***
Чуя ушёл, и Дазай остался в комнате абсолютно один, задаваясь вопросами, по большей части касающихся именно Чуи, его странного поведения и вечно меняющегося характера, что, в принципе, уже никого не удивляло. Иногда возникало чувство, будто в нём живёт не один, а совершенно два разных человека, что вечно борются за тело. Но такая бредовая мысль быстро отходила на задний план, когда Накахара усмирял свой пыл и становился достаточно вспыльчивым, но в меру человеком. Поднявшись с дивана, он почти невесомо касается укусов, отчего болезненно шипит. — «Не люблю боль, » — Дазай смотрит в зеркало на слегка синеющие следы, что покрывали всю его шею, плечо. Поправив своё кимоно, он в косметичке находит нужную ему красную помаду и возобновляет свой макияж. Через минут сорок к нему заходит Эвелин и, увидев эти мучения, помогает привести всю красоту в порядок, а после отводит его на первый этаж, в зал, где их уже ждали гости, ожидавшие этой свадьбы, словно им на неё и не плевать, как было на самом деле. Среди гостей Осаму высматривает знакомую и довольную фигуру Достоевского, что приветливо смотрит на него, поймав на себе его взгляд. Кого-кого, а именно Фёдора он хотел бы видеть здесь последним, но лишь благодаря нему он смог добраться сюда, получив ещё один шанс наладить их жизнь. Посмотрев вперёд, он увидел слегка замявшего и смущённого Чую возле свадебного алтаря, что нервно поглядывал из стороны в сторону. Если честно, то у него в груди было какое-то смешанное чувство. Он вроде рад, взволнован этому событию, но с другой стороны ему казалось это всё каким-то неправильным, поэтому нотки сомнения и нерешительности читались не только на его лице, но и в нерешительных движениях. Он с опаской смотрел на окружающих людей, что скучающе глядели на него. Глубоко вздохнув, он делает неуверенные шаги навстречу Чуи, что мягко, даже как-то насмешливо улыбается ему. Увидев лицо полное спокойствия, он решил, что раз Чуя ни о чём не переживает, то и ему не о чем волноваться. Сегодня ведь их день, они могут делать всё что угодно, оторваться по полной, пока есть такая возможность. Придя к такому выводу, Дазай гордо поднимает голову, уверенно шагая, поднимая на окружающую массовку презрительный, холодный взгляд карих глаз, что сияют как тысячи алмазов в этом тусклом зале. Он раскрывает веер и, прикрыв половину лица, одними глазами стреляет точно в Чую, что довольно ухмыляется на этот жест. Вот Дазай подошёл к алтарю, Чуя легко берёт его руку и нежно касается припухшими губами её, слегка поклонившись, устремляя свой лисий взгляд в его глаза. Сейчас они играют для себя, а не на публику, им не важно, что сейчас о них подумают, ведь это полностью их день. — Моя капризная принцесска, Вы выглядите сегодня головокружительно, боюсь, что я скоро потеряю голову из-за Вас, если не уже, — Чуя загадочно ухмыляется и, повернувшись к Аделе, блистает холодом своих глазах, напоминающих айсберг. — Не хотите ли Вы прожить всю свою жизнь бок о бок вместе со мной, разделяя горе и радость, болезнь и здравие? — Знаете, юный господин, Ваше предложение звучит очень заманчиво, — Дазай шепчет это Чуе на ухо, прикрываясь от чужих завистливых глаз веером, специально касаясь губами его, отлично зная, что это одно из самых слабых мест Накахары. Чуя, почувствовав горячее дыхание, опаляющее его ухо, отчего непроизвольно вздрогнул, а его его уши и щёки слегка покраснели. Это уже была не просто игра, а битва, кто кого быстрее доведёт, прекрасно зная о всех слабых местах. Чуя принял вызов и вступил в эту игру без правил. — Готовы ли вы взять мою фамилию? Готовы ли Вы стать Накахарой Д… Мизуки? — Ещё немного и их враньё было бы разоблачено, а всё из-за маленькой оплошности с именем. Конечно, гости бы не поняли, что это значило, подумав, что наследник просто перепутал