Обретая крылья

Ноги подкашивались. Чтобы не упасть на украшенную смесью из крови и гильз мостовую, мне приходилось прилагать приличное количество усилий. Даже и вспомнить не могу, когда я чувствовала себя настолько усталой. Наверное, никогда. Даже ускоренные курсы подготовки кажутся более щадящими, чем последние несколько часов. Свежие раны болели несильно, но все равно, было довольно неприятно. Я получила несколько неглубоких порезов – ничего смертельного, тем более, что кровь должна уже остановиться. Мне, вообще, повезло уродиться на этот свет довольно живучей – все получаемые травмы заживают довольно быстро. Бабушка с дедушкой постоянно говорили, что все это из-за моих пристрастий к молочному. Если бы они увидели меня сейчас, вот такой, уставшей, грязной, побитой и озлобленной, то огорчились бы – не такой судьбы они мне желали. Делая очередной шаг, я запнулась об лежавшее под ногами тело: даже поднять ногу, чтобы нормально перешагнуть труп, не хватает сил. А трупов здесь было много. Довольно просторная, городская площадь, мощеная старательно выточенной брусчаткой, теперь была завалена десятками тел и сотнями гильз, залита литрами крови. Скульптуры на некогда работавшем фонтане в центре, разнесло в крошево «удачным» попаданием снаряда. Сам же фонтан теперь, вместо воды, заполняли все те же гильзы, кровь, да убитые. В воздухе хорошо чувствовался запах гари – от сожженных танков, как наших, так и имперских. Мирный треск огня заглушали звуки выстрелов, однако стреляли не здесь, на площади, а в соседних кварталах. Здесь все уже закончилось – поубивали и наших и не наших. Никого живого не вижу, только трупы. Взгляд мертвеца принято называть пустым и остекленелым, однако сейчас я была готова оспорить данное заявление. На лицах убитых отражалось то, что они ощущали в момент смерти, и вряд ли такие чувства, как боль, отчаяние, скорбь, ярость, ужас и много чего еще, похожего, можно было бы назвать приятными. Особенно сильно мне запомнился молодой имперский танкист. Возможно, потому, что я сама видела, как его убило. Подбили танк его, в лоб, что тот аж задымил, причем довольно сильно. И, видимо, солдатик этот так запаниковал, что решил выбраться наикратчайшим путем – через башенный люк. Только высунулся, и через секунду получил пулю, прямо в голову. Так и остался пребывать в каком-то полулежащем состоянии, прижимаясь выгнутой спиной к краю люка и запрокинув голову назад, уставившись испуганно-удивленным взором в ясное небо. Щурясь от яркого солнца, я проводила взглядом пролетевшую над площадью стаю журавлей. Шорох. Я обернулась на звук. Пальцы сами собой посильнее сжали рукоятку моей саперной лопатки, чье лезвие было украшено вмятинами, зазубринами и кровью. Взгляд быстро пробегался по… Да по всему – затаиться здесь можно много где: трупов много, удачно прикинуться одним из них тут несложно. Может, показалось? На всякий случай, я решила притаиться за лежавшим рядом перевернутым орудием. Из него наши успели подбить пару танков, прежде, чем угодивший в ящики с боекомплектом ответный снаряд не размолол в фарш всех солдат поблизости. Вот среди таких сильно изуродованных тел, красующихся особенно глубокими и рваными ранами, мне и пришлось прятаться. Возможно, было бы правильным взять чей-нибудь автомат или винтовку, но, боюсь, я не смогу нормально вести огонь: слишком сильно устали мои руки - с лопатой легче будет. Из-под помятого, дырявого орудийного щитка местность проглядывалась на несколько метров, как раз в том направлении, где я услышала тот шорох. Или мне показалось, что я услышала. Лучше притворюсь мертвой, посмотрю, что дальше будет. … … … … … Вновь шорох. Причем не один, а целая череда, и звучало все это так, словно кто-то поднимался на ноги. А потом последовали тяжелые шаркающие шаги. Из-за уже знакомого подбитого танка вышел солдат в грязной серой униформе. Имперец. Тоже весь ссутулившийся, еле переставляет ноги, волочит за собой винтовку, за ремень. Может… Нет, руки сильно трясутся, боюсь, промажу. Лопатой надежней будет. Ну, а если убьют, то… То этот кошмар для меня закончится. Я все равно не верю, что в будущем меня ждет что-то хорошее, даже если войну переживу. Собрав остатки сил, я начала подниматься. Руки и ноги скользили по окровавленной брусчатке. Несколько секунд я и тот имперец молча смотрели друг на друга, потупленным взглядом. У него была винтовка со штыком, волочившаяся следом, по мостовой – если я успею добежать и нанести удар в один из не защищенных броней участков тела, то выйду из боя победителем. Я сорвалась с места, словно и не было никакой усталости, навстречу противнику, а тот начал поднимать свое оружие. Шаг, еще шаг, перепрыгиваю через лежащее на пути тело… Имперец, с неожиданной для меня быстротой, берет свое оружие в руки, прицел на уровне живота. Нас разделяли считанные метры, я замахнулась, готовясь нанести колющий удар врагу в шею, под шлем. Еще пара шагов, УДАР! Лезвие моей лопатки, как я и планировала, попало прямо в шею, и вошло довольно глубоко. Из раны обильно пошла кровь, быстро начав пропитывать собой серую форму имперца. Не смотря на все это, он продолжал еще несколько секунд стоять и смотреть на меня усталым взглядом, прежде, чем выпустить из рук оружие и рухнуть на мостовую. Мои ноги тоже подкашивались, с каждой секундой держаться на них было