Сбежавший

У Донхёка не оставалось иного выхода, кроме как бежать. Марк не мог защитить его. Никто не мог. Под сбитой подошвой старых кроссовок хрустели камни, металл и черепица. Даже если бы он передвигался тихо, как мышка, альфы выследили и нагнали бы его по застывшему в пропитанном гарью и грязью воздухе шлейфу нежного, мягкого запаха, невинного и редкого. Донхёк, к сожалению, просто изумительно пах ирисами, которые до катастрофы бездумно и безжалостно топтали, беззаботно бегая по узким бордюрам и ступая неосторожно на хрупкие цветы. Донхёк, к сожалению, оказался омегой. Единственным омегой в их небольшой общине, состоящей из десяти взрослых и трёх десятков молодняка. Волна искажённого катастрофой созревания принесла умирающему миру всего одного омегу. Нежный и мягкий Джемин неверящим взглядом смотрел на свои пыльные ладони, от которых исходил едва ощутимый запах терпкости и мужественности. Он оказался альфой, слёзы скапливались на его пушистых ресницах, делая фантастически, обманчиво мягким и красивым. Но никто из присутствующих не взялся бы сказать, были это слёзы облегчения или же полного отрицания отчаяния. Донхёка же, тощего, но круглощёкого с детским жирком, и смуглого до коричневого, как поголёшка, ненужного никому, кроме Марка, грозились сейчас растерзать на месте. Лукас, как самый взрослый в отсутствии Юты и Ёнхо, и созревший к тому же ещё три года назад, считал себя альфой имеющим полное право взять Донхёка первым. Просто для статуса. Член, естественно, как у любого альфы управлял его мыслями, но ещё больше им управляла жажда «поиметь» весь мир. Чтоб доказать сильным мира сего или вернее, тому что от мира осталось, что он тут не последний. Быть первым и главным во всём. Самым крутым. Он, как и делали десятки лет назад, желал истоптать только что распустившиеся донхёковы цветы, просто потому что мог. Ни загнанный взгляд огромных в пол лица глаз, ни болезненная тряска и стук зубов не могли остановить или разжалобить его. Донхёк, как и многие дети в разрушенном мире — сирота. В мирке, где не было полиции или защиты, где и законов как таковых не имелось, были лишь обычаи к ним приравненные. Притянутые за уши, если уж быть конкретней. Никаких прав у омег не было, одни лишь обязанности. Чтобы что-то решать в этом мире самостоятельно и по своей воле надо было либо искать рычаги давления в своём, и обязательно сильном, альфе, либо ходить с автоматом в зубах. Лишь у одного омеги в Сеуле был автомат, и этим омегой был, естественно, не Донхёк. Пот тёк по его лицу и сбегал по шее на грудь, впитываясь в чёрный засаленный ворот футболки, мальчишка, шаркающими по мелкому камню небольшими шажочками, судорожно вращая глазами под прикрытыми веками, соображал в какую же сторону ему лучше бежать. Лукас дышал шумно и утробно, играл мышцами, играл на публику, пускал феромоны самца и пытался распалить в омежке желание одним своим видом. А если не видом, то хотя бы силой духа сломить, заставив подчиняться. Его мускулистые руки цвета бронзы крепко сжимали в ладонях бейсбольную биту, широкая крепкая грудь, перетянутая майкой, ласкала глаз, но не сейчас и не глаза Донхёка в принципе. Омежка, испуганно глядя на крепкое телосложение высоченного Лукаса, мысленно соглашался, что у альфы были все данные для того чтобы хотеть повелевать миром и не просто «хотеть», но и повелевать, однако вся кроткость и всё безразличие, что владели им, оторванным от жизни, безраздельно до сегодняшнего времени буквально взбунтовались! Все внутренности сковывало иголками от горького запаха альфы, к которому были примешаны железные, солёные нотки крови, как если бы мальчишка проглотил ежа. Адреналин, обжигая, заструился по венам, ноги начали подрагивать от желания: бежать, бежать, бежать! Быстро, резко, сейчас! Революция свершилась не только в теле, но и в уме. Но Хёк продолжал стоять на месте, дрожать, как осиновый лист, и трястись всем телом неконтролируемо. Глядя большущими напуганными глазищами на растерянного, маленького, такого же как он, Марка, стоявшего рядом с Лукасом, омега отчётливо, со сбитым стуком в сердце, понимал: Марк не сможет защитить его. Он даже не созрел ещё в эту волну, он, даже, может быть тоже будет омегой. По дрожащему телу вновь прошла волна неконтролируемого страха, и пока Лукас продолжал нести всякую чушь, выкрикивая непонятные слова, Джено же, что считался почти братом, приблизился к трясущемуся рыжеволосому парнишке и нагло уткнулся кончиком холодного носа в основание смуглой, покрытой пылью шеи. И глубоко вдохнул запах цветов и пота со смуглой кожи. Донхёк тонко взвизгнул и отскочил прочь, испуганно озираясь на собиравшихся кругом него альф. Какой-то молодняк принюхивался осторожно и невнятно, морщась так, словно и не могли учуять в затхлом воздухе ничего интересного; а некоторые, как Джено, учуяв столь сладкий и чистый аромат впервые, стремились приблизиться как можно ближе, пугающе надвигаясь. Джемин с мокрым и грязным от смочивших пыльное лицо слёз тоже двигался к Хёку ближе, только шаги его были более осторожными, крадущимися, но не агрессивными. От розоволосого альфы не исходило угрозы в данный момент, но в Донхёке всё кричало от отвращения и страха. В голове и груди билось лишь одно желание, — чтобы его оставили в покое. Пыльный и без того воздух, которым практически невозможно было дышать, отнимали, кажется, с концами. Мальчишка медленно отступал назад, трясущимися руками забираясь в наполненные камнями карманы изношенных штанов, готовый обороняться «как» и «чем» придётся. Беты стояли не двигаясь, с ненавистью глядя на сгорбившегося, сжавшегося мальчишку в чёрных безразмерных обносках, которые одеждой-то язык не повернулся бы назвать. Красивые и ладные на вид, но стерильные не только по природе, но попросту лишённые души. Беты словно остались не только не определёнными природой, но и чувства у них словно атрофировались. Ни любви, ни сочувствия нельзя было встретить в их холодных завистливых глазах. Они окатывали растерянного мальчишку уничижительными, выворачивающими наизнанку от ещё большего страха взглядами и желали, чтобы Донхёка растерзали прямо здесь и сейчас, да так, чтобы он стал совсем ни на что непригодным. Джено схватил его больно за плечи, сжимая тонкую кожу до синяков, что неприменно обещали появиться позже. Но Донхёк не растерялся. — Отпусти, — с силой неожиданно наступил омега пяткой на носок альфы, заставляя того зашипеть и, отшатнувшись, ослабить нахальную хватку. Выскользнув от назойливого альфы, Донхёк попятился назад. Дальше. Послышался гул старческих голосов, древних, как ископаемые, старейшин. Омеги и альфы, которым перевалило за пятьдесят, считали себя едва ли не наместниками Бога на земле, потому что тут же, крепко подхватив под локти, поволокли испуганного мальчишку в сторону развалин, из которых только что выползли. — Не волнуйся, малыш, мы всё решим, — приговаривали старики скрипучими голосами. А они ведь даже имени его элементарно не знали, потому что даже в самом дичайшем сне, если они им ещё снятся, подумать не могли, что Донхёк станет омегой. Что он станет хоть кем-то вообще. — Решат они, — фыркнул какой-то бета, слова которого долетели до чуткого слуха мальчишки. — Если только перед кем ему свою рогатку выгоднее раздвигать. На шагающего неровно, трясущегося от жгущего грудь, живот и лицо желания сорваться на бег, Донхёка словно вылили ушат ледяной воды. Он задохнулся точно так же, как если бы его с головой окунули в проточную воду, и принялся отфыркиваться, крутя головой во все стороны. Путь старейшинам, как не странно, преградил Лукас. Он стоял в двух метрах впереди, широко расставив ноги, а руки скрестив на груди. Бита болталась сзади, закреплённая на цепи. Альфа грозно, непокорно и вызывающе смотрел на них исподлобья и выглядел чёрным столпом, недвижимым блоком, намертво вкопанным в землю. — Я буду его первым, вам не о чем тут заботиться! — заявил грозно и громко Лукас, не мешкая отводя руку назад и хватаясь за древко увитой гвоздями и проволокой биты, тем самым давая понять, что на долгие разговоры, как и на иной исход, он не настроен. Он смотрел на двух державших мальчишку альф не моргая, надавливая авторитетом и бьющей из всего его тела безудержной силой, которой двигали одни лишь инстинкты, а не разум. Как только хватка на руках ослабла, Донхёк обернулся назад, готовый уже сорваться с места и бежать на запредельной для своего организма скорости, как заметил лежащего на земле Марка, лицо, руки и грудь которого были в небольших пятнах крови. Дыхание замерло. Замёрзло. Высохло. Пропало… Он лежал там один, маленький, слабый и покинутый всеми. И никому, ни единому человеку, не было дела до ничейного ребёнка, которому нужна была помощь. Перед глазами ослепительной вспышкой промелькнула незначительная по началу деталь — на бите Лукаса поблёскивали