имена девушек, с которыми якобы встречался. Но лишь пара людей могли бы разглядеть в этом заговор, направленный против них. Увидев каплю недовольства в глазах напротив, Чуя решается сделать свой первый и достаточно решительный ход. Прекрасно зная о том, что Дазай не так уж и давно переборол смущение от проявления ласки со стороны Чуи, когда они находились наедине, наследник решил атаковать в лоб и достаточно сокрушительно. Отбросив веер в сторону, Чуя приобнимает Дазая за талию и, наклонив его, накрывает своими горящими губам его, впиваясь в них и собственнически пробираясь в рот, медленно просовывая свой шаловливый язык между его губ, что мгновенно запылали и налились кровью, впрочем, как и его лицо. Чуя в этот момент ликовал, обшарпывая каждый уголок чужого рта, пошловато причмокивая, вызывая у Дазая шквал эмоций, обвивая их языки в незатейливом танце поцелуя. Глаза Накахары лихорадочно горят желанием, как-то по-лисьи прищурившись, прожигая своим взором обомлелого и чуть не потерявшего сознания Осаму, что, кажется, проиграл в этой игре чуть ли не на первых минутах. — Так что, Вы согласны? Мне кажется, что эта фамилия Вам прекрасно подходит, принцесска Накахара. Публика не могла этого спокойно принять. Кто-то стал осуждающе смотреть на них, кто-то залился краской, также как и Дазай, в большинстве случаев это были именно молодые девушки, а кто-то никак на это не отреагировал. Чуя отстранился от сладких и таких желанных губ, слегка покусывая и оттягивая нижнюю и напоследок мягко, почти невесомо коснувшись их. Поставив брюнета ровно, он повернулся к Аделе, что явно неодобрительно смотрела на него, но кроме холодного и недовольного взгляда с её стороны не последовало никаких действий. После ребята выслушали нудную речь священника, обменялись кроткими «согласен», дав друг другу пару клятв, которые они навряд ли выполнят когда-нибудь. Они обменялись кольцами, Чуя вновь поцеловал Дазая, но уже более сдержанно. Наконец-то закончилась официальная часть их свадьбы, после чего начался танец мужа и жены, наверное, после этого случая Чуя ещё долго будет напоминать об этом Дазаю, о его необычной девчачьей жизни, о его замужестве, за что тот его будет проклинать или предпримет что-то более действенное, ведь он знает на своего «мужа» не меньше различного рода компромата. Ансамбль заиграл «Вальс» Иоганна Штрауса, и Чуя, предложив своей принцесске руку, что была скрыта под чёрной бархатной перчаткой, пригласил Дазая на танец. Они оба ровно держат спину, плавно, не спеша ступают по паркету, выходя в центр круга. Чуя кладёт свою правую руку на его талию, а левой переплетает их пальцы, Осаму же в свою очередь кладёт свою левую руку тому на плечо. Когда проигрыш заканчивается, они синхронно начинают двигаться в такт музыке, через пару минут вовсе забывшись. Они забыли, что находятся в центре большого зала, что вокруг них толпы народа, что бросают свои завистливые, влюблённые или же равнодушные взгляды на них. Для этого дуэта не существовало реального времени, для них сейчас было важно лишь мгновение, что длилось вечность. Время вокруг них словно остановилось, для них существовали лишь они двое и музыка, что плавно лилась из-под инструментов, медленно нарастая, а потом затихая, после чего снова нарастая. Они кружатся в танце, словно паря, как свободные птицы в небе. Небесно-голубые глаза смотрят в карие напротив, что всегда ассоциировались у наследника с сладким топлёным шоколадом. Если вы спросите почему именно с шоколадом и почему топлёным, то Чуя вам ничего на это не ответит, лишь тонко намекнёт на своё пристрастие к горячему шоколаду, с которым у него связано немало приятных воспоминаний. Когда музыка начинает звучать громче и быстрее, настигая своего апогея, Чуя начинает вести быстрее, кружа Дазая вокруг оси, а в