все сложнее и сложнее. Взяв винтовку за цевье, я вытащила попавший мне в левый бок штык. Удар пришелся прямо под ребро. Моя гимнастерка в этом месте тоже начала пропитываться кровью. Правда, с учетом того, что моя форма, как полагается всем штрафникам, была черной, то и кровь на ней заметна не была. Но чувствовалась. Эта рана была уже серьезная, и без помощи, я долго не протяну. Конечно, оказать мне ее сейчас было некому. Зажимая кровоточащий бок, я тоже рухнула на брусчатку. Небо было все такое же ясное, ни единого облачка не мешало солнцу согревать все эти лежащие на площади тела. Не думаю, что умереть здесь и сейчас – это плохо. Все равно я считаю, что рождена отнюдь не для счастливой жизни, ведь, оглядываясь в прошлое, я вижу там больше плохого, чем хорошего, а прикидывая, что может быть в будущем, то от хорошего там, и вовсе, не вижу и следа. А раз так, то, не столь уж и плохо уйти из жизни вот так, глядя на яркое солнце среди ясного неба… *** - Она точно живая? – спросил незнакомый сиплый голос. – Выглядит так, будто и места живого не осталось, да и не дышит, похоже. Мне самому неприятно от этих слов, но не стоило тратить на нее медикаменты – и так слишком мало их. - Когда я проверял ее последний раз, она была живая: пульс и дыхание были, пусть и очень слабые, - ответил второй голос, более молодой. Я почувствовала, как к моей шее прикоснулась чья-то рука, очень холодная. Пальцы слегка надавливали. - Ну? – требовательно спросил первый голос, который сиплый. - Есть. Прощупывается, почему-то, слабо, но есть. К тому же, покойников не бросает в жар. И это очень странно: она ведь потеряла много крови, и поэтому она должна наоборот, становиться холодной. Какая-то необъяснимая херь, уж извините за выражение. Но, что есть, то есть. - Дай-ка, - теперь незнакомая ладонь, на этот раз более широкая и грубая, небрежно легла мне на лоб. – Ебать-колотить, да она ж бледнее трупа выглядит, а лихорадит как… как… Очень сильно, в общем. И что с ней делать? - Без понятия. Я не знаю никого, кто хоть раз бы сталкивался с подобным случаем. По-хорошему, надо бы температуру сбить, да вот не знаю, как ее организм отреагирует на такое. Неприятно бездействовать в таком случае, но самым верным решением я вижу только следить за ее состоянием и дальше. Поэтому, мне придется пока ее оставить, на время, и заняться другими ранеными. Позже я вернусь и проверю ее снова. - Хорошо, делай, как знаешь. Кажется, они ушли. Не знаю, что там насчет лихорадки, но единственное, что я сейчас чувствую – это усталость, когда даже и пальцем пошевелить тяжело. Лишь, пролежав еще какое-то время, я все же нашла в себе силы открыть глаза и осмотреться. Видимо, мне повезло не истечь кровью прежде, чем меня нашли наши. Вот только к счастью это, или к сожалению? Я лежала на носилках, под зеленым тентом. Рядом точно также лежало еще несколько тел. Нас выложили рядком, возле приземистого домика. По мостовой ходили суетящиеся солдаты в голубой униформе. Они что-то переносили туда-сюда, кричали друг на друга и возводили на улице баррикаду из подручного хлама. В основном, из каменных обломков и деревянных ящиков. Вот пара солдат прикатила к этим укреплениям старый пулемет Максима, на колесном станке, вот еще несколько человек пытаются опутать заграждения колючей проволокой, вот неподалеку от них остановился наш легкий танк… В общем, разборки на сегодня не окончены, а сейчас идет лишь перерыв. Вот к нам подходит очередной солдат, несший в руках ящик, на котором в спешке был намалеван кривой красный крест. Тяжело дыша, солдат поставил свою ношу на брусчатку, рядом со мной, и ушел восвояси. Ящик был явно сделан на скорую руку – кривоват, да и древесина, из которой он был изготовлен, была грубой, необработанной. И молодой – от нее исходил характерный запах, сам по себе приятный, однако воспоминания, связанные с ним, столь же приятными назвать было сложно… *** Волнение. Казалось, оно ощущалось физически, окутывало нас царившим в вагоне полумраком, который кое-как разбавлял пробивавшийся через щели в деревянных стенах свет. Все мои коллеги, с которыми я считанные часы назад покинула учебку, предпочитали отмалчиваться, уйдя в собственные переживания, даже те из них, кто отличался особой болтливостью. Тишину нарушал лишь стук – это и мчавшие нас по рельсам колеса гремели, и кто-то из моих соратников пытался справиться с волнением, отбивая по полу или стенам различные ритмы. Взгляды у всех были отсутствующие – такое бывает, когда человек слишком сильно уходит в свои мысли. Мы ехали на фронт – как тут не быть равнодушным? Зная свою «удачу», я готовилась, что столкнусь там с чем-то особенно ужасным. - Риэла, - спросил меня командир нашего взвода, сидевший в другом конце вагона и глядя на улицу через приоткрытую дверцу. – Все, кроме тебя уже передали мне свои завещания. Когда мы приедем, я передам их почтальону. Когда он появится в следующий раз – я не знаю. Поэтому неплохо бы тебе начать писать и свое. - А мне некому завещать. - Ну, как скажешь. Да и вступить в наследство, чтобы все законно было, по документам, я не успела – война началась, и пришлось отбывать в учебку, не успев завершить всю эту волокиту. И вот, спустя еще неделю меня отправили на передовую. Поэтому, я сейчас и трясусь в этом мрачном товарном вагоне, воображая свое будущее в особо