алым проволока и шипы. «Он всё-таки зачем-то полез. Мой маленький милый Марк-и.» Мысли о побеге смешались с ещё одним страхом, что его Марку никто не поможет. Потому что он ещё никто и потому что ничей. Тэёна, что изредка приглядывал за мальчишкой, не было в городе уже несколько дней. В реальность Донхёка вернула крепко схватившая его за волосы рука. Лукас, не церемонясь и не осторожничая, подтянул за огненно рыжие, спутанные локоны омегу к своему лицу. Мальчонка зажмурился от боли и едва удержал зародившиеся в уголках глаз слёзы. Альфа, шевеля крыльями носа и принюхиваясь, наклонился ниже до противного хруста в шее и втянул с чужих щёк и трясущихся от страха губ приторно сладкий аромат ирисов. От чужих прикосновений Донхёк начал брыкаться и вырываться активнее, пытался расцарапать чужое смуглое лицо нестриженными ногтями и удачно пару раз попал в глаза, чем разозлил альфу. Лукас рыкнул на него и с глухим звуком впечатал кулак в тощую грудную клетку. Омега вскрикнул и закашлялся, теряя кислород, мальчишка начал оседать коленями на пыльную землю. Скрючившись на холодной земле и прижав ладони к болящей груди, Донхёк не смог сдержать слёз, что заструились по его пухлым щекам. Сильный ветер холодил дорожки слёз, нёс пыль в глаза и заставлял плакать ещё больше и гуще. Под звуки ругани разъярённого альфы где-то сверху, взгляд пустых карих глаз снова упал на Марка, который больше не был без сознания и взглядом преданного щенка блестящими от влаги глазами смотрел на Донхёка, но вставать не рисковал или же вовсе не мог. Кровь запеклась в уголке его аккуратных губ, на щеке кровоточили неглубокие царапины, кожа была бледнее обычного. Марк держался за бок и одними губами шептал внимательно смотрящему на него другу «беги», «беги», «беги, Хёкки». И в ногах, противно подкашивающихся, странным образом вновь появилась сила. Шатающегося даже на ветру омежку Лукас неаккуратно схватил за локоть, поднял с колен рывком и подтащил к себе, одной рукой прижимая за поясницу к груди, а другой грубо ощупывая ягодицы и тощие бёдра. — Не надо! — закричал бьющийся в истерике мальчишка, давясь слезами, упираясь слабыми ладошками в крепкую, как литой диск, грудь альфы и пытаясь оттолкнуть его от себя. — Пожалуйста, не надо! Уворачиваясь от жалящих, беспорядочных поцелуев в лицо, Донхёк начал чувствовать, как с каждым мигом надежда на то, чтобы сбежать, неумолимо угасала. Лукас же, наконец-то прочувствовавший насколько может быть приятным и кружащим голову омежий аромат, останавливаться или прекращать даже не думал. Прямо там же, стоя посреди двора серых, полуразрушенных домов, на виду у всех, он припал губами к шее кричащего и плачущего мальчишки, что не прекращал попыток вырваться. Его не смущало ничего: ни сопротивление омеги, ни толпа зрителей, ни то, что он собирался сделать это прямо на улице. Отвесив Донхёку звонкую пощёчину, от которой тот на секунду распахнул глаза и перестал плакать, альфа рывком, до треска чёрной ткани футболки, развернул омегу к себе спиной и принялся стаскивать со смуглых бёдер и так не крепко висящие штаны. — Нет! Нет! Нет! — надрывая горло и голос, кричал омега, вцепившись руками до побелевших костяшек в ткань штанов и смотря в бездушные глаза собравшихся вокруг них людей, которые даже и не думали что-либо делать. Альфы смотрели с азартом, надеясь, видимо, что им что-то обломится, дети смотрели поражённо и испуганно, остальным же было всё равно. Взгляд Донхёка, мечущийся повсюду, упал на зарёванного, бледного как тень Джемина, который внезапно оказался стоящим к ним ближе всех. Лукас, возившийся со штанами, которые успел спустить уже до колен, почувствовал запах другого альфы и, подняв на него свирепый взгляд, угрожающе рыкнул. Джемин от этого почти звериного рыка вздрогнул и, посмотрев на альфу более осмысленно, едва заметно поджал губы, после решительно метнув ему в глаза горсть сухой земли. В следующее мгновение Донхёк, щурясь оглущающего рёва над ухом, успел только вырваться, подтянуть штаны и без оглядки, так быстро как только мог, рванул в сторону зоны, пропитанной опасным уровнем радиации. Потому что туда мало кто рисковал ходить и потому, что… Там, в центре смерти, жил единственный, кто мог бы его спасти. Пробежав лишь пару сотен метров, мальчишка услышал, как за ним увязалась погоня, если судить по запахам, то состояла она из Лукаса, Джено и подоспевшего домой так некстати Юты. С тремя альфами на хвосте, Донхёк нёсся мимо невысоких самодельных и уродливо косых хибар, в которых жили люди общины; скользил, плавно огибая на поворотах полуразрушенные многоэтажки, оставшиеся приветом из прошлого. Преодолевая каждую деревянную, кирпичную или бетонную преграду, он считал, что вот эта для него точно будет последняя. Но они всё не догоняли. Наступали на пятки, кричали что-то угрожающее, дерзкое и подстёгивающее бежать сильнее в след, но Донхёк их не слышал. У него в ушах гремело только сердце пополам с тяжёлым и шумным дыханием. Только «вдох» — «выдох», «вдох» — «выдох», между ними стук сердца и больше ничего. Когда же перед глазами показались развалины старого, знакомого здания, похожего на общежитие, которое они с Марком излазили вдоль и поперёк, все звуки и вовсе исчезли. Донхёк с разбега запрыгнул и повис на проёме разбитого окна, зацепился носочком кед за маленькую выбоинку, подтянулся на руках и тут же запрыгнул внутрь. Альфы потратили на это чуть больше времени, потому что несколько мгновений бестолково скользили подошвой по гладкой поверхности стены. Омега бежал по безликим тёмным коридорам до тех пор, пока взглядом не нашёл во мраке приглушённого света небольшую дыру в стене, где были выбиты кирпичи, пролез туда и понёсся к одной из дверей, расположенных на другой стороне комнаты. Он знал, какая из них будет открыта и какая куда ведёт. Лукас, столкнувшись с гулкой и шумной темнотой, а также развилкой на два абсолютно одинаковых коридора на несколько секунд замешкался, отчаянно принюхиваясь. Следом подбежал Джено, который и ринулся в другой коридор. Сам же альфа дождался Юту и побежал вместе с ним туда, откуда аромат сквозил гуще. Погоня продолжалась. Хаотичный топот трёх пар ног стоял где-то внизу, когда мальчишка уже забирался по полуразрушенной лестнице, перепрыгивая бесстрашно широкие провалы, на второй и следом на третий этаж. Вера, что оторваться удастся, расцветала в его часто вздымающейся груди, как зелень по весне. Рискованное решение за доли секунд встало перед разумом, хотя Хёк ни на секунду не сбавлял скорость и не переставал бежать. Можно было забраться выше и спрятаться, на крыше, забаррикадироваться на худой конец и переждать пока они уйдут, а потом двинуться дальше, или можно было пройти по этажу, который находился в крайне плохом состоянии и мог выдержать на себе только один поход и в одну сторону, чтобы затем вылезти через окно и перебраться на другое здание, пройдя через которое до места обитания донхёкова спасения оставалось всего ничего. Не сбавляя скорости, Донхёк отключил все свои инстинкты кроме аккуратности и двинулся по вздувшемуся, угрожающе трещащему полу этажа, который начал осыпаться и расходиться трещинами буквально по его следам. Кусая губы, но не теряя сосредоточенности, омежка ступая с лёгкостью бабочки неумолимо нёсся к вожделенному окну, которое не смотря на все сделанные к нему шаги, отчего-то никак не становилось ближе. Слыша грохот и треск падающего вниз пола за спиной, юноша не жалел о своём решении в любом случае: лучше было упасть и разбиться, чем дать им медленно убивать своё тело и душу. В прыжке проскальзывая через пустую глазницу окна и пружиня на ноги в аккурат на бетонную балку шириной около пятидесяти сантиметров, Донхёк с грациозностью канатоходца быстро-быстро принялся перебирать заплетающимися на самом деле от усталости и напряжения ногами в сторону другого здания, топать до которого нужно было ещё метра три. Донхёк чуть не оступился и не потерял равновесие из-за тяжёлого дыхания и матов, раздавшихся от окна. — Я тебя несколько раз выебу, если не смогу спуститься и обратно вернуться, слышишь, пиздюк?! — орал Юта, сдувая со лба прилипшую к вспотевшему от бега лицу чёлку и повиснув животом на узком подоконнике. — Надеюсь, парней не зацепило… Видимо пол обрушился прямо под его ногами. Альфа исходил нотами злости и нервозности. От того, что альфа кинулся следом не смотря на то, что здание начало разрушаться, сердце Донхёка застучало ещё быстрее. От страха, граничащего с истерикой, он достиг окна другого здания в кратчайшие сроки и бежал без оглядки по уже немного более запутанным коридорам. Только вот эти здания мальчишка всё равно знал гораздо лучше, чем все эти альфы, кичащиеся своей силой, сосредоточенные только на ней и сопутствующих атрибутах. Они тренировались, дрались и доказывали что-то друг другу, считая остатки