конце, когда музыка и вовсе прекращается, наклоняя его вниз, мягко целуя в слегка приоткрытый рот. Оба рвано и часто дышат, расплываясь в глупой улыбке. Их глаза лихорадочно блестят, всё это время они не прерывают зрительного контакта, следя за каждым движением, жестом, вздохом, взглядом. Это было похоже на безумие или одержимость, но именно сейчас они почувствовали себя как никогда раньше близкими, словно их души открылись в этом простом и незатейливом танце. Они молчали, но понимали друг друга с одного взгляда. Остальные люди, что окружали их, больше напоминали безвольных кукол, коих постоянно кто-то дёргает за ниточки, быть может, даже их собственные пороки. После таких танце начался банкет, на которой вынесли тот огромный, дорогущий, но красивейший и вкуснейший торт, и в правду напоминающий девятиярусную японскую пагоду. Торт понравился абсолютно всем, особенно яро его обсуждали Чуя и Адела, главные сладкоежки этого праздника, что ни к чему кроме сладкого не прикоснулись. На удивление, Адела была крайне добра и мягка, что несколько настораживало Накахару, знающего её ещё с малых лет, но насладиться таким времяпровождением он не мог. Весь вечер в зале играла приятная слуху и вызывающая эстетическое наслаждение классическая музыка, так что любой мог пригласить кого угодно на танец. Ни раз такие приглашения поступали Дазаю, но они были быстро отклонены Накахарой, явно ревновавший наконец обретённое счастье к другим, но и не только Осаму поступали такие предложения, но и наследнику, что достаточно нетактично и грубо отшивал всех дам, не обращая на них внимания и приглашая, а точнее просто заставляя ничего не подозревающего шатена танцевать с ним. В общем, вечер прошёл на славу. Достоевский смог обменяться парочкой фраз с Дазаем, но с вот Чую ему никак не удавалось за этот вечер поймать, ведь тот всё время проводил либо с Осаму, либо его забирала бабушка, мило, наверное, почти впервые в жизни, беседуя. На дворе уже была глубокая ночь. Осенняя прохлада и тьма спустились на землю, поэтому окна в особняке поспешили закрыть. За окном тихо пели ночные певцы, затаившиеся в темноте. Ветви деревьев мелкими сучьями скрежетали или стучали по стеклу, давая понять, что за окно разбушевался ветер. На небе не было видно ни звёздочки, даже самой маленькой и тусклой. Всё было погребено под серыми массивными тучами. Часы уже давно пробили за полночь, но дом никак не погружался в сон, в нём царила суета и беспокойство. Слуги бегали от телефона, кухни или ванной до комнаты госпожи Аделы. Никто не сомневался, что она умирает, только Чуя в это не верил, точнее не хотел. Вот они находятся один на один в комнате, Адела болезненно лежит на кровати, слабо держа руку одного из внуков, с которым хотела проститься, как она говорила, и исповедоваться. Было видно в её глазах печаль и нотки вины, чего раньше Чуя никогда не мог наблюдать за ней. Долгое время они сидели молча, просто глядя друг другу в глаза, пока эту нагнетающую тишину не нарушила Адела, что слегка привстала с подушки и, покашляв в кулак, начала говорить: — Чуя, я знаю, я во много виновата перед тобой, знаю, что ты ненавидишь меня, я бы на твоём месте сделала бы также. Но позволь перед тобой исповедоваться напоследок. — Адела часто прерывалась, выпивая стакан воды или же откашливаясь, было видно, что ей сейчас крайне тяжело, но несмотря на своё состояние, она всё ещё была способна говорить, здраво мыслить и вести себя как леди. — Всё твоё детство я опекала тебя, ограничивала, наказывала и никогда не хвалила. Всегда требовала от тебя чего-то большего, чего-то невозможного и запредельного, вела себя крайне неразмуно и эгоистично. Но и ты меня пойми, я хотела вырасти достойного наследника семьи Озаки, ни лицемера, эгоиста или богатенького, расфуфыренного франта, а