Сохнет дом и сохнет сад, Под верандою энгава Паутинки говорят, Что давно дождю пора бы. Зеленеющие горы Пахнут листьями и соком, И склоняются с укором Там цветы во сне глубоком. Край простых людей, а значит, Здесь на всё простой ответ: Без стеснения заплачет Мне крестьянка средних лет… -Эй, а ты зачем пришёл? — Спросит вдруг холодный ветер. середина 1920-х гг.
Тьма поглотила всё вокруг. Часы уже давно пробили за полночь и мерно отмеряли минуты своими кроткими, звонкими шагами. За окном восторжествовало спокойствие, приходящее только поздней ночью, когда все источники шума, суеты и хаоса, истратив все свои силы, набираются новыми, просто отдыхая или же погружаясь в сладкое царство Морфея. Печальные голые ветви деревьев слегка покачивались из стороны в сторону, танцуя в такт с ветром, затягивающим свою заунывную, местами затихающую серенаду, и противно скрипя, говоря о своей ветхости. Пожелтевшие, опавшие листья, поднятые гонцом природы, легко вальсировали в воздухе, кружась, поднимаясь выше и падая вновь на землю. Редкое пение ночных птиц и тихий скрежет сверчков еле-еле доносились с улицы. Одинокий фонарь, стоящий напротив их окна, своим слабым белым светом освещал комнату, в которой уже давно был выключен свет, но в которой два любящих сердца, два человека, навеки связанных красной нитью, остались наедине друг с другом, со своими чувствами и желаниями. Пустая бутылка вина, полупустые, наполовину наполненные бокалы с этим напитком истины, открывающим все двери сознания и человеческой души, сердца, отстранёно и забыто стояли на комоде из красного дерева; пару картин, в коих не было ничего цепляющего и осмысленного, висели на стене, укрытые полотном ночи; комната сама по себе была пустой и особо не загромождённой различной мебелью и элементами декора, лишь огромная кровать, стоящая чуть ли не в центре комнаты, заполняла всё пространство; поодаль от неё, с двух краёв, стояли две небольшие прикроватные тумбочки, на одной из которых покоилась старая, но ценная чёрная шляпа, принадлежавшая Накахаре. Фонарный свет освещал половину их лиц, на которых проскальзывал лёгкий румянец не только от алкоголя, но и от нахлынувших чувств. Чуя нежно касается слегка припухших губ Дазая, оттягивая и покусывая их, не причиняя особой боли, а лишь будоражащее наслаждение. Его левый глаз игриво сверкает на свету, напоминая огранённый сапфир на колечке молодой девицы, что как бы невзначай теребит его или демонстративно двигает руками так, чтобы этот камешек точно привлёк чьё-то внимание. О, эти глаза имели какое-то непостижимое уму человека магическое свойство, они приковывали к себе взгляд, и, посмотрев в них однажды, ты больше не мог оторваться. Слабые блики сверкали в них, придавая им больше загадочности, обворожительности и силы. Их не менее таинственный владелец аккуратно укладывает на постель свою жертву, так любезно попавшую в его сети, что, опираясь локтями на постель, пристально смотрит на него, не только ожидая каких-либо дальнейших действий, но и просто наслаждаясь этим моментом, пытаясь запечатлеть каждое малейшее движение, изменение, блеск и чувство. Охотник нависает над своей добычей, обрамляя её нежную, гладкую и местами шероховатую из-за бинтов кожу почти невесомыми касаниями алых губ. Он любит прелюдии, пытаясь довести максимум удовольствия, насладиться каждым действием, проявлением ласки и любви, медленно мучая свою жертву, что забавно щурится, когда чужие губы, слегка причмокивая, целуют щёки, уголки глаз, что в этой темноте казались более опьяняющими и напоминавшие уже не шоколад, а настоявшийся коньяк. Чёлка лезла в глаза, но Чуя не обращал на это внимания, идя точно к своей цели. Заглянув в эти хитрые, слегка прищуренные коньячьи глаза, он медленно развязывает оби и стягивает кимоно с широких, но костлявых плеч, что спадает на локти. Развязав небольшой узелок на шее Дазая, он снимает бинты, растягивая каждую минуту, при этом опаляя открытые, голые дазаевские плечи лёгкими, невинными поцелуями. Тихое, мерное дыхание опаляет его уши, заставляя всем телом содрогнуться, а лицо залиться лёгкой краской. Наверное, это было единственное слабое накахаровское место, заставшее его врасплох. Кимоно уже давно