прошлого мира — бесполезным мусором. Донхёк с ними согласен не был, поэтому вместе с Марком обошёл и облазил всё вокруг. Он хотел стать альфой, не похожим на других, но вот оно как вышло… Однако сейчас он знал куда бежать и бежал, спасибо Джемину, в котором человеческое, кажется, будет жить в любой ипостаси. Пробегая по светлым помещениям, заставленным столами и какой-то техникой, мальчишка представлял в памяти приблизительную карту и бежал вверх. Вместе с тем в памяти мелькали мимолётные воспоминания тех дней, когда они с Марком сидели здесь и играли в секретарей. Толкнув неприметную дверь, он тихо юркнул в проём и аккуратно прикрыл её за собой, стараясь не создавать лишнего шума. Совершенно выдохнувшись, он медленнее побрёл по тёмному помещению без окон, передвигаясь по памяти и на ощупь. Он уже почти дошёл до двери на другом конце помещения, как едва не снося дверь с петель, с шумом и хриплым дыханием в комнате появился Юта. — Я тебя по твоему свежему, сладкому запаху из-под земли достану, миленький, — оскалился Юта, хрипло и ядовито смеясь, когда мальчишка уже схватился рукой за ручку двери и потянул её на себя. Выбежав вновь в большой светлый коридор, испуганный Хёк что есть сил побежал в сторону широких лестниц, желая как можно быстрее спуститься вниз и затеряться там среди множества разветвлённых коридоров и кабинетов. Юту не зря называли ищейкой, зверем с обонянием не хуже, чем у гончей, он и правда был хорошим преследователем. Надежда начала истончаться в противовес тому, как запах Хёка становился гуще и всё уплотнялся. «Совсем чуть-чуть, осталось совсем чуть-чуть!» — твердил себе омега, от волнения захлёбываясь слезами и становясь опять чересчур громким. Добравшись до лестниц, мальчишка, перепрыгивая через ступеньки и давно не работающие турникеты, выбежал, толкнув тяжёлые стеклянные двери, на широкую, заставленную машинами улицу. Солнечный свет уютно ласкал своим вниманием дома, дорогу и оставшуюся кое-где зелень. Закрыв глаза на вынужденную бледность можно было представить, что всё хорошо, что всё как прежде. Оставалось пробежать прямо по ней несколько кварталов, и свалка, на которой частенько обитал победитель этой жизни, была не за горами. Отбежав от здания буквально на триста метров, Донхёк испуганно обернулся на простреливающий, писклявый скрип открывающейся снова двери. Неумолимый, уставший, но находящийся в азарте Юта бежал за ним следом. — Котёночек, ну куда же ты бежишь? — кричал альфа Хёку в спину, понимая, куда он направлялся, и поэтому, явно насмехался и издевался. — Если хотел умереть, то мог бы просто с крыши спрыгнуть! К чему такие сложности?! ЭЙ! Донхёк перепрыгивал через лежащие на асфальте обломки, перекатывался через капоты пыльных машин и бежал, бежал, бежал, стараясь не слушать трёп преследователя, что подрывал в нём веру на спасение. Дорога до свалки казалась бесконечной, потому что японец не отставал. Увидев среди пылающих на фоне серого, вечернего неба, самодельных кострищ в железных баках тонкую фигуру в чистом, светло-розовом джинсовом костюме, Донхёк не выдержал и разревелся. Шмыгая, утирая руками с иссушенной от ветра кожей бегущие бесконечно слёзы и сопли, мальчишка едва передвигая ногами рыдал и улыбался, неотрывно глядя на прекрасное лицо, обернувшегося на звук шагов, омеги. — Спаси меня, пожалуйста, — едва слышно шептал Донхёк, вглядываясь краснющими, полными печали и отчаяния глазами в омегу, что настороженно глядя в ответ наставил на него грозное оружие. — Помоги мне, защити… Омега, грозно сведя брови вместе, посмотрел недоверчиво на идущего к нему, уставшего и чумазого пацана, но понимание проскользнуло на его лице сразу же, как только ветер донёс до его обоняния нежный и девственный омежий запах. Увидев, что позади быстрым шагом за мальчонкой рысцой следовал небезызвестный альфа, блондин сопоставил это с просьбой юнца и кивнул головой себе за спину. Донхёк не раздумывая обогнул оружие и юркнул, как и было велено, назад. Приникая близко и прижимаясь к тонкому телу крепко, не боясь испачкать чужой костюм. Юта на это недовольно цыкнул, сбавил шаг и схаркнул вязкую от бега слюну себе под ноги. — Стой где стоишь, Накамото! — низким, истинно мужицким голосом велел омега, без раздумий нащупывая тонким наманикюренным пальцем спусковой крючок. — Эй, ВинВини! Не лез бы ты не в свои дела, да, дорогуша?! — говорил альфа будто спрашивая, но сам же на вопрос и отвечал. — Отдай мальчишку и не лезь в это. Серьёзность тона Юты пустила холодок вдоль спины Донхёка, он кулачками прижался к ровной спине крепче, зажмурился и начал как мантру шептать себе под нос: «не отдавай меня», «не отдавай меня», «не отдавай меня, пожалуйста», «только не отдавай меня». ВинВин от услышанного надорванного, пропитанного отчаянием бубнежа нахмурился ещё больше. Он посмотрел альфе прямо в глаза и окатил того ненавистью и презрением с такой силой, что где-то внутри у Юты в который раз при встрече с этим омегой в груди что-то ёкнуло, а в голове, а может и где-то куда глубже, поселился вопрос о том, всё ли он делает правильно. Если он когда-нибудь хотел уложить неприступного и эфемерного, как видение, ВинВина на лопатки и хорошенечко так отодрать, то…видимо нет. — Я могу дать тебе только пулю в лоб, которую ты давненько так заслуживаешь, — выплюнул шипяще омега с лёгким китайским акцентом и передёрнул затвор, держа автомат уже двумя руками. — Нахуй иди, Накамото, пока я не решил всё-таки преподнести нам с тобой такой щедрый подарок. — Воу-воу, куколка! Мы вас всё равно найдём. Не тебя, так его точно выловим, — продолжал запугивать омег Юта, но всё же уже отступал назад. ВинВин альфе ничего не ответил, он дождался того момента, пока Юта не скрылся из вида, развернулся и схватил мальчишку аккуратно за пересушенную на ветре смуглую ладонь. Потянул на себя и встретил сопротивление, смотрящее на него растерянно и всё так же испуганно, заторможено и недоверчиво. — Пойдём, малыш, нам здесь лучше больше не появляться, — сказал уже куда мягче блондин, перехватил оружие поудобнее и повёл, шумно сглотнувшего, но поддавшегося, мальчишку в сторону разрушенных зданий. *** ВинВин, ни на секунду не отпуская маленькой ладошки, вывел Донхёка через множество тайных путей и коридоров. Разрушенные здания восстанавливались, упавшие стены, поднимаемые невидимой и неведомой силой вставали на места, освобождая проходы. Там, где должна была быть воронка от взрыва, произошедшего шестьдесят лет назад, стояли новые дома и работающие заводы. Они шли по всяким тихим, безлюдным переулкам и Донхёк, не веря своим глазам, мельком видел как на главных улицах ездили машины и мелькали спешащие по своим делам люди. Подросток восторженно прислушивался к отдалённым звукам чужой, забавной речи, обрывкам музыки и каким-то объявлениям. Он не мог ничего сказать, наверное, даже не хотел и просто следовал за ВинВином, который ещё больше чем прежде не был похож ни на кого из них. Когда они прошли несколько часов к ряду, то оказались на другом конце того Сеула, который знал Донхёк. Всё те же выжженные растения, больше напоминающие иссушенные гербарии, заросшие толстым слоем пыли стены и окна, и царящая кругом разруха. Остановившись перед высоким, казалось уходящим в самое небо, к реденьким облакам, домом, но который с той стороны, где находилась община не было видно, омега выпустил руку Хёка, но тут же привлёк к себе и крепко обнял, позволив уткнуться лицом в грудь. — Мы теперь вместе навсегда, — сказал блондин не устрашающе, но серьёзно, так, словно сказанное отрезало все пути назад. — Потому что ты знаешь мои секреты и потому…что ты не похож на тех, с кем жил. — Я…не против остаться с тобой. И не спрошу ничего лишнего, — обнял робко мальчишка омегу в ответ и позволил снова горячим слезам заструиться по пухлому лицу. — Я в неоплатном долгу перед тобой, хён… Спасибо, что спас меня. Спасибо, спасибо, спасибо… Спокойствие от чужой защиты наполнило лёгкие кислородом, взведённая внутри пружина наконец-то расслабилась и не грозила больше пробить грудную клетку. Донхёк спасся и за год, он был уверен, станет ничуть не хуже ВинВина, чтобы суметь защитить Марка. Если ему такая защита понадобится. ВинВин жил в шикарной многоэтажке на самом верхнем этаже и даже с учётом того, что после разрушений прошло шестьдесят лет, этаж, который служил необычному омеге пристанищем, выглядел как самая несбыточная и нереальная мечта для Донхёка и всех тех, кто жил в Сеуле сейчас. Работающая каким-то невероятным чудом сантехника, вид из окна, где всё зелёное и красивое, мебель и прочее оборудование, — всё было настолько невероятным, что казалось сном. Хозяин дома не стал селить скромного, нерешительного, но больше осторожного, как бездомный котёнок и даже ступающего аккуратно мальчишку в отдельную квартиру, а пустил к себе. Растроганный ребёнок