Вилли, сильно картавил, и если заикание Криштофа могло даже показаться милым, то дефект низушка вызывал острое желание залезть в щербатый рот карлика горячими щипцами и выдрать оттуда язык, издающий столь мерзкие звуки. Разумеется, характер у Роми был не лучше внешности. Жельвира поморщилась, увидев грязные следы потертых башмаков карлика на свежевымытом полу, поэтому не особо скрывала недовольства от появления низушка: — Чего тебя принесло? Порезали опять кого? Роми не торопился с ответом, он неспешно прошелся по приемной, по-хозяйски заложив руки за спину. Цепкий взгляд маслянистых темных глазок скользнул по шкафам, задержавшись на неплотно прикрытой дверце одного из них, а после остановился на письменном столе медички, где помимо вороха рецептов, стопки медицинских справочников и наставлений лежала открытая учетная книга. Желя одним широким шагом пересекла приемную, бесцеремонно отпихнула карлика, который аж на цыпочки привстал, чтобы разглядеть хоть что-то в небрежной писанине Жельвиры, захлопнула книгу и для верности прижала ее к груди. — Я вопрос задала, а не бумажки мои просила разглядывать, Роми, — медичка нависла над низушком, с трудом сдерживаясь, чтобы не огреть нахала толстым переплетом. Роми, впрочем, было очевидно плевать на раздражение, которое он вызвал одним своим присутствием: — И что такого, если гляну газок? М? — низушек вызывающе поглядел над возвышающуюся над ним Жельвиру. — Или тебе есть, что скгывать от господина Ублюдка? Так ежели есть, то я донесу не сомневайся! Медичка фыркнула: — Да доноси сколько хочешь, крыса помойная! Все байки, что ты обо мне насочинять можешь, я уже забыла десяток лет как, так что милости прошу, доноси! Не удивляйся только потом, когда к тебе с приветом от госпожи Герц ребятки того же Ублюдка с пером на вечернюю заглянут. -Ой, Желя, — Роми махнул рукой, то ли в знак примирения, то ли отгоняя невидимую муху, то ли галлюцинацию от фисштеха, который карлик очень уважал, — давай не будем дгуд дгугу уггожать. Как ты не выкобенивайся, а мы с тобой в одной лодке, догогуша, так, что пгекйащай выдгючиваться! — В одной лодке-то? — Жельвира расхохоталась. Низушек терпеливо подождал, пока она отсмеется, усердно счищая комья засохшей грязи с одного башмака подошвой другого, прямо на чистый пол приемной. Это малоприятное зрелище мгновенно заставило медичку вновь посуроветь. — Надоел! Говори с чем притащился и проваливай отсюда! У меня сегодня еще пациенты будут. Роми прекратил отскребать грязь, сложил ручонки на груди и так злобно зыркнул на медичку, словно это не он только что вещал о том, что они в «одной лодке»: — До Вилли слух дошел, что из Агетт по ночам кугьеры с фисштехом бегают, — голос низушка тоже потвердел, в нем послышались угрожающие нотки, — да не куда-нибудь, а к стагым клиентам Вилли. Одного такого бегуна поймали, — низушек сделал паузу и испытующе поглядел на неподвижно стоящую Жельвиру. Медичка невозмутимо приподняла бровь: -И? — И гебята Вилли с ним поговорили, — Роми очевидно не счел нужным вдаваться в детали, лишь подытожил. — Из уважения к тебе и твоим заслугам господин Ублюдок вызывает тебя на газговог. Сейчас. Собигайся, госпожа Гегц и писанинку свою вот эту, — низушек ткнул пальцем в учетную книгу, которую Жельвира по-прежнему держала, крепко прижав к груди, — с собой пгихвати. Карлик повернулся на каблуках сапог и двинулся к двери, оставив после себя небольшую горку серо-коричневых комьев грязи. Жельвира не сдвинулась с места, она стояла, всматриваясь с темный угол приемной, как будто густая красноватая тень могла спасти медичку от свалившейся на ее голову беды. Впрочем, низушек истолковал реакцию женщины по-своему: — Надумала упигаться, госпожа Гегц? Так знай, что за тги дома до твоего нас ждут пятего молодцов, готовые пговодить тебя под белы гученьки, — злорадно добавил Роми. Желя обернулась: черный силуэт низушка, обрамленный лучами льющегося с улицы света, замер в дверном проеме. Медичка сняла фартук и бросила его на стул, в воздухе заплясали серебристые пылинки. Перехватив поудобнее учетную книгу, Жельвира достала из ящика стола массивную связку ключей. Низушек переминался с ноги на ногу, кряхтел и нервно почесывался, пока Желя неспешно закрывала дверцы шкафов и шкафчиков, убирала бумаги со стола и запирала притаившийся под столом небольшой сейф. Очевидно, омерзительный карлик считал все эти меры лишними, будучи уверенным в том, что медичка к себе домой не вернется. — Не буду я упираться, Роми, — наконец ответила Жельвира, наспех причесывая волосы. В ответ низушек громко высморкался прямо на крыльцо. Медичка набросила на плечи темно-зеленую шерстяную накидку, протиснулась мимо карлика, по-прежнему торчащего в дверном проеме, и с силой захлопнула дверь так резко, что едва не прищемила длинный нос Роми. Низушек отпрыгнул и злобно выругался. Желя заперла дверь, кивнула, приветствуя проходящую мимо соседку, которая с отвращением покосилась на матерящегося нелюдя, но с медичкой поздоровалась. Из-за хмурых облаков вынырнул неуверенный солнечный луч. Он скользнул по запыленной траве, на миг придав ей красок, запутался в золотистых волосах играющей на захламленном подворье девочки, отразился от блестящих перьев клюющего зерно петуха, мягко скользнул по бледной щеке Жельвиры, будто пытался приободрить женщину, и снова растворился в серой вате, низко плывущей над землей. Спустившись с крыльца, Желя быстрым шагом двинулась по улице, не обращая внимания на пыхтящего и отдувающегося низушка, который едва поспевал за длинноногой женщиной. Действительно, на перекрестке ее поджидали пятеро размалеванных на шутовской манер молодцев, двоих из которых Жельвира хорошо знала. Парни вежливо кивнули медичке и двинулись за ней на почтительном расстоянии. Роми, отчаявшись догнать женщину, остался с людьми Ублюдка, которые тут же начали зло подшучивать над низушком. А Жельвира шла вперед, заметая подолом платья уличную пыль: — Recipe: Tincturae Convallariae, Tincturae Valerianae ana 10 guttae, Extracti Crataegi fluidi 5 gutta… — бормотала она про себя. — Ох найду я скотину, которая на меня донесла, а когда найду, пусть молится, хоть Вечному огню, хоть ведьмам с болот, хоть чертям из-за гор… Mentholi 1 gutta. Misce. Da. Signa: один хрен ей ничего не поможет.