распласталось на кровати, бинты валялись где-то на полу, а Накахара, под бледным светом фонаря, расцеловывал каждый шрам Осаму, представляя, сколько же боли тот перетерпел. Медленно подкрадываясь к самому желанному месту своей добычи, он стаскивает с себя галстук и пиджак, небрежно бросая их возле кровати. Подобравшись к таким желанным и горящим губам, он впивается в них, бесцеремонно пробираясь в чужой рот, сплетая языки, они целуются медленно, развязно, слегка причмокивая. Ладонь Осаму накрывает горячую щёку Чуи, вороша волосы, зарывается в них пальцами и притягивает ближе к себе. Он видит горящий огонёк в чужих глазах, что не даёт никому покоя, что просит большего, как и он сам. Отстранившись, он вытирает цепочку слюней с уголка губ и, обрамляя чужую кожу лёгкими поцелуями, слегка оттягивает её. Он добирается до мочки уха, которую кусает своими маленькими клыками, наслаждаясь, когда слышит тихое, довольное мычание; облизывает кончиком языка ушную раковину, иногда шепча всякие непристойности, слыша томное дыхание и тихие, сдержанные стоны, срывающийся с чужих уст. Проделывая такие махинации, он попутно расстёгивает пуговицы белой рубашки, видя как вздымается накахаровская грудь, чувствуя жар от его тела. Он медленно переходит с уха на шею, оставляя на ней пару засосов, после чего, довольно улыбаясь, смотрит точно в эти нахальные глаза. — Чего ты медлишь, коротышка, не уж-то уже всё? — Дазай ехидно улыбается, он знает, что такими словами лишь больше раззадоривает Накахару, что после этих слов не мог скрывать своей улыбки. Чуя оставляет рубашку висеть на локтях, в данный момент она его вовсе не заботит, он думает только об одном, он думает только о Дазае. Заправив выбившую прядь каштановых волос за ухо, он легонько целует того в ухо, ощущая, как холодные руки простираются вверх по его бёдрам, талии, сжимая рубашку на спине. Он чувствует, что и ему самому, и Дазаю это нравится, от чего голову дурманит сильнее. Внизу живота пульсирует сильнее, словно горящий узел с силой стягивается. Это вызывает приятный дискомфорт, что заводит его с каждой минутой. В брюках уже становится тесновато, но снимать их он не спешит, наслаждаясь игрой, приносящей каждому немереное количество удовольствия. Проведя рукой от уха, цепляя острый подбородок, спускаясь по шее, царапая кожу, он водит пальцем по груди, доходя до резинки боксеров, на которых виднелся вставший бугром член и след от предэякулята. Слегка оттянув её, он начинает их медленно стаскивать, видя, отведённый, смущённый коньячий взгляд, это позабавило его. Кто бы мог подумать, что Осаму Дазай, опутанный сетями любви, окажется таким милым, вечно смущающимся котёнком? Ведь в детстве он не особо отличался такой способностью, скорее вгонял самого рыжеволосого в краску, но в этой ситуации они поменялись ролями. Боксеры остались висеть на одной ноге, пока брюнет не стягивает их куда-то вниз, рыжеволосый же запрокидывает одну ногу себе на плечо, целуя её, кусая нежную белоснежную кожу, оставляя красноватые следы слегка синеть к утру. Запрокинув и вторую ногу, он притягивает парня к себе поближе, медленно оглаживая бёдра, иногда сжимая их пальцами. Накахаре это чертовски нравилось, но больше его привлекало то, как покорно Дазая терпел все эти выходки, точнее не терпел, а наслаждался ими. Он ощущал, как дрожит тело Осаму буквально от каждого прикосновения, будь то поцелуй или легкое касание рукой, ему это до безумия нравилось. Тот чувствовал, как жар начинает подступать, а внизу всё болезненно тянуть. Сжимая простынь, шатен пытался сдерживать себя, чувствуя на себе шквал поцелуев, укусов, поглаживаний. Блёклый свет озарял комнату, создавая в ней ещё более таинственную, романтическую атмосферу. Луны не было видно, она давно скрылась за лёгкими серыми тучами, спрятав и своих маленьких спутников, сияющих на небосводе в ночное время, наверное, самое прекрасное и загадочное время суток. Тяжёлые вздохи, тихие, сдержанные стоны, причмокивания наполняли всю комнату, оттеняя остальные звуки на задний план. Для них не существовало больше никого и ничего, сейчас они видели, дышали, жили только друг другом. Больше ничего не волновало их в тот момент. Смочив два пальца слюной, Чуя стал