негативных тонах. Вскоре настал момент, когда поезд начал постепенно сбрасывать скорость. Подъезжаем. Сердце мое начало биться еще сильнее. Вот, сейчас прибудем прямиком в преддверие ада. Все медленней и медленней катился наш вагон, и, в итоге, остановился совсем. Заскрипели колеса. - Прибыли, дамы-господа, - угрюмо сказал командир, отодвигая дверь вагона. – Выходим, спускаемся с перрона, строимся. На упомянутом перроне было людно. Тут были и солдаты, как я, вылезавшие из вагонов, и гражданские, которых каким-то чудом еще не поставили под ружье, хотя людей призывного возраста среди них было довольно много. Наверное, рабочие: не всем же бегать по окопам с винтовками, должны быть и те, кто винтовки эти самые для нас делать будет, и не только винтовки, но и много чего еще. Все постоянно толкались, наступали друг другу на ноги. Повсюду была слышна ругань, в том числе и матерная. А еще мне очень сильно мешался рюкзак со снаряжением – постоянно цеплялся то за одно, то за другое. Хорошо, хоть весил он не так уж и много. Наконец-то, мне удалось добраться до лестницы, спуститься по ней с перрона и занять свое место в построении, среди коллег по взводу. Наш лейтенант, подошедший последним, проверил все ли на месте, и повел… Куда-то дальше по улице. Стоило чуть отойти от железнодорожной станции, и от былой многолюдности не осталось и следа. Город словно вымер – ни души вокруг, кроме нас, солдат, конечно. Некоторые окна и витрины были заколочены досками. Где-то неподалеку еще продолжал стучать молоток, вбивая гвозди в дерево. Стук был мерным, неторопливым. Путь наш как раз шел в сторону этого звука, к перекрестку, на котором стояло несколько армейских грузовиков. Возле них собиралось все больше и больше солдат – ибо здесь раздавали оружие. Мы заняли свое место в очереди. Хотя, ее, скорее, можно было бы назвать столпотворением, похожим на то, что творилось на железнодорожной станции, когда мы только-только выбрались из вагонов. Люди здесь также толкались, наступали друг другу на ноги и, конечно, ругались. А совсем рядом, через дорогу, продолжал стучать молоток – это работал плотник, с небольшой седеющей бородой, сколачивал из сложенных рядом досок гробы. Это для нас. В мыслях сами собой начали возникать картины, как меня, а также людей, толпящихся сейчас рядом, в эти самые гробы по очереди и укладывают. - Эла, не спи! – легонько толкнул меня в бок один из коллег. – Бери оружие! - А? А, да-да! – я потянулась к винтовке которую протягивал мне немолодой хмурый солдат с нашивками войск снабжения. Как только мои пальцы сжали цевье оружия, сердце вновь екнуло. Думаю, именно этот момент и разделил мою жизнь на «до» и «после». До момента, пока я не приняла оружие, в душе еще оставалась надежда, что все обойдется и мне удастся избежать передовой. Взяв в руки винтовку, я, словно, с этой надеждой распрощалась, поставила подпись в конце договора. - Не тормози, девочка, - строго сказал мне все тот же хмурый солдат. Сжав цевье еще сильнее, я забрала оружие из его рук. Вскоре наш взвод отправился дальше. Шли недолго – станция, на которой мы сошли с поезда, находилась на окраине города, совсем рядом с линией фронта. Очень скоро мы покинули городские ворота, за которыми мне и открылась картина, которая впредь станет для меня обыденной: земля, изрытая воронками от взрывов, и кривыми линиями траншей, в которых копошились солдаты. Позади них располагались вереницы небольших единичных окопов, в которых размещались танки или дальнобойные орудия. - Так, спускаемся, и строимся в одну шеренгу, - сказал командир, остановившись у спуска в одну из траншей. И мы начали по очереди спускаться. Один. Второй. Третий. Четвертая… Когда уже почти подошла моя очередь, совсем рядом прозвучал взрыв. Шедшая передо мной коллега, ее звали Гретхен, выронила автомат и пошатнулась. Я успела схватить ее и не дать рухнуть на землю. В шее Гретхен застрял осколок, из перебитой артерии начала обильно идти кровь. - Врача! Медика! – опомнившись, закричала я. - Раненый здесь! Солдат с характерной повязкой, на которой красовался красный крест, появился почти сразу, словно заранее знал, что здесь произойдет. Ничем он помочь не смог, мне оставалось лишь держать раненую на руках и наблюдать, как она медленно угасает, мирясь с мыслью о том, что могу только наблюдать. Отнести тело командир приказал мне и еще одному моему соотрядцу. Взяв труп под руки, мы потащили его к уже знакомому перекрестку. Плотник продолжал все также колотить гробы. Смерив нас невеселым взглядом, он разрешил положить в один из них Гретхен. Гробы были изготовлены из молодой древесины, от нее исходил характерный приятный запах… *** Я пришла в себя, почувствовав тряску. Звенело в ушах. Было тяжело дышать – что-то навалилось на меня, не давая нормально сделать вдох. Это были тела. Признаков жизни не проявляют. Я находилась в кузове перевернутого грузовика, отсюда открывался вид на дорогу, по обе стороны от которой росли деревья – лес. Видимо, я вновь вырубилась и пропустила момент, когда меня вместе с другими ранеными, или убитыми, перенесли в грузовик. И за это время, пока я пребывала без сознания, уже успело стемнеть. Нельзя просто так лежать, в ожидании чего-то, надо действовать! Я начала выбираться из-под навалившихся на меня тел. Из оружия у меня был лишь старый небольшой ножичек – мой верный спутник еще со времен детдома. Вряд ли у меня получится кого-то убить с его помощью: я не обладаю какой-то спецподготовкой или врожденным талантом к скрытным убийствам, да и не в том состоянии сейчас, чтобы суметь оказать внятное сопротивление. Я не знаю, какова сейчас обстановка на передовой, и как далеко я от нее нахожусь, однако уверена, что вряд ли линия фронта смогла бы так быстро сместиться, чтобы настигнуть нашу колонну грузовиков. Так что, почти уверена, что мы нарвались на отряд диверсантов, а эти ребята-девчата будут явно получше подготовлены к бою, чем я, почти зеленый новобранец. Выбравшись из кузова, я осмотрелась. Да, все верно – ехали грузовики наши колонной и попали в засаду. «Моему» повезло – он только перевернулся от взрыва, а остальные три полыхали ярким пламенем, освещая дорогу вокруг себя на много метров вокруг. Думаю, лучше поскорее скрыться среди деревьев. - Руки вверх! – прозвучал голос у меня за спиной, совсем близко. Вот так мое бегство закончилось, даже и не начавшись. Пришлось повиноваться. Послушно исполнив требование, я медленно повернулась на голос. Меня держал на прицеле винтовки человек в черной шинели. Голова неизвестного была скрыта под столь же черной шапкой-капюшоном, лица видно не было, лишь линзы его очков блестели в свете огня. Странная униформа, не встречала такую, ни у наших, ни у имперцев. - Вот что, - продолжил говорить неизвестный, не сводя с меня прицела. – Веди себя спокойно, будь послушной, и не вытворяй ничего подозрительного, и будем тогда мы все живы-здоровы, и вреда тебе никто не причинит. Так что скажешь? Будем дружить? - Да, - согласилась я. Мне уже было все равно. Главное, чтоб не снасильничали. В остальном – будь, что будет. Я на этой войне всего-ничего, однако уже чувствую себя выжатой, полностью опустошенной, что даже почти ничего и не хочется. Вроде живу еще, да все спрашиваю у себя – а зачем? - Вот и хорошо. Командир, у меня тут пленник один! Через несколько секунд к нам подошел еще один солдат, в похожей черной шинели, только вместо скрывающей лицо шапки он носил на голове, берет, тоже черный. Темно-синий цвет волос выдавал в этом человеке дарксена. Стоп-стоп, дарксены? Они что, воюют на стороне Империи? Или это какая-то неизвестная, третья сторона конфликта, которая сражается против нас? Потому, что на шайку бандитов эти люди не похожи – у них есть своя униформа и дисциплина, как в армии. Что же за дела здесь на самом деле творятся? Впрочем, не я сейчас в том положении, чтобы задавать вопросы. Как раз наоборот – сейчас на них я буду отвечать. Меня отвели в лес, под прицелом, усадили на поваленное дерево и принялись расспрашивать. - Итак, девонька, кто же ты такая? – спросил у меня тот из солдат, что был в берете, закуривая сигарету. Он был в этом отряде за главного: и думал и командовал. А остальные его слушались. – Форма на тебе галлийская, однако цвет черный, как и у нас. Что это за войска такие в Галлии, в черном? - Штрафники, - честно ответила я. - А не врешь? – спросила у меня стоявшая рядом неприятная тетка, с грубоватыми манерами. Она держала меня на прицеле, пока мы шли через лес, и сейчас продолжала делать тоже самое. Ее автомат с дисковым магазином смотрел мне в лицо. - Зина, ты здесь, не думать нужна, - ответил ей «берет». – Сейчас это моя привилегия, как командира. Станешь командиром сама, и думать будет не только можно, но и нужно. Хотя, от твоих мозгов больше вреда будет нам, чем врагу. А ты, малышка, значит говоришь, что проштрафилась? – этот вопрос был адресован уже мне. - Да, - кивнула я. - И чем же? - Ничем. Назначили в-виноватой, - продолжала я честно отвечать. - Меня не это интересует. Приговор за что был? - За трусость. - Ясно, - сделав шаг назад, он снял с плеча винтовку и направил ее ствол мне в лицо. – Скажи, что ты готова сейчас сделать, чтобы я сохранил тебе жизнь? - Можете пристрелить меня прямо здесь и сейчас: я умереть не боюсь. Ведь, в таком случае, этот кошмар для меня закончится. - Что ж, - вместо того, чтобы прострелить мне голову, «берет» опустил оружие. – Обвинение в трусости снято. Правда, боюсь, вашей верхушке мои заявления будут побоку. Недаром говорят, что она у вас с гнильцой. Эти люди достойны только виселицы, нечего их защищать. Поэтому я хочу тебе предложить вступить в наши ряды. Мы сражаемся ради того, чтобы основать собственное государство, без подобной гнили. Мы, дарксены, не оставляем в беде своих. И тех, кто нам помогает, мы тоже не забываем. Присоединяйся к нам, в борьбе за лучшее будущее, в котором найдется место и для тебя. Иными словами, мне предлагают все также хлебать все ту же грязь войны. - Нет, - ответила я ему. – Можете все также пристрелить меня прямо здесь и сейчас. - Смелая ты девочка, однако. - Командир, - вновь решил вставить свое слово солдат в очках. – Раз я ее поймал, то, может, мне же ее и шлепнуть? - Хорошо, Мартин, можешь сделать это. И вот, через несколько секунд я вновь иду через лес, под прицелом. Этот самый Мартин решил не устраивать публичный расстрел. Решил отвести меня в сторонку. Не смотря на осознание того, что совсем скоро меня убьют, ноги слушались меня исправно, не заплетались, а сердце не грозилось разорваться. Я шла, глядя вниз перед собой, переступая через выступающие из земли корни и отсчитывая шаги-секунды. Скоро все