образованного, воспитанного и интеллигентного человека. Знаю, что я перестаралась с этой опекой, за это и корю себя, за это и прошу прощения у тебя и Господа Бога, надеюсь, он услышит мою молитву о твоём счастье. Знаю, что ты не простишь мне смерть твоих родителей, твою разлуку с Дазаем, я и не прошу этого, но просто выслушай меня напоследок. Знаешь, я специально стала искать тебя именно сейчас, потому что хотела выполнить своё последнее желание. Я знала, что мой конец недалеко, поэтому хотела увидеть тебя, твою семью. Кстати, я хоть и старая, но не настолько, чтобы парня от девушки не отличать, но он красив, не спорю. — После этих слов лицо Чуи на миг вспыхнуло, но зрительного контакта он не прерывал и продолжил молча слушать свою бабушку. — Сначала я хотела избавиться от него, ведь это позор для всего нашего рода, но увидев, как ты счастлив рядом с ним да и какой вы чудной план придумали, я решила оставить вас в покое, в особенности тебя. Я и так много плохого тебе сделала в этой жизни, испортила тебе всё детство, лишила всего дорогого, так что гибель моя только к лучшему. Жалко, что твой брат такой бестолковый, сколько бы я над ним не билась, всё мимо ушей проходит, пропащий ребёнок, но мы не о нём. Чуя, дорогой мой, всё это теперь достаётся в твои руку и ты в праве делать с ним всё, что твоей душе угодно, думаю, любое твоё решение окажется правильным. У меня есть к тебе одна просьба, похорони меня рядом с Рандо, одиноко мне будет без него. Прости меня, Чуя Накахара… Чуя наклонился к уху Аделы и, что-то прошептав ей, заметил на высохших губах её лёгкую улыбку. Голос Аделы теперь стих навсегда. Чуя спокойно вышел из её комнаты, нарвавшись на Дазая, что сидя на подоконнике, бросал на него многозначительный взгляд. Накахара на это ничего не ответил, а лишь легко, как-то по-детски улыбнулся и, направившись в сторону комнаты, поманил рукой Осаму. — Представляешь, эта бабка обвела нас вокруг пальца. Всё это время она прекрасно знала, что ты никакая не Мизуки, а Дазай, как тебе такое? — Чуя посмотрел с интересом на удивлённого Осаму, что, не веря, глядел на него. — Да ты шутишь? Быть такого не может, она бы с меня уже три шкуры сдёрнула. Хотя Адела-сан и в правду удивительная женщина, кстати, как там она? — Дазай завёл руки за голову и глядел в потолок. — Умерла. Ещё вопросы? — Чуя замолчал, а Дазай, остановившись, поглядел на его слегка дрогнувшие руки, после чего молча проследовал за ним до самой комнаты, где Чуя стал рассказывать Дазаю о том, как они будут поступать дальше. В итоге они пришли к тому, что после похорон Аделы, всё наследство перейдёт в руки Рокудзе, а как он управляться с этим будет их уже не волнует, как только закончатся все дела с оформлением документов, они сразу же вернуться обратно в Японию и будут жить своей размеренной жизнью. Дазай выходит из ванны, смыв с себя весь макияж, проклиная за него Чую, что разлил по бокалам одно из коллекционных вин деда, при этом покуривая в кровати. Как можно было заметить, он ждал Дазая, что непонимающе на него взглянул. — Помянем старую ведьму, — Чуя передал бокал Дазаю и, не чокаясь, они залпом выпили вино. За одним бокалом последовал другой, так они и пили, пока бутылка не опустела. С тонких бледных губ Дазая стекала капля вина. Чуя приблизился к лицу Осаму, остановившись в паре сантиметров, заглядывая в его опьянённые глаза, что так и отблескивали медным на свету.Исповедь
22 апреля 2019 г. в 01:20