медленно, аккуратно массировать сжатое кольцо мышц, зная, как же это неприятно. Он растягивал долго, не желая причинить Дазаю боль, испортить их первый раз, помня свой неудачный и болезненный опыт. Чтобы хоть как-то отвлечь шатена, он целует его ладонь, что минутами ранее нежно поглаживала его щёку, вроде, это помогает. Рыжеволосый покусывает длинные тонкие пальцы, улыбаясь, когда видит, как зажмуривается и покусывает нижнюю губу его партнёр. Он медленно просовывает первый палец, не прекращая круговых движений, Осаму же в этот момент корчится, ощущая дискомфорт. За одним пальцем идёт следующий, растяжка — это слишком долго, муторно, но так нужно, что ради приятных последующих ощущение приходится и терпеть. Но, видимо, когда Чуя начинает двигать пальцами резче, Дазаю это приносит некое удовольствие, хоть и совсем малое. Этого не достаточно, ему хотелось большего. Накахара прекрасно это видел, но всё равно мучил свою жертву, горя сам в нетерпении. Брюнету до безумия хотелось прикоснуться к ноющему члену, но чужие руки ловко перехватили его собственные, когда их владелец хотел снять это напряжение. Коварная улыбка сияет в белом свете фонаря, не предвещая ничего хорошего. Рыжеволосый звякнул бляхой брюк и, расстегнув ремень, ширинку, стал стягивать край брюк и боксеров. Внизу уже давно всё адски горело, поэтому действия были слегка быстрыми, неуклюжими. Набухшая головка члена касается колечка мышц, слегка пристраиваясь, начиная медленно входить. Чуя, зайдя наполовину, останавливается, давая Дазаю привыкнуть к такой заполненности, в это время он целует дазаевский ягодицы, проводит языком, оставляя за собой мокрою дорожку, впивается зубами в них, слыша полушипение-полувсхлип из уст Осаму, дыхание которого было таким шумным, рваным и возбуждающим. Чуя входит на полную длину и начинает медленно двигаться, с каждым толчком наращивая скорость. Осаму это нравилось до звёздочек в глазах, капля пота стекала с его лба, чёлка раздражающе прилипала к взмокшему лбу, а температура тела становилась больше. От таких действий он прогнулся в спине, сжимая руками простынь, тихо постанывая, когда Накахара ускоряет темп, начиная толкаться резче и сильнее. Он никогда в жизни не подумал бы, что секс с мужчиной приносит больше удовольствия чем с девушкой, даже несмотря на то, что снизу оказывается именно он. Такое чувство заполненности вызывало мурашки по коже, особенно когда слегка холодные пальцы рыжеволосого проводят по спине, по каждому позвоночнику, массируя место около поясницы. Приподнявшись, он обхватывает руками шею партнёра, усаживаясь ему на колени, облизывая ушную раковину, слегка покусывая мочки ушей, оставляя на скулах лёгкие поцелуи. Своего апогея он достигает, когда чужой член достаёт до простаты, что вызывает приятную трясучку и громкий, несдержанный стон. Чужая рука накрывает набухший и до чёртиков ноющий член, проводит по стволу, массируя пальцем головку — это были фееричный ощущения, наверное, он ещё никогда не чувствовал себя так хорошо, несмотря даже на лёгкую усталость. Брюнет изливается первым прямо в руку Накахары, что довольно улыбается, видя удовлетворённое лицо принцесски, что устало падает спиной на кровать, прикрывая рот рукой. Каштановые волосы распростились по кровати, прикрывая слегка прикрытые блестящие глаза, освещённые тусклым светом. Чуя облизывает руку, измазанную в дазаевской сперме, видя выступивший румянец на щеках. Этот вид будоражил его кровь, но не решаясь кончить внутрь, он со всхлипом выходит, доводя дело до конца уже самостоятельно, изливаясь на слегка оголённый живот и местами на белую рубашку, что тут же полетела вниз вместе с брюками. Расцеловывая, облизывая и слегка покусывая кожу, Чуя приближался от самых ног до шеи Дазая, томно, горячо дыша, утыкаясь в неё носом, вдыхая кофейный запах шатена, чувствуя, как из-за этого тот дрожит всем телом. — Оставь… — Дазай переводит дыхание, поглядывая то на Чую, то на свои оголённые, все красные ноги, — Оставь на мне метку, означающую, что я твой. Чуя из-за такой просьбы заводится с новой силой и, подползая ближе, обвивая их ноги и сцепляя пальцы рук, проводя языком по шее Осаму, всасывая кожу, оставляет это место синеть до утра, довольно