закончится… Сорок четыре. Сорок пять. Сорок шесть. Не останавливаясь, я отогнула мешавшуюся на пути веточку. Сорок девять. Пятьдесят. Пятьдесят один. Пятьдесят два. Пятьдесят тр… Выстрел прозвучал в ночной тишине, подобно раскату грома. Я не почувствовала даже боли. Еще один выстрел. И вновь, ничего не чувствую. Так и должно быть, когда умираешь? - Вот и все, будем считать, что я тебя убил, - сказал Мартин. В его руке был револьвер, чей слегка дымящий ствол смотрел в небо. – Уходи отсюда, и не возвращайся, ни в армию ни на войну. - Почему? Почему ты не стал убивать меня? – спросила я, окончательно осознав, что все еще нахожусь в мире живых. - Потому, что у меня есть дочь. Наверное, такое могло случиться только со мной. Почему-то, именно здесь, на войне, удача складывается таким образом, чтобы я продолжала жить. Уже много раз я была в ситуации, когда мои шансы на выживание были близки к нулю, и каждый раз, когда я приближалась к грани со смертью, события разворачивались так, чтобы я эту самую грань не пересекла. Я не знаю, действительно ли столь длительная череда удач возможна на практике, однако, результат налицо. Возможно – это магия моего порядкового номера: тринадцать? Удача благоволит мне, но лишь за тем, чтобы подольше наблюдать за моими мучениями. И именно эта мысль не позволяет мне радоваться столь чудесной череде везений. Я осталась одна, посреди леса, держа в руках кобуру с патронташем, которую мне отдал мой «убийца», чей удалявшийся силуэт все сильнее сливался с темнотой. Возможно, мне стоит выстрелить тебе в спину за то, что оставил меня в живых? Она, все еще, видна довольно отчетливо. Впрочем, вряд ли мое возмездие решит что-то, и даст хоть каплю утешения. В потертой кобуре находился револьвер, кажется, системы «кольт». Модель выглядит довольно старомодной, но ухоженной. В барабане место под пять патронов. С учетом того, что минутой ранее из него выстрелили два раза – то выстрелов остается три. Я прокрутила барабан, взвела курок. Приставила ствол к виску. Палец вдавил спуск, и… Вновь ничего не произошло. Патрон попался уже отстрелянный, я убедилась в этом, открыв барабан и проверив каморы. Наверное, если бы я захотела не играть в русскую рулетку, а именно застрелиться – то все патроны, внезапно, оказались бы бракованными. Слишком, видать, я лакомая оказалась для чего-то там свыше, чтобы просто так мне дали умереть. Чем дольше нахожусь на этой войне, тем сильнее во мне крепнет это суеверие. Зарядив оружие, я убрала его в кобуру, которую надела на себя вместе с прилагающейся портупеей. Один из ее ремней был сделан, как патронташ – имел отделения под патроны, коих набралось примерно около двух десятков. А теперь идем… Не знаю куда. Раз удача взяла меня под свое издевательское покровительство, то она же сама и выведет меня, куда нужно. Поэтому, я шла куда глаза глядят, не разбирая дороги. Перед глазами проходили деревья, да кусты, однако я не обращала на все это никакого внимания, и забывала сразу же, как они исчезали из поля зрения. Колени мои постепенно подгибались все сильнее – вновь начала давать о себе знать накопившаяся усталость. Шаги давались все тяжелее. Надо отдохнуть. Поэтому, я легла под ближайшее дерево, прямо на землю. Делать себе лежанку из подручных вещей у меня не было сил, да и организм мой все равно устойчив к холоду. Стоило прислониться спиной к стволу дерева и вытянуть ноги, как меня почти сразу же охватил сон, возвращавший к событиям не столь далекого прошлого… *** Свет, пробивавшийся через большие окна в просторном зале суда, делал многочисленных офицеров, собравшихся на трибунах, похожими на темные силуэты, подобные призракам – такое яркое было сегодня солнце. Здание военного трибунала, было выполнено в стилистике, присущей прошлому, девятнадцатому, веку, когда, собственно, оно и было построено: мраморные полы; соответствующие моде тех лет, просторные лестницы; медные канделябры на стенах; большие массивные люстры под потолком; деревянная мебель, украшенная резьбой. Карауливший возле дверей в зал офицер военной полиции легонько подтолкнул меня прикладом в спину. Продолжая щуриться от яркого света, я пошла в сторону трех стоявших перед судейским столом стульев. Да судили нас не по одному, а тройками. Мне достался крайний стул, который был по левую руку от меня. Я заняла полагавшееся мне место. Сейчас, через несколько секунд, мы станем участниками очередной трагикомедии, потешающейся над госпожой Фемидой. И в этом эпизоде мне была отведена одна из центральных ролей. И когда это меня начало тянуть на излишнюю поэтичность? Никогда такого не замечала за собой прежде. Тело мое само собой съежилось, стоило окинуть зал взглядом. Казалось, все здесь давило на тебя, в психологическом плане: ты находишься в центре, сидишь на небольшом стульчике, видный со всех сторон, над тобой возвышаются трибуны с десятками разных людей, выше тебя по званию, а за спиной у тебя с бесцеремонным видом стоит караульный из военной полиции. Наверное, если бы я внезапно оказалась голой, посреди оживленной площади, это бы ощущалось куда менее давящим. - Итак, - объявил толстый судья, взгромождаясь на свое место. – Четырнадцатое на сегодня заседание объявляю открытым. Слушается дело рядовых Жана Пьерского, Франциска Кавалье, и Риэлы Марселлис. Подсудимые, встаньте, - мы послушно поднялись со