Утренний туман расстилался по земле так, что цветов и не было видно. Синоптики обещали холода, поэтому про купания в уличном бассейне можно забыть, как и про утренние пробежки в лёгкой спортивной форме. Всё-таки Чуя старался держать себя всё время в форме, чтобы в очередной драке не проиграть, да и просто укрепляя своё здоровье. Время коротких шорт и футболок прошло, их заменили тёплые шарфы и перчатки, спасающие костлявые руки от смертельного холода. Осень уже постучалась в окна. Деревья стали сбрасывать свой сказочно-красочный наряд, оголяя свои ветви, что одиноко качались на ветру. Прохлада гуляла по улице, заставляя оголённые участки кожи краснеть. Уже пришло время для совместных прогулок по усыпанному жёлто-оранжевым ковром двору, парку или саду, держа своего любимого человека за руку, не позволяя ему отойти от тебя. По небу, что отливало медным цветом, плавали лёгкие пушистые облака, что, казалось, ничего и не весят, напоминая мягкую перинную подушку. Бледные желтоватые лучи солнца еле-еле пробирались сквозь плотно закрытые бордовые шторы, падая на холодный каменный пол. Весь особняк был наполнен движением. Прислуга бегала из одного угла дома в другой, вечно о чём-то причитая или что-то поправляя. Сегодня должна состояться знаменательная свадебная церемония Дазая и Чуи, а точнее Мизуки и Чуи. Вот уже через пару часов должно всё начаться. На праздник приглашено уйму гостей, по большей части богатых знакомых Аделы, что переживала в этот день не меньше жениха и невесты.
Дазай конечно же знал, на что он подписывался, когда всё-таки решился ехать сюда, но принять это всё равно было сложно. Хоть он и понимал, что это фиктивный брак, но чего не сделаешь ради своего солнца, способного осветить твоё грустное лицо даже в самую облачную, дождливую погоду. Наряжать кому-то себя он не позволил, точнее не позволил Чуя, стараясь скрыть тот факт, что Дазай мужчина, а вовсе не девушка. Тем более Накахара прекрасно умел надевать кимоно да наносить макияж, видя, как это делает его мама, а иногда делая себе сам, пока никто не видит. Хотя у него были подозрения, что кое-кто всё-таки мог об этом прознать, когда он в очередной раз красился и танцевал один в своей комнате. Такие мысли непроизвольно вызывают у него смех, на что Осаму удивлённо смотрит на него, не понимая, от чего тот смеётся.
— Чуя, чего смешного? Я как-то не так выгляжу? — Осаму запрокидывает голову назад и заглядывает в небесно-голубые глаза, что играючи смотрят на него. Хоть они и жили вместе уже достаточно долгое время, но привыкнуть к таким отношениям, к такому Чуи ему всё равно не удавалось. Только наедине с ним он позволял быть себе мягким, беззащитным и ласковым Дазаем, что способен на тёплые ответные чувства, на заботу и детскую простоту. Только с ним он чувствовал себя естественно, снимал свои маски и просто был собой. — А я знаю, почему ты так хорошо управляешься с этими женскими штучками, малыш Чуя, ты же раньше много практиковался.
— Заткнись, пока я тебе брови не выщипал, иначе как Акутагава ходить будешь. — Оба засмеялись, вспомнив все те шутки, которые градом сыпались на бедного Акутагаву и его брови, особенно им хорошо запомнился тот случай на первое апреля, когда они нарисовали ему брови и оставили карандаш в подарочной упаковке на его тумбочке. Сколько же тот потом злился на этот дуэт, пытаясь обходить его стороной и лишний раз не разговаривать, пока те сами не извинились перед ним. Чуя после повернул Дазая на стуле и, попросив его не шевелиться и лишний раз рот не открывать, принялся за работу. Сначала он нанёс немалый слой пудры, что предала его лицу больше бледности; дальше он принялся за брови, взяв чёрный карандаш, он стал рисовать их чёткий, тонкий контур; после он перешёл на веки и нанёс кисточкой бледные розоватые тени, подчеркнул его острый взгляд, сделав разрез глаз узким при помощи чёрной подводки; взяв две помады, он стал смотреть, какая лучше подойдёт Осаму, открыв ярко-розовую, он мазнул себе на руку, но примерив, посчитал, что тому этот оттенок не пойдёт и, решив остановиться на красной, стал медленно наносить её, не подкрашивая лишь уголки губ. — Ну что, принимай работу, принцесска.