улыбаясь этой своей собственнической выходке. — Эй, принцесска, ты не сильно устала, не хочешь в душ? — Дазай только положительно кивает головой, понимая как же ему сейчас необходим душ. Двигаться он нормально не может, так как боль резью отдаёт в поясницу, из-за чего он начинает кряхтеть и валиться на кровать. Чуя, совершенно забыв про это, сам взял Осаму на руки и отнёс в санузел, где положил его в ванну. Включив душ и услыша недовольные крики, скорее даже визги, Дазая, когда на его разгорячённое тело льётся сначала до жути холодная, а после адски горячая вода, он всё-таки настраивает воду. Быстро вымывшись, помогая при этом Осаму, он через пятнадцать минут расстилает кровать, укладывая на неё уставшего, но довольного шатена, что легко целует его на ночь в щёку, падая в сон, бормоча при этом всякие глупости. Только Чуя не мог уснуть, обременённый своими уже земными мыслями. Он сидит на краю кровати, поглаживая слегка мокрые, мягкие шелковистые волосы Дазая, что давно мило посапывал, приобняв подушку. Говорят, что спящие люди самые милые, и Чуя в этом убеждается и, поддавшись искушению, легко целует свою принцесску в уголок губ, видя как она довольно улыбается сквозь сон. Достав из ящика старый портсигар и пепельницу, он зубами берёт сигарету и поджигает её, подходя к окну, открывая его. Усевшись на подоконник, он держит в руках пепельницу и начинает затягиваться, чувствуя, как дым оседает на его лёгких. Его голову гложут мысли о покойной бабушке, что, быть может, была не такой уж и плохой. Да, она часто перегибала палку, но ведь она пыталась делать это во благо? К ней он испытывал какие-то смешанные чувства. С одной стороны, она убила его родителей, разлучила с Дазаем, злоупотребляла опекой, не зная, что делает что-то не так. Но с другой стороны, она пыталась вырасти из него не какого-то избалованного богатенького мальчишку, а достойного взрослого человека, способного здраво мыслить, брать ответственность за свои поступки. Эти мысли сводили его с ума. Он не знал, правильно ли поступил, что остался здесь, что повёлся на эту провокацию, что решил оставить всё наследство, всё имущество Рокудзё, что заключил этот фиктивный брак? Как обычно, он задавался вопросами, но не находил ответов на них. Всё то время он нервно курил, поглядывая на ночной пейзаж улицы, наслаждаясь лёгким прохладным ветерком. Наверное, он знал только одно: теперь он не бросит Дазая, будет пылинки с него сдувать, холить и лелеять, баловать, но больше никогда не отпустит. Он просто больше не выдержит этого, он и так слишком много потерял за всю его жизни. Наверное, Осаму был послан ему Всевышним, что бы тот утешил его, приютил брошенного рыжего котёнка, заблудившегося в этом огромном и страшном мире. Да, по одиночке они сильны, но когда они вместе, то непобедимы. Они словно дополняют друг друга. Если Дазай стратег, с небольшой атакующей силой, то Чуя больше ориентируется именно на физическую силу, нежели на умственные способности, хоть он и может придумать какой-либо план. Они зачастую понимают друг друга с полуслова, если тема не касается их взаимоотношений, тогда они оба были в тупике, загнанные в угол своими собственными страхами, принципами, гордостью. Полночи Накахара вспоминал о своих родных местах, о любимом доме, о прекрасном мамином саде, о его комнате, что находилась напротив окна Дазая. Ностальгия ударяла с новой силой и он, решаясь не предаваться ей более, потушил не первую сигарету и, поставив пепельницу на тумбочку, прилёг рядом с Осаму, забираясь к нему под одеяло, нежно обнимая за талию. Даже если он не хотел спать, то мог просто смотреть на умиротворённое и такое по-детски милое личико Дазая, поглаживая его щёку тыльной стороной руки, проводя большим пальцем по слегка припухшим искусанным губам. Метка на шее уже стала синеть, заметив это, он прикусывает язык, виновато смотря на спящего, боясь представить, каким же разбитым тот проснётся утром. Но это всё будет утром, сейчас можно просто насладиться тишиной, прерываемой мерными шагами маятника часов, тихим посапыванием спящего, завыванием ветра и скрежетом одиноких голых ветвей деревьев.***