своих мест. – Вы обвиняетесь в трусости, повлекшей за собой самовольное нарушение приказа, и срыв всей операции. Вам понятно обвинение? - Да. - Понятно. - Понятно, - кивнула я. - Хорошо, можете сесть, подсудимые. Господин прокурор, зачитайте дело. - Да, ваш честь! – из-за стола справа от нас поднялся напыщенный, словно индюк, усатый человек, и с важным видом открыл толстую папку в кожаном переплете. – Итак, как уже было неоднократно сегодня сказано, четвертого апреля галлийская армия проводила крупную наступательную операцию, близ Клодэна, под названием «Элементаль». Операция закончилась крупным провалом из-за панического бегства солдат сразу на нескольких участках фронта. Проведенное расследование выявило виновных, к числу которых принадлежат и все трое подсудимых. Материалы по расследованию приведены в прилагающейся к делу документации. Итак, согласно нашим сведениям, подсудимые были из числа тех, кто самовольно нарушил приказ и ударился в бегство, что, напомню, привело к срыву всего наступления на участке. Зачитав все это, прокурор с не меньшей напыщенностью положил папку на стол и уселся на свое место. - Подсудимый Пьерский, встаньте, - сказал судья и обвиняемый поднялся со стула. – Где вы были во время наступления и что делали? - Я был со всеми, - начал рассказывать солдат. В его голосе чувствовались нотки растерянности. – Сказали наступать, я и пошел. - Вы покинули траншею, рядовой? – спросил прокурор, подкручивая свои противные усы. - Да, так точно. Ребята из моего взвода, кто выжил, могут даже подтвердить. - И как далеко вы прошли? – задал следующий вопрос обвинитель. По роже этого человека было видно, что его не особо интересуют доказательства в пользу оправдания. - Да, довольно далеко: я почти до самих вражеских траншей добрался. - Ага. И что вы делали дальше? Вы атаковали противника? - Никак нет, господин прокурор – я ж там один, считайте, был: наших всех, кто близко подобрался, пулеметом положило, а мне, каким-то чудом, повезло уцелеть. Я выглянул из воронки – смотрю, и вижу, что все наши вокруг мертвые лежат, а те, кто во вторых рядах шел, уже отступали. Ну, я подумал, что надо назад, и пополз обратно, к нашим окопам. - Иными словами, рядовой, вы добрались до позиции врага, но не атаковали его? – с нажимом спросил обвинитель. - Так я ж там один был, говорю же. Что ж я мог сделать в одиночку-то? - Отвечайте четко на поставленный вопрос, подсудимый, - стукнул молотком судья. – Вы атаковали врага? - Нет. - Ваша честь, я вопросов к подсудимому больше не имею, - заявил обвинитель, откидываясь на спинку своего стула. – По-моему, здесь все предельно ясно: рядовой Пьерский, вместо того, чтобы бить врага, самовольно нарушил приказ и бежал назад, в чем сам и сознался. - Да я ж говорю вам, я… - Вам слово не давали, рядовой, - судья вновь ударил молотком. – Говорить будете, когда вас спросят. Садитесь. Рядовой Кавалье, встаньте! Где вы были во время наступления, и что делали? - Я лежал без сознания в окопе, ваша честь. Когда наступление только-только началось, рядом с нами взорвался снаряд, меня оглушило и я упал назад в траншею. В чувство меня привели уже после того, как все закончилось. - Иными словами, вы даже с места не сдвинулись, - утвердительно кивнул прокурор. – Думаю, здесь можно обойти без дальнейших расспросов, ибо рядовой даже и не стал выполнять отданный приказ. - Блядь, прокурор, ты что, ишак? – сорвался солдат. – Тебе сказали, человеческим языком… - Рядовой, угомонитесь! – в очередной раз стукнул судья молотком. - …что я был без сознания! Как я вообще мог что-то сделать? Олень тупой! – выговорившись, он с возмущенным видом сел на свое место. - Рядовой Марселлис, встаньте! Надо же, как быстро замяли этот инцидент, словно ничего и не было. Хотя, глядя на надменные лица сидевших вокруг офицеров, я начинаю думать, что их подобные потуги забавляют, подобно кошке… Хотя нет, не хочу сравнивать таких людей со столь любимым животным. Так что, пусть будет, подобно стае гиен, подобравшихся к израненному усталому зверю, который уже не может оказать внятного сопротивления. А им только в радость посмотреть, как их жертва брыкается из последних остатков сил, даже осознавая, что жизнь это ей не спасет. - Где вы были во время наступления, и что делали? - Я шла в атаку, наравне со всеми. - Как далеко вы продвинулись? - Сложно сказать. Примерно полпути, по моим прикидкам. - Почему не пошли дальше? - Я увидела, что остальные начинают отступать, и последовала за ними. - То есть, вы хотите сказать, что пошли назад? - Да. - Но вы ведь не слышали приказ? - Разумеется, не слышала. Уж извините, господин, прокурор, но мой слух не является сверхразвитым, ведь я же не каналья, в отличие от вас. - Подсудимая! - Прошу прощения, ваша «честь». Или мне стоило говорить как есть и назвать, господина прокурора невежественным аристократическим выродком, с уродскими усами, и уже один только факт существования данного… существа, уже позорит весь людской род, как ни одна из наигнуснейших вещей, что я встречала в своей жизни. Тоже самое я скажу и про вас, ваша честь, хотя слово «честь», осмелюсь вам сообщить, не имеет ничего общего с вами и вашими деяниями! Разошлась я. А ведь всю жизнь старалась быть хорошей девочкой, даже когда в детдоме жила. Вот до чего доводят эти нелюди. И, при чем, они ж ведь все