полез было обниматься, но омега его тут же затолкнул в ванную, сверкающую чистотой и пахнущую клубничным гелем, стянул быстро грязную одежду, включил тёплую воду и оставил одного. Слёзы побежали из глаз в очередной раз. Минут десять мальчишка просто стоял под струями тёплой воды и смотрел как по белой керамике ванной в водосток уходила мутная чёрная вода. Касаться белоснежной мочалки казалось преступлением, но под пристальным и требовательным взглядом ВинВина, вернувшегося с чистой одеждой и полотенцем, Донхёк взял её и нерешительно начал тереть ноющее от каждого прикосновения тело. Измождённый стрессом и разморенный теплом организм начал перестраиваться и проявлять себя куда активнее, чем раньше: ароматная смазка скользнула по внутренней стороне бедра, а от малейшего дуновения ветерка по коже прошлись крупные мурашки, заставляя тоненько ойкнуть. Подняв на непонимающе глядящего на него ВинВина взгляд полных печали огромных карих глаз, Донхёк беззвучно спросил то ли это, о чём он подумал. — Вот и течка, малыш, — вздохнул блондин, кивая и осторожно касаясь сверкающих от влаги медных волос подростка. — Сегодня у тебя будет тяжёлая ночь… — Меня зовут Донхёк, — закручиваясь почти с головой в большое белое полотенце, представился наконец-то омега, тем самым желая открыться и стать ближе. — Я…сильный, я всё выдержу. — Можешь звать меня Сычен. Только ты можешь, — улыбнулся мальчишке омега, выглядящий теперь по-домашнему и совершенно не опасно. Он выглядел так, что теперь к нему не было страшно прикоснуться и сделать это хотелось просто смертельно сильно. Прижаться и чувствовать себя в безопасности, — это всё, чего мальчик, оказавшийся омегой, хотел сейчас. Донхёк понемногу рассказывал о своей жизни, об общине в которой он находил какой-никакой кров и стол, о Марке. О Марке, своём лучшем друге с которым они с самого детства были как два неразлучника, Донхёк рассказывал больше, дольше и чаще всего. Буквально через слово вставляя диковинное имя. ВинВин, сидящий на подоконнике у раскрытого в прошлое окна, понимал, что омежка уже скучал, очень сильно и невыносимо. — Марк, а он кто? Не лучше этих, раз не защитил тебя? — спросил неосторожно Сычен, сидя тем же вечером на диване в зале и расчёсывая золотые, солнечные на самом деле волосы сидящего на мягком розовом ковре, расслабленного и накормленного Донхёка. — Он защищал, но…он младше и эта волна не определила его… Если он вдруг станет омегой, я хочу защитить его. Хён, научи меня, сделай таким же сильным, как ты, — вдохновенно начал мальчишка, постепенно начиная ёрзать бёдрами всё больше из-за намокающих пижамных штанов. — Научу, — наклоняясь ниже, вскользь касаясь холодной щекой горячей мочки смуглого, горящего вишнёвым, ушка и приобнимая подростка за плечи, негромко сказал Сычен, который, пленённый вечным одиночеством, в тепле, в Донхёке и в спасении нуждался ничуть не меньше. — Пойдём спать, уже поздно. Приоткрыв дверь, находящуюся в противоположной стороне от своей спальни, которую уже успел показать, Сычен пропустил Донхёка внутрь комнаты первым, включив свет немного погодя. Донхёк удивлённо выдохнул, издав какой-то смешной, но до одурения милый звук, во все глаза рассматривая комнату с нежно розовыми обоями, бордовыми шторами в пол и огромной постелью с таким же розовым балдахином над ней, сшитого из прозрачного тюля. Вся постель была завалена кучей маленьких подушечек и не меньшей кучей плюшевых игрушек. Вновь щёлкнув выключателем, Сычен вынудил расслабившегося омежку испуганно вздрогнуть и замереть. — Посмотри наверх, — попросил китаец с улыбкой в голосе. — Это была чья-то детская? — восторженно спросил Донхёк, разглядывая светящиеся на потолке звёзды. — Она очень красивая. — Теперь это твоя комната, — не включая больше свет, тихонечко подобрался Сычен к Хёку, взял его за руку и, усевшись на постель, потянул на себя. — Ложись, сегодня я посплю с тобой. Обнимая свернувшегося в позу зародыша и постанывающего время от времени из-за неприятных ощущений Донхёка и прижимая покрепче к своей груди, ВинВин сам впервые за долгое время уснул настолько быстро и спокойно. Он не видел ни единой причины не доверять мальчишке, веру в хорошее у которого вероломно отобрали, сломали и растоптали. Донхёк был как открытая книга, а ещё нуждался в нём так сильно, что спасти и тут же бросить на произвол судьбы не входило в планы Сычена. *** Целовать золотые локоны и золотую кожу на лбу, щеках, шее и плечах стало привычным, каждодневным ритуалом. С каждым совместно прожитым днём Сычен пытался научить впитывающего как губка Донхёка как можно большим вещам, которые ему были необходимы для выживания с учётом того, что время под свои нужды, в отличии от некоторых, он гнуть не умел. И с каждым днём он привязывался к взрослеющему смуглому омеге сильнее, постепенно, не представляя себя больше одиноким. Выяснять, в какую же плоскость вели их отношения не стремился никто: Хёк был слишком юн и неопытен на взгляд Сычена, чтобы проводить какие-то грани сознательно, а сам блондин не мог решить поступать ему по-совести или же потакать собственным слабостям и начать привязывать мальчишку всеми возможными и невозможными верёвками. В Донхёке проглядывались грациозность, мягкость, нежность, ранимость, дотошная заботливость и покорность от омеги, но и качества от альфы в виде дерзости, желания преодолевать опасности, испытывать в постоянных дозах адреналин от острых ощущений и неуёмное любопытство, присутствовали у него в крови также. Это невероятно гармоничное сочетание восхищало ВинВина. Это касалось и невинных поначалу шалостей, но взрослеющий, набирающийся опыта и разнообразных мыслей юноша молчаливо приходил к каким-то своим выводам, постепенно становясь опорой для ВинВина. Донхёку было сказано, что он с ВинВином навсегда, и видимо, это не только не угнетало его больше, но и переросло в какую-то цель. *** — Хэчан-и, — ступая по полуразрушенному полу у самой стены, позвал омегу Сычен, которому они перед выходом в «люди» также придумали прозвище. — Подгони блэкстара к северному окну, я через пару минут там буду. — Хорошо, — отозвался стоящий снизу Хёк и пошёл, перепрыгивая через обломки кирпича и бетона в своих новеньких берцах к мотоциклу, который они с Сыченом именовали чёрной звездой. Зверь, на котором неудержимый Донхёк рассекал по разрушенному городу и его окрестностям был подарком на семнадцатилетие и вместе с тем на годовщину совместного проживания. Неизвестно где и какими силами его добыл ВинВин, но было видно, что для него это было непросто. Он около недели провалялся в постели абсолютно без сил, бледный как лист бумаги и такой же тонкий, что через кожу все синюшные вены было видать. Хёк тогда перепугался не на шутку и не отходил от Сычена в два раза дольше и буквально вынудил пообещать больше таким не заниматься. Принять подарок вынудили доводы измученного хёна, который необходимость блэкстара обосновал тем, что без него Хёку понадобится гораздо больше времени, чтобы пробраться к другим не заражённым радиацией частям Сеула. Ведь пройти через заражённую часть напрямую без ущерба для здоровья (причём фатального) он не мог. Донхёк не знал деталей, он не знал ничего о способностях Сычена, о том кто он и откуда. Как и пообещал, он не расспрашивал ни разу. Но в принципе догадывался, что Сычен не всесилен. Как бы эгоистично это не было, но Донхёку не хотелось потерять его и себя из-за призрачной, эфемерной возможности переродиться хер знает кем и жить ещё непонятно как. Им вдвоём нормально и тут с тем, что они имели. За месяц до приближения волны взросления, Донхёк начал подбираться к общине всё ближе, ведь нужно было знать, когда Марку могла понадобиться его помощь. Наблюдая за другом издали через бинокль, Хёк всем сердцем надеялся на то, что Марк станет альфой и ему не придётся никого спасать, возвращаться туда и встречать всех тех людей, что отвернулись от него, но в тоже время другая часть сильно этому противоречила. Ведь только если друг станет омегой, то удастся выкинуть его образ из головы и целиком заменить его Сыченом. Мысль о том, что Марк станет альфой, пускала вдоль позвоночника заряженные статическим электричеством мурашки, рождающие жар и желание под кожей, которые было не вырвать оттуда даже самой отчаянной дрочкой в одного или с Сыченом. Поэтому, закуривая ментоловую сигарету и задыхаясь её горьким дымом, он думал о том, что спасти Марка, увезти в хорошее место и пожелать счастья с каким-нибудь хорошим альфой будет лучшим решением. Находясь сейчас критически близко к общине, ведя своего железного коня туда, куда сказал ВинВин, Хёк не мог не думать о том, что где-то там Марк. Как-то он там, с кем-то…или наоборот, бродит совсем один по их развалинам и грустит. Вин, закончив свои загадочные дела, спустился на тросе из окна третьего этажа и, расставив бёдра, опустился