Утро. Солнце ярко светило в окно, попадая своими приветливыми лучами в глаза, заставляя маленьких сов просыпаться. За окном уже поют утренние жаворонки, пытающиеся разбудить кого-то своим пением, что удается достаточно плохо. Прохладный ветер врывается в окно, видимо, кто-то напрочь забыл закрыть его этой ночью, так что теперь им приходится просыпаться в смертельном холоде. Дазай поджимает ноги, чувствуя резкую, подобную удару электрического тока, боль в пояснице, скручивается в комочек, забрав всё одеяло себе, оставив Накахару, что и так не выспался, умирать на этом холоде. Когда Чуя пытается залезть к тому под одеяло, Осаму бьёт его пяткой, укутываясь сильнее, заворачиваясь в одеяло, словно в блинчик или кокон бабочки. Скажите, что это несправедливо? Отнюдь. Он сам нарвался на это, забыв закрыть окно, пускай теперь расплачивается за свои ошибки и промёрзшего Осаму, что в этой ситуации является судьёй, выносившим наказание, к слову, не такое уж и страшное. — Эй, Дазай, ну отдай одеяло, мне же холодно, — Чуя протяжно ноет, продвигаясь поближе к Осаму, утыкаясь носом ему в шею, вдыхая приятный запах персикового шампуня, которым пахнут шелковистые волосы шатена, обнимая его за талию, переплетая пальцы их рук. — Пожалуйста, моя принцесска, — Чуя делает акцент на слове «моя», убирая свободной рукой волосы с шеи парня, находя свою метку, что уже посинела и приятно красовалась на бледной шее, и, причмокивая, касается губами её. Румянец на щеках и ушах Дазая мгновенно вспыхнул, ярко выражаясь на белоснежной, гладкой коже. Чую до чёртиков забавляет такая реакция, из-за чего он начинает обрамлять всю дазаевскую шею лёгкими поцелуями, чувствуя, как тот напрягся, слыша его томное дыхание. В этот момент по коже у Осаму пробежали мурашки, такие приятные, что он готов был урчать от таких ласок, как наевшийся вдоволь сметаны кот. — И не надейся, ты не прощён, лучше бы окно закрыл, — Дазай закусывает губу, когда чувствует, как чужие зубы смыкаются на его ухе, — Чёртов инкуб, тебе меня не совратить! — Ну и ладно, как хочешь, принцесска. — План Накахары провалился с треском, и ему пришлось подниматься с кровати, ступая голыми ногами на промёрзлый пол, и, подпрыгивая, доходя до окна. Закрыв его, он облегчённо выдыхает, трясясь все телом от холода. Посмотрев на масштабы их вчерашней ночи: раскинутую одежду по всей комнате, скомканную простынь, свисающий с кровати плед, пустую бутылку вина и бокалы с остатками этого напитка, что стояли на комоде, — он устало зевает, почёсывая затылок. Взглянув на довольного и, уснувшего Дазая, он решает убрать всё сам, приготовить тому чистую одежду, в этот раз не кимоно, платье или что-то подобное, а привычный чёрный костюм, ведь теперь нет смысла скрывать его настоящую личность; приготовить завтрак, ну или попросить кого-нибудь принести его ближе к полудню, а потом приготовиться к встрече с нотариусом. В общем, день обещал быть насыщенным. Найдя в шкафу свои джинсы и чёрную дазаевскую толстовку, из которой он так и не вырос, он решается одеть их, особо не заморачиваясь над своим внешним видом. Пять минут, и он уже красавчик. Заправив выбившую прядь волос за ухо, он принимается к уборке. Первым делом он собирает в корзину для белья всю одежду, со стыдом вспоминая прошлую ночь, после он относит это в ванную комнату, оставляя остальное на горничных. Бутылку от вина он выбросил, а само вино в бокалах допил, наслаждаясь его приятным сладковатым вкусом. Больше Чуя не убирался, вспомнив про чужую работу, которой многие могли из-за Рокудзё лишится, но это будет уже не его забота. Оставив на краю кровати стопку с чистой одеждой, он выходит из комнаты и, посмотрев с грустью в окно, спускается на первый этаж, в столовую, где его уже ждал нотариус, что оборвал его трапезу. Тот что-то обсуждал с Рокудзё, что с жаром высказывал свои условия, не обращая сначала внимания на пришедшего брата. Чуя в этот момент стоит за его спиной, всматриваясь в документы, в которых увидел и завещание дедушки. Мимолётом он заметил там своё имя, сразу поняв, из-за чего так негодует братец. Это вызвало у него смех, на который обратили внимание и слуги, и нотариус, и сам Рокудзё, что сконфуженно отвёл взгляд. — Ну ты братец, конечно, говнюк. Так печёшься за это наследство? Ты хоть что-то сделал для