свои, такие же галлийцы, как и я, а ведут себя хуже имперцев. - Подсудимая, - в очередной раз стукнул судья молотком. – Если еще раз позволите себе подобные высказывания, вас выведут из зала. Можете садиться. Итак, на основе ваших показаний, а также материалов расследования, суд принял решение признать всех троих обвиняемых виновными в трусости, повлекшей за собой срыв большой операции, и назначить им наказание, согласно всем законам военного времени: перевод в штрафные отряды, дабы искупить свою вину кровью. Данный приговор может быть обжалован вышестоящей властью, а четырнадцатое на сегодня заседание объявляю закрытым. Я даже не сомневалась в подобном исходе. Когда только начались эти поиски виноватых, я поняла, что командование попросту ищет, кем прикрыться, дабы выглядеть в глазах еще более высшего начальства белыми-пушистыми. На роль виновников таким-то образом было назначено сразу несколько десятков человек, из самых низов армейской иерархии, в числе которых оказалась и я. Поговаривают, что поначалу нам всем хотели выписать расстрельные статьи, однако, ввиду бедственной обстановки, по всем фронтам, был издан указ, запрещавший расстрелы, кроме совсем уж особых случаев, и поэтому все мы получили ссылку в «черные рубахи». Позволив полицейскому защелкнуть наручники на моих запястьях, я, вместе с остальными двумя осужденными, под конвоем пошла к выходу из зала. В коридоре все также стояли, строем, другие солдаты, тоже носивших на запястьях наручники, и ожидавших своей очереди предстать перед «судом». Было их еще много, сейчас прошло только чуть меньше половины от всей очереди. Мне больше занимать в ней место не требовалось, и поэтому нас сразу же повели на улицу… *** Я пришла в себя ощутив как по телу бьют дождевые капли, часто-часто. Одежда быстро начала пропитываться влагой, а ткань липнуть к коже, вызывая неприятные ощущения. Поднявшись на ноги я постаралась как можно сильнее вжаться спиной в ствол дерева, под которым спала. Оно было большое, ветви длинные, но от дождя защищало все это довольно плохо. Пришлось мокнуть. Небо так плотно заволокло тучами, что через них нельзя было разглядеть вообще ничего. Невозможно было понять – сейчас еще ночь, или уже раннее-раннее утро? Настолько темно было. На фоне таких туч моя рука, которой я прикрывала лицо от капель, казалась неестественно бледной, и, словно светящейся, светло-лазурным оттенком. Это мне так кажется потому, что настолько темно? Или мне какое-нибудь лекарство вкололи, пока лежала в отключке среди своих, и поэтому у меня нарушилось восприятие цветов? Бывают же лекарства с побочными эффектами. Жаль, только, что сам дождь мне не привиделся, и лил по-настоящему. Поэтому, пришлось мне стоять и мокнуть, глядя как под ногами собираются лужи. В их отражениях я видела свое лицо – столь же бледное, как и руки. А еще глаза - казалось, они светятся во тьме, словно у хищного животного, красным. Нет, сам цвет собственных глаз меня не удивлял – он такой у меня от рождения, необычный, как не раз замечали многие. Но, почему они тоже светятся? Никаких версий на этот счет у меня не было, кроме «лекарственной». Не найдя больше пищи для размышлений, разум словно… выключился? Словно ушел в тень, передав контроль над телом моему бессознательному. Я просто стояла на месте, глядя себе под ноги, но ничего не видя и не ощущая. Это было похоже на сон, только без сновидений, и восстановительных процессов в организме. Стояла, словно куколка-марионетка, повешенная на крючок, ждать возвращения кукловода. Сознание ко мне вернулось, похоже, несколькими часами позже, когда тучи разошлись и открыли взору утреннее небо и поднимавшееся ввысь солнце. Теперь, можно продолжить путь. Лужи, оставшиеся после дождя, были большими, не переступить. Пришлось идти прямо по ним, разбрызгивая в разные стороны воду. К сапогам липла вязкая жижа: влажная земля вперемешку с листвой. Промокшая одежда тоже липла, к телу, вызывая неприятные ощущения. Пытаясь не обращать на это внимания, я продолжала свой путь – куда глаза глядят, да куда судьба приведет. Вновь разум мой затмился, и тело шагало словно само собой. Ничего не помню из того, что происходило в те моменты. Хотя, чего-то важного и не было, лишь сменялись окружавшие меня «декорации». Если бы что-то важное и случилось, то способность к восприятию вернулась бы ко мне в миг. Но, ничего такого не происходило, я продолжала идти навстречу… чему-то. Ясность мысли и восприятия вернулась ко мне вновь, спустя несколько часов, когда солнце уже стояло высоко в небе. Тело требовало отдыха: колени невозможно было разогнуть, плечи ссутулились, руки безвольно болтались вдоль тела, одежда была вся мятая, растрепанная. Наверное, я в тот момент была больше похожа на юродивую. В таком виде меня чуть позже и нашли свои. Я шла, заплетающейся, словно у пьяного, походкой, через очередное поле, как из травы выскочило несколько человек с винтовками, разведчики, и окружили меня. Принялись расспрашивать, кто такая, откуда, да как сюда занесло. Внятно что-то ответить им я не смогла – тело устало настолько, что с трудом получалось сказать хоть что-то разборчивое. Только и сумела кое-как втолковать им, что из штрафников я, и каким чудом дошла до сюда – сама не знаю. И на том, сознание покинуло меня. Не самый лучший исход получился. Вообще-то, возвращаться