в аккурат на сиденье позади мальчишки. Обняв Донхёка поперёк груди, блондин чуть привстал и, целуя по привычке в торчащее из-под золотых прядей бронзовое ухо с серёжкой, игриво притёрся поближе. — Ну что, поехали? — В сектор «Б»? — спросил Хэчан, оборачиваясь лицом к сидящему сзади омеге и внимательно глядя в красивого разреза глаза, смотрящие на него с поволокой. — Ну, можно и туда заглянуть, — согласился покладисто ВинВин, поправляя переливающиеся золотым блеском заколки в светлых волосах и, закончив, устраивая ладони с аккуратными, длинными пальцами на крепких, тёплых хёковых бёдрах. *** Необходимость в защите отпала внезапно, за сутки до волны. Лазающий как обезьянка по развалинам Донхёк, весь в тёмной и белой пыли, особенно на лице и пушистых ресницах, наткнулся на Тэёна. Его просто внезапно обдало волной остро-мятного запаха. Обернувшись, смуглый мальчишка узнал в альфе Тэёна, брови которого, при узнавании, также взлетели вверх. — Так ты жив? — с явным смятением и отчётливо звучащим в голосе недоверием сказал он, подходя на несколько шагов ближе, но оставляя между ними расстояние в полуметр, когда заметил, что омега инстинктивно сделал шаг назад. — И здоров, — кивнул ему омега, чуть улыбаясь краешком губ, хотя эта улыбка больше была похожа на ухмылку. — Если Марк интересуется, то скажи что я в п-… — Конечно интересуется! — перебил вмиг вспыхнувший гневом и раздражением альфа, перебивая Донхёка и не давая тому договорить. — Он думает, что ты умер! Или в рабстве или ещё чёрт знает где! Я понимаю, может…ты не мог сказать ему об этом, но как ты мог сомневаться в том, что он тебя помнит и ждёт? — Я тоже помню его, Тэён-хён, — грустно улыбнулся юноша, опуская голову и позволяя чёлке упасть на лицо. — Я хотел вернуться сегодня, чтобы рискуя всем…спасти его, если потребуется. Но я обязан ВинВин-хёну своей свободой и своей жизнью. Я не могу его бросить и не хочу. Подняв блестящие от влаги глаза на Тэёна, юноша, поправив свою тёмно-бордовую футболку и стряхнув пыль с чёрных джинс, попытался восстановить голос и дыхание, чтобы заговорить снова. — Но ты же защитишь его, если потребуется? Ты…сделаешь это для Юно? — стараясь не смотреть на альфу, спросил омега, сделав ещё несколько шагов назад и спиной опираясь на полуразрушенную стену, сползая по ней вниз и приседая на корточки, судорожно начав рыться руками по карманам кожанки в поиске зажигалки и сигарет. — Гадёныш! Ты имеешь право говорить мне о Юно? — осипшим голосом возмутился Тэён делая акцент на чужом имени. — Он его брат… — затянувшись, на выдохе ответил Донхёк, глядя снизу-вверх будто бы виновато, но говорить продолжил расчётливо и уверенно, точно зная куда и на что нужно надавить. — Если не это, то что ещё заставит тебя драться за него и стоять горой? — Марк не Юно и никогда им не будет, даже если сотню раз вдруг станет омегой! Защищу я его один раз, а дальше мне с ним что делать?! — рыкнул Тэён и вены вздулись на его лбу. — Ты-то что заднюю вдруг включил? Раз весь такой крутой и обученный этим психом ненормальным! — Я уже сказал, — стоически переживая внутри бурю смятения, страха и неуверенности, но внешне оставаясь таким же трудно-читаемым. — Я не могу бросить ВинВина. У Марка всё ещё впереди, может хорошее, а может и не слишком. Я же…уже слишком плотно повязан с хёном. Докурив никотиновую палочку до конца, Хёк было потянулся за ещё одной, но вспомнил, что Сычен точно будет ругаться, если он расшалится слишком сильно. — Ты…не можешь уйти? — нахмурившись и насторожившись, спросил Тэён, допуская возможность того, что он не всё допонимает и возможно ему шлют какие-то скрытые сигналы, которые нужно разглядеть и прочитать. — Ты очень сильно изменился за год…в принципе, а для омеги так тем более. — А ты думаешь я там сок вишнёвый каждый день пил всё это время да ногти подпиливал? — усмехнулся своим мягким, вводящим в какое-то странное состояние голосом рыжеволосый. — Нет, ну это я тоже делал, но по сравнению с тренировками в гораздо и гораздо меньших количествах. Тэён же на данную реплику продолжал молчаливо разглядывать мальчишку, которого в последний раз видел чумазым ребёнком, а сейчас совершенно изменившимся, прекрасным существом, которое язык не поворачивался назвать обычным человеком. Донхёк, ставший омегой, с невероятной силой притягивал взгляд к своему телу, своим движениям, взгляду, голосу и всему прочему. Всё, что у него было, что было в нём, — всё манило и при взгляде на него тут же рождало в чужой голове потребность. Неумолимую. Смотреть, сжимать, быть рядом и запахом его дышать. Омеги всегда производили такое впечатление, их было крайне мало, и не понятно почему с ними обращались так неподобающе, что они, чтобы не быть изнасилованными, использованными и униженными, убегали прочь и готовы были погибнуть где-нибудь в одиночестве. В груди Тэёна тянуло и жалило от несправедливости, от глубочайшего, неизмеримого сожаления, что Юно в образе омеги он не сможет увидеть никогда. Он бы и сейчас мог забрать Донхёка себе и оберегать от всего мира, если бы перед глазами, даже открытыми, не стояло чужое лицо. Тэён пообещал вкусно пахнущему цветами и выглядящему недосягаемо Донхёку, что обязательно защитит Марка. Про себя же пожелав судьбе сделать правильный выбор. Ведь Донхёку Марк был нужен гораздо больше, чем ему самому. *** Вернувшись домой к ночи, к Сычену, который из-за волнения явно уснуть не мог, омежка залетел в квартиру и, не раздеваясь, в верхней одежде рухнул на кровать хёна, тут же обнимая его всеми конечностями через одеяло, а губами тыкаясь в шею. — Донхёк-и, что ты тут делаешь? — спросил лежащий на боку омега без сна в голосе, крепко стискивая пальцы на чужих замёрзших руках, пахнущих городской пылью. — Тебе страшно? Мне поехать с тобой? — Нет, Сычен-хён, — прижимаясь ещё ближе прошелестел омега, время от времени вздрагивая. — Я нашёл человека, который о нём позаботится. — Тот альфа Тэён, о котором ты рассказывал? — также тихо спросил Сычен, поворачивая голову к Донхёку. — А не выдерет ли он его первым, если Марк станет омегой? Знаю я этих альф… — Он точно защитит: во-первых, потому что Марк брат Юно, а во-вторых, если он станет омегой, то только его, наверное, Тэён и сможет полюбить. Так что это лучший вариант, я в нём уверен, — отозвался ровно Донхёк, стараясь не отпустить себя и не заплакать. Но эту страницу жизни надо было перевернуть сегодня. Сейчас. — Ты даже не остался посмотреть, кем он станет. Ну и так, на всякий случай… — Сычен не был глупым, но иногда так беспощадно тормозил, чем у Донхёка всегда вызывал снисходительную, полную нежности улыбку. — А ты не чувствуешь, что я не лучший спасатель сейчас? У меня течка вот-вот начнётся, дохуя я много кого, конечно, «наспасаю»… И в первую очередь человеческую популяцию от вымирания, — разворчавшись, посмеивался юнец, которого под конец речи решил защекотать возмущённый, но не удивлённый подобной дерзостью Сычен. Хёк, вырвавшись от щекочущих его рук, приподнялся, развернул омегу под собой за плечо на спину и уселся на его бёдра в районе паха. Сычен, понимая по блеску в глазах, что его солнечному мальчику нужны ласка и внимание прямо сейчас, понятливо приподнялся и принялся стягивать со смуглой кожи вещь за вещью. В приглушённой темноте приникая к невероятно мягким и пухлым губам, китаец неторопливо огладил бархатистую кожу небольших плеч, спустился ладонями, щекотно скользя по ладным бокам и пересчитывая попутно выпирающие рёбра, к кромке джинс и в тишине звонко вжикнул молнией. *** Прошёл ещё один долгий год за который Донхёк переменился окончательно как внешне, так и внутренне. Было ли дело в подавляемой и истребляемой нарочно омежности или же в чём-то ещё, но во всём Сеуле и окрестных городах его знали теперь как самого «оторванного». Почти забрав у ВинВина титул самого странного омеги в Корее, Донхёк счастлив был быть Хэчаном. Он на спор участвовал в боях и мерился силами с альфами и бетами на закрытых аренах, куда входа обычным омегам не было, если они, конечно, не Хэчан. Сычен первое время драл негоднику уши, но потом смирился, потому что истинное пламя, которым Хёк и являлся, было не удержать, а обжигаться о языки чужого гнева было отчего-то непозволительно больно. Он нуждался в этом. Он нуждался в том, чтобы при каждой возможности удостоверяться, что он сделает кого-угодно и никто не сделает с ним чего-то, чего он сам не захочет. Донхёк отчаянно нуждался в выпуске концентрируемой в нём беспрестанно энергии. Молодой, красивый, сильный, непокорный, редкий — Хэчан многим альфам казался лакомым кусочком, заветным призом и выигрышем в лучшую жизнь. Бесчисленное количество альф пыталось расположить к себе Донхёка, но он оставался верным Сычену, как говорится, при любой погоде. Он даже, пожалуй, в первую очередь оставался верным самому себе, а потом уже