этого дома, для людей в нём? Ты это всё нажил? Нет, тогда чего негодуешь? — Чуя был зол, как собака, что вот-вот сорвётся с цепи и покусает кого-нибудь. Таким речам наследника все были удивлены, особенно брат, что никогда не слышал подобного из его уст. — На старой карге нажиться решил, верно? Ты же знал, что она больна, верно? Я теперь понял, зачем именно она послала тебя найти меня, я бы на её месте тоже не доверил бы этот дом тебе. Знаешь, мне все эти богатства не нужны, только некоторые особо ценные для меня вещи, но мне жалко людей, что останутся с тобой. Знаешь, я, конечно, напишу отказ от наследства, но запомни мои слова. — Чуя подходит к Рокудзё вплотную и, схватив его за воротник, стал грозно смотреть в его нахальные глаза. — Только посмей кого-то обидеть в этом доме, лишить просто так работы, прогулять всё нажитое нашим дедушкой и бабушкой, опорочить нашу фамилию, я приеду и сам застрелю тебя, усёк?! Чуя отбросил Рокудзё, испуганного и удивленного, в сторону и, подойдя к нотариусу, взял чистый лист бумаги и ручку. Он стал аккуратно писать отказ от наследства, искоса поглядывая на брата, что вызывал у него только отвращение. Поставив свою подпись в конце, он отдаёт листок и, подойдя к бабушкину советнику, слегка поклонился ему. — Старик, каждый месяц будешь отчитываться мне о проделанной работе, о финансовых вопросах, если есть какие-либо проблемы, то сразу же сообщи, — Чуя легко улыбнулся и, поклонившись всем в коридоре, стал подниматься по лестнице, гневно крича, — Дазай! А ну, давай, вставай! Хватит валяться, нам пора уже! — Юный господин, а вы не останетесь на похороны Госпожи Аделы? — старик, её советник, обратил свой взгляд на удивлённого юношу, что, явно, не планировал ничего такого. — Так, во-первых, я теперь не «юный господин», а просто Чуя Накахара, или жрец, а во-вторых, я, конечно, многим обязан ей, но я не останусь на похоронах, мне нужно возвращаться. Только выполните её последнюю просьбу, похороните её рядом с Рандо. — Чуя опускает свой взгляд, смотрит на ступеньки и поднимается по лестнице, думая о том, правильно ли он сейчас поступил, но обратного пути уже нет, так что ему оставалось лишь предполагать, что же будет дальше.***
Полгода спустя. Жизнь у этого странного дуэта стала налаживаться, всё-таки на родине намного лучше. Ты чувствуешь запах родных цветов, выпечки из пекарни, что находится в паре домов от тебя, облизываешься, выйдя на крыльцо, когда запах только выпеченных плюшек щекочет нос; лёгкий, чистый и свободный ветер колышет ветви деревьев, что приветливо стучат в окно, представляешь себя лёгким, пушистым облаком, что плывёт по небосводу бездельно. Каждый день Чуя заглядывает на кладбище и минут двадцать сидит возле могил родителей, рассказывая, как же у него прошёл день: он утром делал завтрак, а Дазай, подходящий к нему со спины, обнимает его, постоянно мешая и кусочничая, за что получал по рукам; кое-как позавтракав, они всё-таки собираются в школу и, как обычно, опаздывают, за что и получают выговор от учителей, а после уроков остаются слушать лекции от классного руководителя, что, кажется, уже отчаялся. Каждую большую перемену они выходят на крышу, Дазай укладывается на коленях у Чуи, что аккуратно кормит его, держа в одной руке палочки, а другой вороша лохматые, но такие шелковистые и мягкие волосы Осаму. Иногда после таких посиделок они остаются лежать на крыше, разговаривая обо всём на свете: от маленького котёнка, попавшего на пути, до того, что же они будут сегодня есть на ужин. Конечно, за такие прогулы их никто по голове не погладит, но им было всё равно, получат они ещё один выговор, подежурят и всё, а так не придётся слушать эту заунывную лекцию. В общем, в школе они весело проводили время, а после неё каждый шёл своей дорогой. Дазай — на работу, на которую не так давно устроился, она, конечно, не высокооплачиваемая, но хоть что-то, ведь работать в магазине кассиром тоже не так уж и плохо, а вечером, когда он остаётся на ночную смену в выходные, ждать прихода Чуи, что не забудет принести с собой чего-нибудь вкусненького, поможет накрыть стол в магазине, посидеть, поболтать, а иногда и провести вечер, наслаждаясь плотскими утехами. Чуя же после учёбы