Чуя, закончив с наведением красоты, присвистнул, глядя на свою работу, ведь он думал, что всё будет намного хуже. Но несмотря на эти мысли, Дазай выглядел великолепно, конечно, без этого макияжа он в сто раз красивее, но чтобы его не узнали, лицо всё время приходилось скрывать под тонной макияжа, который каждый день наносил Чуя, что-то недовольно при этом причитая.
— Конечно можно было и лучше, но и так сойдёт, — Дазай опрокидывается на спинку стула и, повернувшись, глядит на оскорблённого этими словами Чую, что в удивление изогнул бровь, и сложил руки крестом на груди. Что-что, а такую благодарность он никак не ожидал услышать за все те старания, на которые он потратил около получаса.
— Неблагодарный, стараешься ради него, чтобы его тут не прикончили, а он ещё и недоволен чем-то. — Чуя недовольно хмыкает и, сев на кожаный диван, запрокидывает ногу на ногу, при этом обиженно надув щёки и отвернув голову в сторону. Всё было как в старые добрые времена: Накахара демонстративно обижается, не получив должного внимания или же задетый чем-то, задирает нос вверх, надувает свои щёки, на которых прослеживается лёгкий румянец, и отводит хитрый взгляд своих небесных глаз. Дазай же, подыгрывая этой комедии, садится напротив него и, повернув его голову за подбородок, заставляя смотреть себе прямо в глаза, начинает тянуть его за щёки, на что слышит недовольный бубнеж, но уже с меньшими нотками обиды, а чтобы тот полностью растаял, начинает целовать его в щёчку, оставляя на ней след от красной помады. Такой выходке он до безумия рад, зная, что сейчас тот, скорее всего, ничего и не заметит. — Ладно, прощаю тебя.
Дазай довольно улыбается, поглядывая на левую щёку. Встав по центру комнаты, он начинает ждать, когда же Накахара поможет одеть ему кимоно. Не то чтобы он ленивый, но самому это делать достаточно проблематично. Да, его не особо волнует вид, в котором он предстанет перед гостями, коих будет видеть в первый, может быть, и в последний раз, зато это тревожит семью Озаки, что так и трясётся за свой статус, почтение и уважение, что боится лишних слухов. Чуя в итоге помогает одеть Дазаю сиромуку — традиционное белое японское кимоно, что было легче шёлка, белее чистейшего снега в горах, напоминавший по цвету лепестки цветущей яблони, на голову он помогает одеть ему ватабоси — такой же белый головной убор, что слегка скрывал его лицо, но последним аксессуаром был серебристый веер, при помощи которого Дазай всячески заигрывал с Чуей, на что тот только отмахивался, поправляя кимоно.
Когда тот был готов, Чуя, довольный своей работы, оценивающе стал разглядывать Дазая, что стал скрывать своё лицо за веером, стреляя своим хитрым, смеющимся взглядом, на что Чуя не особо обратил внимание. За день до этих приготовлений тому приходилось весь день и ночь уговаривать Осаму сделать макияж, одеть сиромуку да в принципе побыть невестой. В общем, ему это дорого стоило, помимо потраченного времени и нервов, ещё и часы унижений, о коих он совсем не хотел вспоминать. Всё-таки Дазай ещё тот упрямый баран, не желавший ради него сыграть ещё одну роль, с которой он так успешно справлялся: Мизуки — робкой, умной, молодой девушки из богатой японской семьи. Сотни раз он пытался уговорить Накахару сбежать, но как бы они не пытались, у них даже за ворота выйти не получалось, а всё благодаря верной бабушкиной охране. С Рокудзё они старались не пересекаться, боясь, что тот всё-таки узнает в Мизуки настоящего Дазая, в этом случае проблемы начнутся не только у Дазая, но и у братьев, что, мол, те всячески скрывали его от Аделы, в этом случае проблем не оберёшься.