Сычену и ещё кому бы то ни было. Как бы сладко альфы не пели ему в уши, он знал и видел каждого насквозь. А ещё он видел, как от города к городу и от общины к общине, с омегами продолжали обращаться так же ужасно, как пытались с ним. Красивые и сильные, умелые воины и просто позеры, все заглядывались на него, но по сути, предложить ничего в замен не могли. Потому что, как не иронично, но того, что Хёку было нужно — у них не было. — Все вы одинаковые, — скучающим голосом говорил омега, вальяжно и расслабленно растянувшись на диване в прокуренном, пропитавшимся алкоголем и феромонами клубе, где пара омег и несколько бет крутились на шестах, извиваясь оголёнными телами в свете флуоресцентных ламп. Омега скользил безучастным взглядом по призывно двигающимся телам, по лицам вожделеющих их альф и неизменно находил чьи-то взгляды на себе. Неприязнь и уничижительная насмешка проскользнули на мгновение на смуглом, сияющим золотой пылью лице, в орехового цвета глазах плавилась раскалённая карамель, притягивающая своей сладостью. И юноша, неохотно позволяя пухлым вишнёвым губам сложиться в скупую усмешку, разрешал себе это подобие улыбки, потому что мучения всех этих вонючих альф были ему только в радость. Он прекрасно понимал, что кто-то на созвездия родинок на его лице и теле дрочил каждую, одинокую и чертовски тёмную ночь; удовлетворённо сознавал, что изнывать по нему, не смея никогда прикоснуться, и было их наказанием. Глупые идиоты, что стремились к тому, что сами же в зародыше и губили. Им хотелось не порченного, не опороченного, красивого и ухоженного, умеющего за себя постоять Хёка, но они и шанса не давали ни одному омеге стать тем, кем Донхёк был сейчас. Омега понимал, что конкретно он, скорее всего, манил к себе именно неприступностью и недосягаемостью, но хватало и этого. — Рано или поздно на тебя объявят охоту, Хэчан-и, — посмеиваясь, предупредил юношу владелец злачного места, который, пресытившись обществом шлюх, любил посидеть с ним, любуясь и общаясь на равных. — Это не мои предположения, слухи ходят на вполне себе своих ногах. Лукас с Юга считает, что у него шансов больше, чем у остальных… Выдержав на себе продолжительный взгляд, Донхёк откинул выкрашенные в тёмно-бордовый волосы со лба и, прикусив губу, едва слышно усмехнулся, пряча за этим заклубившееся в груди беспокойство пополам с предвкушением. — Серьёзно? Вот же ж! На дно может залечь? И пусть хоть обыщется. У него скорее хер отсохнет, чем он мой след возьмёт, — фыркнул омега, теряя всю свою расслабленность, которая сменилась острым раздражением. *** — Что случилось? Ты совсем дикий сегодня, — будучи довольно-таки жёстко опрокинутым на спину, посмеиваясь, возмутился Сычен и, раздеваемый горячими смуглыми руками, попытался устроиться на узеньком диване в зале поудобнее. — Соскучился, — выцеловывая от ключиц к груди дорожку страстных поцелуев, ответил Донхёк, устраиваясь коленями меж чужих бёдер. — Чем ты занимался сегодня без меня? — Занимался тем, что изо всех сил пытался вернуть себе имя самого грозного омеги в Сеуле, — ответил серьёзно ВинВин, поскуливая от остро ощущаемых на коже губ и шипя от холода скользнувшего по влажным бёдрам, потому что слишком уж ловко и шустро Хёк стащил с него пижамные штаны. — Серьёзно? — смеясь и проникая грубоватыми на ощупь пальцами внутрь текущего и жаждущего тела, спрашивал Хёк не целуя, а попросту отпечатывая свою улыбку на фарфоровой коже и вдыхая нежный аромат роз. — Е...ещ-щё к…как, — с трудом, сведя на переносице брови и прикусив губу, сквозь палитру переживаемых ощущений вспомнил Сычен то, о чём хотел сказать, и для того, чтобы договорить схватил дрожащими пальцами смуглое запястье, мешая ему методично двигаться внутри. — Я, по их мнению, даже с автоматом в зубах в подмётки тебе не гожусь… Умилённо разглядывая надувшегося блондина, Донхёк резко наклонился вниз, чмокнул его в оттопыренные губы и, не двигая самой кистью, принялся мягко разводить пальцы в стороны, неторопливо и томно оглаживая эластичные стенки. — Они идиоты, ты же знаешь, — целуя неторопливо в уголки губ и в такт с поцелуями скользя пальцами внутри стонущего Сычена, юноша ловил приоткрытым ртом чужое тёплое дыхание и в перерывах между негромко говорил. — Они и меня всерьёз не воспринимают… Не парься… Позже, позволяя мерно двигающемуся на нём вверх-вниз ВинВину, сидящему на крепких тёмно-бронзовых скрещенных коленях, самозабвенно облизывать и целовать соднова все имеющиеся у него родинки на лице и шее, Донхёк в безапелляционном порядке предложил хёну с недельку посидеть дома. Говорить о надвигающихся неприятностях не хотелось раньше времени. *** — И долго ты собирался скрывать, что на тебя объявлена охота? — ровно через две недели после внезапного отпуска, явившись домой только под ночь, достаточно зло спросил Сычен, уперев руки в бока и требовательно глядя в глаза. — А она всё-таки объявлена? — беззаботно спросил Донхёк, сложив свои ровные смуглые ножки в коротких джинсовых шортах на журнальный столик и читая какой-то глянцевый журнал, откопанный видимо где-то совсем недавно. — Я думал это лишь глупые слухи… — Донхёк! Ты мог и должен был предупредить меня! — взрываясь от негодования швырнул блондин автомат куда-то на пол и подлетел к невозмутимо читающему что-то юноше. — Нас бы тут не было в тот же вечер! — Поэтому и не сказал, — откладывая небрежно зеркального вида переливающуюся при свете бумагу на пол, взяв хёна за холодную и влажную ладонь и глядя на него с небольшим отблеском вины во взгляде снизу-вверх, усадил рядом с собой. — Я не хочу уходить, мне нравится здесь. Почему из-за них мы должны убегать? Сычен, снесённый напором стали в хриплом и мягком по своей природе голосе, лишь огромными, понимающими глазами наблюдал за тем, как на красивом донхёковом лице бушевали праведный гнев и неукротимая, дерзкая, ядовитая ярость. — Как бы я не старался и каким бы сильным не становился, мне всегда придётся уносить ноги и без оглядки бежать в неизвестность? Оставлять свой дом и своих близких? — в напряжении опустив ноги на пол, а лбом уперевшись сомкнутые в замок ладони, опущенные на колени, зло спрашивал юный омега. — А нихуя подобного! Пусть сами убираются! — Хёк… — Или нам лучше и правда уйти? Сбежать прямо сейчас на другой континент, искать себя среди сотен развалин, но держаться до последнего вместе? — тут же переменившись, но всё также улыбаясь ясно и глядя осмысленно, спросил Хэчан, явно раздираемый тысячей мыслей и вопросов. — Хорошо, милый, мы останемся здесь, — придвигаясь ближе, нежно обнимая Донхёка за шею и целуя в шоколадного цвета ушко, успокаивающе сказал Сычен, вдыхая с вишнёвого цвета волос аромат ирисов. — И я если надо умру, но не позволю ни одному из них к тебе прикоснуться. — Никогда не говори так, хён! Я сам их убью, если потребуется, — до боли сжимая сладко пахнущего розами, домом и любовью омегу в своих тонких, но жилистых руках, сказал Донхёк, прикрывая глаза и стараясь успокоить бешено бьющееся в груди сердце. *** — Сычен-а, а у тебя была когда-нибудь близость с альфой? — закуривая прямо в разворошенной и ещё горячей постели, спросил Донхёк, пряча свою смуглую кожу за белым одеялом. — Была и не раз, — усмехнулся омега, лежащий рядом на животе, любопытству своего омежки, который не смотря на сбитые и не заживающие в боях костяшки, вредные привычки и в основном ведущую роль в их отношениях, в душе оставался ещё сущим ребёнком. — Но с твоим появлением в моей жизни нужда в этом отпала. Пару минут омеги лежали в тишине, каждый думая о своём. Когда Хёк поднялся и потянулся в сторону прикроватной тумбочки, чтобы сбросить пепел в пепельницу, Сычен с тянущим в груди чувством осознавал, что не он должен был оставлять бордовые, сливовой кожицей лежащие поверх выпирающих позвонков, засосы на тонкой смуглой спине. Эгоистичная, возникшая от безысходного одиночества, любовь сменилась на привязанность настоящую, так близко к себе и своей душе Сычен никого раньше не ощущал. Он не был против положить себя на алтарь их любви, но Донхёку явно необходимо было что-то другое. Что-то более цельное и конечное, например кто-то, кто не Сычен, испытывающий по отношению к младшему с каждым днём всё более неоднозначные чувства, а в идеале — альфа. — Я тоже не спал ни с кем…кроме тебя, — вернувшись обратно в постель и погасив свет приглушённого ночника, утыкаясь губами в острое, успевшее стать холодным плечо, пробубнил юноша, сладко зевая и собираясь спать. — Не смотря на то, как…я иногда себя веду и где шляюсь… Донхёк хотел добавить: «Ты можешь быть уверен во мне». Но не успел. — Не нужно этого стыдиться, Донхёк-и, — протягивая руку к немного попорченным и жёстким от краски волосам, произнёс Сычен, едва хлопая сонными глазами в усыпляющей темноте. — Ты омега и тебя не может не тянуть к альфам — это наша природа… Поэтому