убегал в храм к Фукудзаве-доно, всячески помогал ему, следил за храмом, принимал подношения, проводил беседы с жителями, отгонял злых духов из домов паранойных старушек, слушая град похвал. После он убегал на кладбище, каждый день принося свежие цветы и подношения. Возвращался домой он часто усталый и видел валяющегося на диване не менее уставшего Осаму, что забирал его в свои объятия, поглаживая по спине, а когда тот уснёт, накрывая их тёплым пледом. Отношения их развивались, по этому они не особо скрывали их, особенно Чуя, что вечно вгонял Дазая в краску своими выходками, к которым тот никак не мог привыкнуть. Накахара в школе при всех поцелует его, если в щеку, то не так страшно, а если в губы? В такие моменты Дазай готов сквозь землю провалиться, лишь бы не видеть на себе чужих взглядов и не слышать тихого шёпота за спиной, но в такие моменты рыжеволосый мог всегда подбодрить его и успокоить. Поздний вечер. Дазай уже давно сидит на диване, укутавшись в плед, ожидая, когда же его жрец вернётся. Ужин не был ещё готов, а в животе у Осаму всё давно болезненно скручивалось и урчало от голода в ожидании чудесной накахаровской стряпни. Ждать с каждой минутой становилось всё невыносимее и невыносимее, отчего он стал бездумно переключать каналы. — «Знаете, а мой парень всегда замечает, что я сменила причёску или косметику», — Дазай заинтересованно посмотрел на экран телевизора, прибавив звук, — «Значит он любит тебя. Везёт же…», — входная дверь с грохотом закрывается, Осаму понимает, что это пришёл Чуя, поэтому он поспешно выключает телевизор и заправляет за левое ухо прядь волос. — «Интересно, он заметит, что причёска слегка изменилась?» — Подумал Осаму, заглядывая в дверной проём, в котором через пару минут показался уставший, но весёлый Чуя, что еле-еле плёлся к дивану, — С возвращением, Чуя! Чуя пристально смотрит на Дазая и усаживается рядом с ним, замечая какие-то в нём изменения, но какие, он пока не понял. — «Ну же, заметь, заметь. Чуя, попробуй заметить, что причёска слегка изменилась», — Дазай с толикой надежды смотрит на Чуя, прижимая к себе подушку. Он слегка прикусывает нижнюю губу, в нетерпении ожидая того, что тот заметит. Чуя наконец-то понял, что не так в его Дазае. Слегка удивившись такой перемене, он проводит большим пальцем по его щеке, целуя в ухо, из-за чего Осаму краснеет, схватившись за ухо. Чего-чего, а такого он точно не ожидал, ведь Накахара играл не по правилам, он должен был только заметить и сказать об этом, так что его быстро раскусили. — Нет, не так! — Осаму недовольно, и даже как-то обиженно смотрит на Чую, что удивлённо вскинул бровь, в непонимание глядя на происходящее. — План был другой, чтобы ты просто заметил, — голос его становился с каждой минутой тише, он смотрел точно в сапфировые глаза напротив, что словно насмехались над ним. — Что ты несёшь, — Чуя весело улыбается и, повалив Дазая на диван, крепко обнимает его, видя его слегка обиженное лицо, — Хочешь я искуплю свою вину? Например, сегодня будем пробовать на вкус большого консервированного краба, по пути домой в магазин заскочил, решил побаловать тебя. Дазай закрывает лицо руками, когда Чуя начинает его расцеловывать, поднимаясь с дивана и убегая на кухню, после чего ему остаётся лишь смотреть ему вслед. И так почти каждый вечер. Такие, кажется, самые простые вещи способны заставить стучать его сердце быстрее, щёки загореть, а глаза засиять. Но по сравнению с ним Чуя всегда был спокойным, что не давало Осаму покоя. Он всё думал, что тот не любит его, что его сердце не бьётся для него и как бы он не пытался смутить того, то не мог увидеть ни капли смущения или чего-то подобного. Сейчас он решил проверить это раз и навсегда, пытаясь быть ещё более очаровательным. Составив план, Осаму заправляет прядь волос за ухо и, оставшись в одной длинной рубашке, закатав рукава и расстегнув верхние пуговицы, он шлёпает в своих тёплых тапочках-зайчиках, подаренных Чуей, на кухню, где уже всё было готово. — «Ну держись», — шатен довольно улыбается себе и, слегка опустив край рубашки, оголяя плечо, обнимает Чую за шею, укладывая свой подбородок на его плечо, уткнувшись носом в шею. Тот в ответ потрепал его по голове и поцеловал