Оставив Дазая одного в комнате и рассказав ему о расписание дальнейшего дня, дав ему пару инструкций, он удалился из комнаты, решаясь самому собраться. Пока он шёл по коридору, то слышал у себя за спиной непонятный шёпот, что так и не прекращался. Косые взгляды, тихий смех, шёпот — всё это раздражало его нервы, но понять почему на него так странно смотрят он не мог, пока не встретил Эвелин, что слегка покраснела, взглянув на него.
— Юный господин, у Вас помада на щеке, — Эвелин отводит взгляд в сторону, скрестив руки за спиной, еле сдерживая свой тихий смех.
— Помада? Но откуда? — Прошло пару секунд и он вспомнил, откуда у него след от помады на щеке, отчего вспыхнул гневом, сжав кулаки, он развернулся и быстрым, но тяжёлым шагом направился обратно в комнату, где находился Дазай, — Вот паршивец, я ему покажу.
По пути в комнату он оттирал помаду, что было не так уж и легко, как казалось на первой взгляд, отчего она размазалась по всей щеке, что выглядело ещё хуже. Проклятия так и летели из его уст, поэтому никто не смел даже посмотреть на него, боясь гнева наследника, прекрасно зная о его непростом характере. С дверью он не церемонился, а просто вышиб её ногой.
— Даза-а-ай! — Крик эхом отозвался на всём четвёртом этаже, отчего сам Дазай вздрогнул, медленно поворачивая голову, понимая, что он не на шутку влип. Он, конечно же, ожидал подобной реакции от Чуи, но чтобы настолько взрывной — нет.
— Что такое, — Дазай шумно взглатывает, начиная осматривать комнату, ища хоть одно безопасное место, которое так и не находит, из-за чего он начинает паниковать: его голос дрожит, глаза напугано глядят в гневные синие омуты, что готовы прожигать адским пламенем, а нервная улыбка начинает играть на его лице, — Дорогуша?
— Что такое? Ты мне ничего объяснить не хочешь? Я иду и думаю, что же все на меня так косо смотрят, а оно значит вот что. — Чуя подходит к туалетному столику и, налив немного мицеллярной воды на ватный диск, начинает стирать помаду, косо поглядывая на Дазая через зеркало. — Доволен?
Когда Чуя обернулся на Дазая, то тот уже совершенно невинно улыбался, явно торжествуя над чем-то, что выводило того из себя сильнее. Спускать свой пыл Чуя мог либо в драке, либо в крике, но сейчас он нашёл себе новый способ. Схватив Дазая с силой за подбородок, он притянул его к себе, впился в его губы и грубо поцеловал, размазывая всю помаду, кусая губы, слушая тихое мычание удивлённого Осаму, что был пойман в его лапы. Тот не мог и двигаться, головной убор давно валялся на полу, а он сам же лежал на диване, брошенный наследником, что явно почувствовал сладострастный вкус силы и власти. Рыжеволосый с силой сжал его запястья над головой, нависнув над ним, сияя своим леденящим взглядом, что заставил шатена затаить дыхание, что приковал всё внимание. Накахара улыбнулся и, слегка стянув край кимоно, укусил парня за плечо, но на этом останавливаться не хотел. Он сильнее вжал брюнета в диван, обрамляя всю шею и плечо поцелуями, укусами, до болезненного шипения оттягивая кожу. Ему это нравилось, он чувствовал себя сильным, властным, поэтому и не слышал этого заветного: «стоп», «хватит», «мне больно». Как только он хотел спустить кимоно сильнее, то он услышал тихое мычание и слова, что просили остановиться, он отстранился, вспоминая тот злополучный день в приюте, когда над ним надругались без его согласия, просто подавив своей силой, но он не желал так делать, поэтому, вытерив рукой губы, он виновато улыбнулся и, извинившись, поспешил удалиться.