если ты встретишь кого-то достойного, я не буду против. — Хён! — возмутился Донхёк, обвивая под душным одеялом тщедушное тельце китайца всеми своими конечностями и крепко сжимая. — Если ты принесёшь маленького Донхёка за пазухой, я не буду против вдвойне! Мы будем любить его сильнее всех на свете, но давай пока не сейчас, мы ещё слишком молод-… Ауч! — вскрикнул под конец речи блондин, из-за того что Донхёк, довольно порыкивая и противно посмеиваясь, больнюче укусил его за плечо. — Хён, не говори ерунды! Если кто кого-то и принесёт, то точно не я! Я вообще с альфами не спал, а ты считаешь, что я похож на такого болвана… *** Когда с неба ни с того ни с сего посыпался колкими хлопьями снег, Донхёк ощутил не радость, окрыляющую к новым свершениям, а непонятную, матовую и непроглядную как туман тревогу. Находясь в Итевоне по делам Сычена, который то приторговывал информацией, то ещё чем-то, им пришлось заглянуть в самую большую общину, которая почему-то позиционировала себя как свободный город, где площадь, рынок и бар являлись свободной зоной. «Прикинь, да? Охуеть можно!» — идущий за ВинВином близко-близко, словно приклеенный, дышащий щекотно в шею и шепчущий под розовеющее на холоде ушко, насмехался над происходящим Хёк, хотя на самом деле просто напросто опасался отходить от него далеко. Но признаться в чём-то настоль постыдном себе не мог. Хэчан смотрел на пальцем деланную демократичность выщербленных на стенах лозунгов с явным скепсисом во взгляде. Потому что куча городов не смотря на привлекательную мишуру жила по негласному правилу: «ступивший на нашу землю омега — наш омега». В случае с Хёком это звучало как чёртов вызов, как прямая угроза его свободе и независимости. И если Сычен бродил где хотел, как кот, и никому не принадлежал и его, слава богу, не трогали. То Хёк же ступал лишь по границам и очень-очень осторожно, потому что его внезапно хотели себе все, сразу и по умолчанию, то и дело посягая на свободу его тела как минимум. Заворожённые падающим снегом и выросшими до колена сугробами, дети какой-то, видимо центральной, общины весело бегали и улюлюкали, увидев что-то необычное и для них невероятное. Дети смотрели на первый за двадцать лет снег, а Донхёк смотрел на них. Воспоминания из детства и в том числе двухлетней давности всплыли из самых затаённых уголков памяти, неизменно напоминая о Марке, о Джемине и о Джено; о тех временах, когда они были детьми, голодными, тощими и грязными, но дружными. — Ух ты! Гэгэ, смотри какой красивый омега! — послышался сбоку тоненький юношеский голос, а до обоняния долетел запах подснежников. Повернувшись в сторону говорящего, юноша удивлённо уставился на юного, только определившегося красивого светловолосого омежку, во все глаза разглядывающего его самого. Он стоял спокойно, ждал с замиранием ответа и словно не торопился спрятаться или скрыться. Поразительное спокойствие и непонятная Донхёку уверенность преобладали во всём тонком, эфемерном облике юнца, одетого в светлые и чистые одежды. Снег летел и этот мальчик, был словно самая большая снежинка, спустившаяся с небес, а эти вокруг, словно были его конфетти, брошенные для антуража. — Эй, парень, ты что тут ходишь совсем один? — спросил, возникший незаметно за спиной паренька, альфа, пахнущий какими-то орехами, которые Донхёк попробовал совсем недавно, найдя в каком-то разрушенном ларьке. Рецепторы, перебивая вкус никотина, восстановили во рту этот чудесный, необычный вкус, вынуждая омегу облизнуться и почувствовать себя до странного смущённо. — А ты его альфа? Вот и следи за ним, а за мной не надо! — ядовито отбрил Хёк, замечая краем глаза идущего к нему через всю площадь, выделяющегося как всегда, Сычена, который, его собственно тут вероломнейшим образом и оставил пять минут назад. Мальчишка возмущённо что-то пискнул, но вступившие в битву взглядов юноши его не слушали. — Я его брат, — спокойно и даже улыбаясь, но крайне взбешённо сверкая глазами, сказал альфа, кладя руку на узенькое плечо блондинистого омежки. — Меня зовут Кун, а это Ренджун. — Хэчан-и? У парней проблемы? — спросил подошедший Сычен, выглядящий спокойно и даже равнодушно, но держа автомат под рукой на любой внезапный, не вписывающийся в их планы случай. Кун, увидев Сычена вблизи и узнав в нём ВинВина, чертыхнулся и отвернулся немного в сторону. — Никаких проблем, — поворачиваясь к хёну и солнечно ему улыбаясь, заверил Хёк, решив не создавать никому проблем на пустом месте. — Пойдём в бар, пока там есть ещё нормальное пойло, хочется уже горло промочить. — Ты же омега, тебе нельзя пить! — крикнул Ренджун ему вслед, но не с укором, а как-то заботливо, что Хэчан не смог игнорировать брошенные тихим голоском ему прямо в лопатки слова и, приостановившись, обернулся. — Мне можно всё, Джун-и, — ласково и мягко пропел Донхёк, игриво подмигивая и тут же подходя в голове Ренджуна под определение: «О нём меня предупреждала мама… То есть Кун». — Кун, а можно я посижу с ними немного? — продолжая смотреть на удаляющиеся спины любопытным, горящим восторгом взглядом, спросил Ренджун, не оборачиваясь на альфу. — Для тебя я Кун-гэгэ, мелочь, и нет, нельзя, — сказал, как отрезал альфа, потому что чему хорошему юного Джун-и могли научить эти слишком уж автономные омеги. *** В городе пришлось задержаться ещё на пару дней, потому что снег шёл не переставая и представлял из себя вполне себе проблему для передвижения пешком, на мотоцикле и просто в целом. Остановившись в каком-то подобии мотеля, где они были едва ли не единственными жильцами, Хэчан чувствовал себя достаточно спокойно, но в то же время опустошённо. Большую часть дня он лежал на постели, забравшись на одеяло прямо в верхней одежде, и смотрел на потрескавшийся потолок, побелка с которого постоянно трескалась, падала и осыпалась. Даже в помещении погода повторяла себя с точностью до, поселяя в юном и горячем сердце тоску. Сычен гладил его коленки, впутывал замёрзшие пальцы в волосы и целовал перед уходом в прохладную кожу, надеясь вытащить Хёка из этой дыры как можно скорее. Донхёк был благодарен и прикосновениям и поцелуям, но большую часть времени просто молча лежал, слушая щебет прибегавшего к нему мелкого омежки. Отвлекала от апатии лишь немного ренджунова одержимость мерить его вещи: кожаные, сидящие по ногам штаны, полосатую рубашку и косуху, которая даже Хёку была великовата на пару размеров. Мальчишка выглядел смешным и даже в тёмных, подразумевающих жёсткость и дерзость вещах, оставался нежным и трогательным. Но любоваться облезлыми, выцветшими обоями вечно было невозможно, потому что на третий день, когда ВинВин ушёл по делам, в Итевон явился Лукас с кучей разукрашенных альф из разных банд. Ренджун, запыхавшийся и испуганный, вбежал, как имел привычку, без стука. Но когда вошёл, то несколько секунд, пока противно скрипели не смазанные петли двери, не мог ничего сказать. Лишь чуть-чуть отдышавшись, он смог взять себя в руки и шепнуть на грани слышимости, что нужно бежать. Кун возник за узенькой спиной следом, схватил Ренджуна осторожно, но крепко за локоть и потащил, пренебрегая сопротивлением, за собой, повторяя бессвязно, что «нужно спрятаться, спрятаться». — Хэчан-и! — донеслось до стоящего в узком коридоре омеги приглушённо собственное имя откуда-то с улицы и он, приоткрыв широкое окно, высунулся одними только носом и большими настороженными глазами наружу. На вычищенном от снега месте стоял словно и не изменившийся за два года Лукас с громкоговорителем в одной руке и с битой в другой. Коротко стриженный и более мужественный, чем прежде, он стоял и нахально усмехался, в ожидании и предвкушении живо-живо осматривая цепким взглядом все окна и этажи. — Хэчан! — крикнул он весело и присвистнул, так, словно нашёл тайник с золотом, когда его большие и зоркие глаза наткнулись на притаившегося у окна юношу. — Выходи, мой сладкий! У нас для тебя потрясающая развлекательная программа! Альфы вокруг заулюлюкали. Хэчан мрачнеющим взглядом отмечал, как со всех сторон оперативно перекрывались входы в город, как простые жители непонимающе и испуганно смотрели на собравшуюся толпу и ничего не понимали. Дрожащими пальцами находя за поясом кожаных штанов ПМ, там, где неприятно вспотела кожа, Донхёк, нервно облизывая губы, прикидывал, как скоро вернётся Сычен. Действовать нужно по обстоятельствам и обстановке, но как же хотелось знать, что сделать, чтобы не накуралесить дел, которые потом ВинВин не разгребёт. Они не обладали телепатией, но знали друг друга достаточно хорошо, чтобы хотя бы примерно догадываться о том, кто и как в этой ситуации бы поступил. — Мы боем решим, чей ты будешь! — альфа, разведя в стороны занятые руки, широким жестом указал на несколько десятков вооружённых до зубов альф, стоящих вокруг него полукругом. — Тебе достанется самый лучший из нас! И в конце