в губы, но ничего более не убыло, ни отведённого смущённого взгляда, ни румянца. — «Неудача». Дазай нервно сглотнул, сейчас ему было очень страшно, но иного выхода у него не было, ему пришлось спросить про всё на прямую. Голос дрожит, сердце бешено бьётся от волнения, но отступать уже некуда. — Чуя! — от неожиданности тот вздрогнул, чуть не выронив тарелку с консервированными крабами, в этот момент у него сердце буквально в пятки ушло, — Чуя, разве твоё сердце не бьётся для меня? Чуя был крайне удивлён таким вопросом, но на его лице, как обычно, играло спокойствие, с нотками непонимания. — Не бьётся? Да нет… вот прямо сейчас бьётся, — Чуя говорит как можно спокойнее, не прерывая зрительного контакта, что-то в поведении Дазая в последнее время его крайне смущало и пугало, но что, он тогда не мог понять. — Нет! Не в этом смысле! — Дазай опирается руками на стол, громко крича, уже не глядя на Чую, что, кажется, всё прекрасно понял. Чуя вздыхает и берёт Дазая за руку, он понимает, что, скорее всего, сам виноват в этой ситуации, поэтому пытается донести до глупенькой принцесски истину, правду, что должна понравиться. Приложив руку Осаму к сердцу, он поднимает свой взгляд сапфировых глаз, в которых играл свет и отражалось удивлённое, смущённое лицо Дазая. «Ч-что?» — пронеслось в мыслях у Дазая, когда он почувствовал, как быстро бьётся сердце Накахары, готовое выпрыгнуть из груди. Это было приятное чувство, будоражащее всё внутри, вызывающее столько приятных эмоций, что он просто не смог выразить их. — Оно очень сильно бьётся. Н-но ты всегда так спокойно выглядишь, — Дазай завороженно смотрит на Накахару, что удивлён этим словами. — Ну, просто не круто, когда у тебя всё на лице написано, — Чуя слегка отводит смущённый взгляд, уже не скрывая румянца на своих щеках, что заставило биться сердце Дазая сильнее, потому что такого милого, застенчивого Чую не всегда увидишь, но это того стоило. — Я всё-таки не проиграл. — А мы спорили? — Ты просто нечестно играешь! Нечестно! — Ладно, ладно, пусть будет так. После они поужинали и отправились спать. Вот так и наладилась их жизнь. Только пройдя через такое огромное количество неприятностей, они смогли понять и принять свои чувства, а главное, открыть их друг другу. Всё началось с той встречи около сакуры, что произвела смешанные чувства на каждого, а закончилось приятными посиделками теперь в их общем доме. Хоть им только шестнадцать, но они вполне способны к самостоятельной жизни, ведь знают, что всегда могут положиться друг на друга. У Дазая есть Чуя, а у Чуи — Дазай, и большего им для счастья не нужно. Конечно, бывает, что они ссорятся по каким-то пустякам, но не проходит и пяти минут, как они уже сидят в объятиях друг друга, смеясь над сложившейся ситуации. Иногда Чуя прилетал в Лондон, тогда он навещал своего брата, чтобы отдать какие-то документы или с чем-то помочь, и каждый раз он ходил на могилу Рандо и Аделы, рассказывая, какая же прекрасная жизнь у него, какой у него парень, как они проводят время вместе и как же ему не хватает всей его огромной семьи, даже бабушки. Вместе с Дазаем он часто ездит в город в гости к Анго и Оде, что всё-таки смог сдать все экзамены и поступить в Йокогамский университет. Тогда они праздновали это событие их небольшой, но весёлой компанией, узнавая друг про друга всё больше. Достоевского они тоже не забывали, точнее он их не забывал и часто наведывался по выходным, зная, что молодежь сейчас отдыхает. Дазай по-прежнему недолюбливал его и кое-как терпел его присутствие в доме, но вот Чуя относился к нему благосклонно, благодаря за оказанную им помощь. Атсуши с Акутагавой часто забегали к ним, тогда они либо все вместе смотрели кино, жуя попкорн и пугая то Атсуши, то Чую во время просмотров фильмов ужасов, либо залипая в приставку, играя на желание, почему-то чаще всего проигрывал именно Атсуши, а когда Чуя и Дазай играли только вдвоём, то Накахара. Быть может, судьба преподнесёт им ещё какие-нибудь сюрпризы, но это будет уже совсем другая история. Не про мальчика, что с юных лет был юным господином, а стал жрецом, избавившись от своего мрачного и местами неприятного прошлого. А история любви всей его жизни, что навеки будет с ним.