Для Чуи эти воспоминания были достаточно болезненны. Тот день он никогда не забудет, некоторые шрамы до сих пор напоминают о той адской ночи. Он вспомнил, как молил о пощаде, как просил прекратить, как просил остановиться, как рыдал, мычал, срывал от боли голос. Он прекрасно помнил все эти чувства. Весь гнев, отвращение к себе, к Сатоши, к этой чёртовой доминирующей силе, которой он просто не мог сопротивляться из-за своего маленького телосложения, незначительных сил и того чёртового состояние. Он ненавидит себя за то, что доверился этим парням, что решил пойти с ними, что решил попробовать ту дрянь. Сейчас он понимал, каким неразумным был, но да же так, он уже ничего не может с этим поделать, ведь время, к сожалению, а может и к счастью, не вернуть. Остаётся лишь одно — сделать всё, чтобы не допустить такой ошибки и впредь. Но он сделал ещё хуже, он начинал становиться похожим на того самого Сатоши, что также брал его силой, как и он сейчас Дазая. От этой мысли его тошнило самого от себя, он вновь начинал ненавидеть и презирать себя, потому что он позволил себе лишнего. Он впервые не сдержался, поддался силе, подумал, что он может всё, это напоминало о той ночи, картины которой до сих пор появлялись перед глазами. Чуя зашёл в какую-то комнату, в какую он уже и не помнит. Чтобы выпустить пар, он просто стал колотить по кирпичным стенам, раздирая свои руки в кровь, но останавливаться он не хотел, понимая, какой ужасный поступок он сейчас бы сделал, если бы всё-таки не услышал Дазая, человека, которого любит больше всех на свете, которым дорожит, которого пытается спасти, с которым желает остаться на всю жизнь. И из-за этого он мог бы потерять это всё, он мог бы вновь погрузиться в своё одиночество, он мог бы снова впасть в это безумие. Нервы в последние года его жизни сильно подводили его, он стал ещё более вспыльчивым, отстранённым, молчаливым и забывчивым. Почему это с ним произошло, догадаться несложно. Смерть родителей, при том на его же глазах, по его же вине; потеря близкого человека, что на четыре года прервал с ним связь; забитые холодным сознанием чувства, что вспыхнули с новой силой.
От этих мыслей у него заболела голова, но он ничего не мог поделать с этим, лишь смериться. Разбив свои костяшки, он осел на пол и, запрокинув голову, пусто взглянул в серый потолок, что ещё больше нагонял тоску. Мелкие капли крови тихо падали на холодный пол, оставляя за собой след. Чуя долго смотрел вверх, совершенно ни о чём не думая, поднимая на всё пустой стеклянный взгляд. В этой комнате он ещё никогда не был и навряд ли когда-нибудь ещё будет, поэтому рассматривать детально он её не стал, лишь поверхностно. В самом углу стоял большой книжный шкаф, набитый всякими тетрадями, бумагами, ежедневниками, но никак не самими книгами; недалеко от него был пыльный кожаный диван, маленький кофейный столик, возле окна стоял небольшой дубовый письменный стол, на котором до сих пор лежало пару бумаг, запачканных чернилами, чернильница, перо и настольная лампа. Пробыв здесь ещё пару минут, приводя свои мысли в порядок, охлаждая свой ум, Накахара всё-таки поднимается с пола и, взглянув на одинокий портрет молодой девушки, что висел на стене, покидает комнату, направляясь в ванную. Бросив грязное бельё в корзину, он заходит в душевую кабину и включает холодную воду, что отрезвляет лучше, чем что-либо ещё. Ледяные капли воды стекают по его лицу, на котором не играет ни одной лишней эмоции. Капли воды падают с его мокрых, прилипающих ко лбу рыжих волос, что лезут в глаза. Постояв так пару минут, он включает горячую воду и, настроив её, спокойно приводит себя в человеческий вид. Завернувшись в махровый халат, он выходит из ванны в свою комнату и начинает примерять свой наряд. В нём не было ничего особенного, по настоятельству Адэлы он всё же одевает классический чёрный костюм, белую рубашку и галстук. Хорошенько высушив волосы, он причёсывается, нанося на своё гнездо немало мусса, чтобы волосы не были похожи на овечьи кудри. Пол часа и Чуя полностью готов, даже к приёму гостей, именно по этой причине он сейчас стоит около входа в их огромный праздничный зал, в котором поместится больше сотни человек.