на фронт я не хотела, и целенаправленно к нашим не шла. Но, раз судьба привела меня сюда, то, значит, хочется мне того, или нет, но сама жизнь велит вкушать все «прелести» войны. Хотя, возможно, если так называемая «проверка» сочтет меня за предателя, то могут без лишних слов и пулю в голову закатить мне. Этого я тоже больше не боюсь – есть вещи страшнее и мучительнее. А чему-то свыше очень уж нравится страшить и мучить меня. Поэтому я почти уверена, что в ближайшее время вновь получу винтовку и перевод в новый боевой отряд. И мое появление станет для него подобным подписи в смертном приговоре. Жизни нравится убивать людей, попадающих в мое окружение, и поэтому, сделала меня эдаким предвестником Смерти, одним из ее ангелов. Уверена, пока кому-то там свыше нравится смотреть на все это, на то, как все виденное и осознаваемое постепенно выжигает мне душу, меня минует любая пуля и осколок, и прочая смертельная дрянь. Хотя, умереть теперь и не боюсь. Какой-то частью своей души мне даже наоборот, очень хочется поскорее отправиться на тот свет – ведь только в этом я вижу единственный способ вырваться из кошмара, которым обернулась для меня жизнь… *** Струи воды из душа смывали скопившуюся на моем теле грязь, а также мысли о преследующем меня проклятии, очередное подтверждение которому произошло во время сегодняшнего боя. Горячие капли очерчивали каждый изгиб моей фигуры, оставляя приятное ощущение согревания. Закрыв глаза, я сосредоточилась на этих двух чувствах – ощущение от проходившей по телу воды, и от тепла, что она давала. Это позволяло не думать ни о чем другом. … … … … Мышцы быстро расслабились. Физическая усталость никуда не делась, однако ощущалась куда более… мягкой? Не знаю, как можно было бы точно описать это ощущение. К сожалению, долго стоять и предаваться подобной неге мне было не суждено – воду надлежало беречь. Выключив душ, я, вытирая с тела капли, я подошла к зеркалу. Просторное, широкое зеркало, на половину стены нашей душевой. Вглядываясь в собственное отражение, я сперва подумала, что играю в гляделки с совершенно другим человеком, со схожими чертами лица и фигуры, но никак не с самой собой. Взгляд другим у меня стал за все то время, что в зеркало не смотрелась. Вроде, лицом я никак не изменялась, однако глаза мои теперь смотрели совершенно иначе. Из-за этого я казалась себе полностью другим человеком. Немногочисленные, пока что, лишь на данный момент, шрамы были почти не видны на фоне бледной кожи. В последнее время у меня возникла привычка, проводить по ним пальцем – это я их таким образом пересчитывала. Своего рода, созерцание собственной коллекции. Собирают же люди всякие вещи: почтовые марки, редкие монеты, фантики, календари с обнаженными красотками, и много чего еще. А у меня пусть будут шрамы. Для новых еще достаточно места, хе-хе. Одевшись, вышла на улицу. Солнце светило ярко, а его лучи приятно согревали лицо. Сейчас было объявлено свободное время и можно было с чистой совестью заниматься своими делами, поэтому все товарищи из моего нового взвода, четыреста двадцать второго, сейчас разбрелись по всей части, кто куда. Вообще, я бы назвала все это не взводом, а сбродом – ибо вся эта группа больше была неорганизованной и полностью деморализованной толпой, а не чем-то боеспособным. Почти ни с кем отсюда я толком и не познакомилась, кроме двух человек. Первым был Шестой - Гусург, если по имени. Здесь, в этом, взводе, оказывается, укоренилось эдакое правило: раскрывать свое настоящее имя лишь человеку, которого считаешь «своим». Своего рода, знак доверия и симпатии. Гусург, похоже, был доброжелателен ко всем и пытался время от времени организовывать нашу толпу. Его у нас многие уважали, и потому он сейчас воспринимался эдаким негласным лидером, среди нас. Вторым «доверенным» был Тридцать Третий – Пол, фамилию не знаю, и уже не узнаю никогда: убили его. Видимо, мое проклятье касается в первую очередь тех, к кому я тянусь сильнее всех. Вместе с этим, я открыла для себя новые грани Смерти. Раньше как она виделась – вот есть человек, и вот он падает и вскоре перестает жить. А сегодня, держа поймавшего осколок Пола на руках, я видела, как жизнь постепенно покидает его. Тело слабело, глаза тускнели… И, наконец, последний вздох. Я видела, как угасает жизнь в человеке, подобно зажженной спичке. Это было не так, как в случае с Гретхен, тоже умиравшей на моих руках. А на этот раз, я смотрела на то же самое, уже не замутненным от паники и переживаний взглядом. Смогла запечатлеть все это гораздо лучше, словно была исследователем. Незабываемое зрелище… Начинаю находить в подобном уходе из жизни нечто… притягательное? Подобно особо трогательной сцене из какого-нибудь романа, когда читаешь, радуешься за героев, и немножечко завидуешь тому, что подобное происходит не с тобой. Какие стороны смерти мне предстоит еще узнать? - Эй! – кто-то бесцеремонно потряс меня за плечо. Вздрогнув, я отскочила в сторону, и посмотрела незнакомца. Обычный человечек, мой примерный ровесник, весь обросший, непричесанный, взгляд нахмуренный, неприветливый. Одет он был в форму, все того же черного цвета, как и у меня. - Мой порядковый номер – семь, - сухо сказал он мне. – Я прибыл в часть в качестве пополнения для взвода «четыреста двадцать два». Где ваш командир? Мне нужно доложиться ему о прибытии…