ты можешь сам сразиться с победителем. Если ты его уделаешь, то вопросов нет, пойдёшь домой… Всё честно, так что спускайся, нет смысла убегать! Донхёк, не моргая, смотрел на альфу и его окружение с высоты третьего этажа, изо всех сил пытаясь сохранить невозмутимый вид, не показав ни злости, ни смятения, ни страха… Самым лучшим решением был побег, ведь они пришли за ним, а не за кем-то ещё, но беспокойство за Сычена, который мог попасть в устроенную Лукасом западню, приковало ноги к полу, не позволяя сделать и шаг в сторону. ВинВин может и делал что-то с временной материей и с самим временем, но он был слишком дорог, чтобы проверять… Он был слишком важен и любим, чтобы рисковать им хоть на секунду. В конце-концов…он сбежал два года назад. Два года свободы и любви он у бессердечной суки жизни отбил, и это, если задуматься, не так уж мало. В реалиях их жизни. Донхёк, ничего не ответив, закрыл окно, задёрнул пыльную шторку и неторопливо пошёл по коридору к готовой вот-вот обвалиться лестнице. — Хэчан-и, не ходи! Не ходи! — всхлипывая, шептал Ренджун, свешиваясь с перил четвёртого этажа, до побелевших костяшек вцепляясь в тонкие металлические балясины тонкими ручками, глядя опухшими глазами на юношу и роняя крупные солёные слёзы куда-то в ворсинки вечность не стиранного однотонного ковра. Кун стоял рядом с ним как скала и крепко держал за пояс, надёжно обвив руки вокруг тонкого тела. Он смотрел на Донхёка не читаемым взглядом, жвалки ходили на его лице от усилий, переживаний или раздумий. — Всё будет хорошо, Инджун-и, не плачь, спрячься получше и сиди тихо-тихо, — успокаивающе улыбнулся он мальчишке, переведя следом посерьёзневший взгляд на альфу. — Я разберусь с большей частью этих не контролирующих себя идиотов, которые хоть и пришли за мной, но готовы кинуться на кого-угодно, но тебе стоит быть на стороже. Глаз с него не спускай и…заставь выпить эту жидкость. Запах пропадёт на пару дней, поэтому ни за что не проморгай его! Плавным движением сорвав с шеи шнурок с привязанной к нему небольшой голубоватой ампулой, омега без сожалений метнул его вверх. Даже осознание того, что флакончик был последним, не остановило его сделать доброе дело. Именно из-за него Ренджун оказался под угрозой, поэтому и ему его, пусть и косвенно, защищать. В конце концов, у Хэчана было два года тренировок и год опыта на подпольных аренах, у Ренджуна же не было ничего. Ну кроме брата, который пусть и хорошо его защищал, но тоже не всесильный. Кун нахмурился, поймав стеклянный флакончик, но благодарно кивнул, кажется только сейчас полностью поверив в то, что в Донхёке был не только пафос, но и то, чем он мог его подкрепить. Слухи разные ходили, но сам он Хэчана в деле или хотя бы серьёзным не видел. Омега, представший перед ним сейчас, заставлял оценивать его как равного, как опытного бойца, знающего и умеющего не меньше. Такие как Хэчан, наверное и раньше, рождались лишь раз в столетие, потому что он был невероятным, невообразимым, магнетическим и наполненным странным живым огнём. Кун мысленно отвесил себе подзатыльник, потому что допустил в голову до жути соблазнительную и слишком правильную мысль — Хэчана хотелось, как хотелось кожей чувствовать тепло солнца. И казалось, что и у тебя есть это право. Мечтать и грезить, бредить этим наяву. Вот какое впечатление создавал омега со смуглой, коричневой кожей, тёмно-фиолетовыми волосами и колдовскими глазами. Хэчан, набрав воздуха в лёгкие, как перед прыжком, решительно открыл дверь и вышел наружу, притаптывая, успевший лечь новым слоем, снег. Гудящая толпа замолчала и все взгляды обратились к притягательной юношеской фигуре. Ветер впутывал в волосы цвета переспевшей вишни узорчатые снежинки, ударялся о тёмное лицо и мгновенно таял от температуры человеческого тела. Усилившийся ветер грубо распахивал полы великоватой Хэчану куртки, подхватывал его тонкий запах ирисов и разносил по округе. После воцарившегося молчания толпа альф, оценивающая и довольно рассматривающая явившегося мальчишку, пропустила Лукаса, что был почти на голову выше каждого и чрезмерно широк в плечах. Выбился, видимо, в лидеры, как и хотел. — Малыш, я так скучал по тебе, — приторно сладко, до сводящих зубов, улыбнулся альфа, доходя всё ближе и метровыми шагами быстро сокращая имеющееся между ними расстояние. — Стой где стоишь, козлина, — манерно и нарочито принебрежительно протянул Хэчан своим медовым, приглушённым голосом, уверенный на сто процентов, что ему не посмеют перечить. — А то я тебе яйца отстрелю. — Ух! У деточки есть пушка? — остановившись на расстоянии двух метров, заиграл бровями Лукас, думая, видимо, что всё это какая-то забавная игра. — Может отдашь мне, чтобы ненароком не пораниться? — Ты пистолет-то хоть раз в руках держал, дебил? Знаешь, с какой стороны за него держаться? — фыркнул, посмеиваясь, Хэчан, чувствуя своё превосходство и делая со своей стороны уверенный шаг вперёд. — Не дурак, разберусь, — самоуверенно заявил Лукас, помня правила игры и терпеливо дожидаясь, когда омега подойдёт к нему сам. — Поспорим? — вскинул одну бровь вверх омега, но выражением лица давая понять всем присутствующим, что тут и спорить не о чем. — Ты заигрываешь с мной? — довольно пророкотал Лукас, когда Хэчан остановился напротив, доставая макушкой ему лишь до плеча. — Не в этой жизни, — примиленько улыбнувшись и тыкнув пальчиком себя в родинку на щеке контрастно холодно отказал Донхёк, тут же становясь серьёзным и стирая с лица всю, пусть и напускную, весёлость. — Давай, развлеки меня, попробуй, а то я заскучал. Какие правила будут у этих боёв? — дерзко бросил омега немного оторопевшему Лукасу, до последнего не ожидавшему такого напора. -…ты всё ещё злишься за тот раз, малыш? — неверяще спросил парень, усмехаясь и оборачиваясь на какие-то лица в толпе. — Вот ты злопамятная сучка, я же тебя даже не тронул… Что ты такой не ласковый? — Правила, Лукас, — не реагируя на чужое нытьё, напомнил Донхёк, проскальзывая в карман рукой за сигаретами и зажигалкой. — Не вынуждай меня думать, что ты не только тупой, но и глухой. — Не слишком ли ты дерзкий, цветочек? — в очередной раз улыбнулся альфа, но на сей раз несколько натянуто и занёс огромных размеров ладонь над маленьким, в сравнении с ней, плечом. — Мне ничего не стоит сперва тебя заломать, а потом бои провести. Я всё равно не сомневаюсь в том, что стану победителем, — сказал он, понизив голос до сексуальной хрипотцы и нагло заглядывая в округлившиеся глаза. — Яйца отстрел-ю-ю, — жестко, но певуче повторил Донхёк, уничтожающим взглядом сверля ладонь, до сих пор зависшую над его плечом. — И всю оставшуюся жизнь присовывать только пальцами сможешь. И то себе. — Ты станешь более покладистым, когда увидишь меня в деле. Ни один омега ещё не смог передо мной устоять, — всё пытался набить себе цену осаженный Лукас, тяжело вздыхая, но всё же убирая руки за спину, чтобы не придушить этого омегу ненароком. — А бои будут до первой крови… — Не думай меня наебать, Лукас, — крепко затянувшись, поддавшись вперёд и выпустив дым прямо в лицо не дрогнувшего Лукаса, протянул Хэчан. Твёрдым взглядом наблюдая за тем, как горькая душная дымка поднялась до чужого смуглого лица и проникла в ноздри. — Что это за детская возня в песочнице получится? Тебе ли не знать, что первая кровь в настоящем поединке…не говорит вообще ни о чём, — вновь поднося тёмно-смуглые пальцы с зажатой меж ними сигаретой к пухлым, ярко-фиолетовым, губам, проговорил Хэчан, медленно моргая и глядя на альфу сверху-вниз. — Сражение должно длиться до тех пор, пока один из бойцов не сможет встать. Юноша нарочно провоцировал одержимого им альфу недвусмысленными позами и намёками, потому что нужно было добиться своего любыми способами. А Хэчан в первую очередь хотел максимально сократить количество боеспособных бойцов, чтобы, во-первых, как можно меньше на орехи досталось омегам мирного населения и, во-вторых, чтобы сбежать. Разница в том, чтобы сбегать от преследования двадцати или же десяти человек, была колоссальная. — Ладно, будет по-твоему, — сказал альфа низким голосом, шумно сглатывая и несколько настораживая Хёка своим напряжённым видом и потяжелевшим дыханием. Лукас, не взирая на предупреждения, схватил омегу за руку чуть выше локтя, до боли сжав на ней пальцы и резким рывком привлёк к себе, вынуждая Хёка споткнуться, возмущённо пискнуть и с глухим стуком встретиться грудью со своим телом. — Посидишь у меня на коленках? — выдохнул альфа потоком горячего воздуха на пушистые ресницы омеги, тут же встречаясь с горящим взглядом полным ярости, гнева и отвращения. — Я тебе, блять, не яйца, я тебе бошку прострелю! Грабли убрал от меня свои! — спокойно проговорил Хэчан, но вложил в интонацию всю свою ненависть и, щёлкнув взведённым курком, приставил дуло пистолета к чужому, мигом вспотевшему, виску. Толпа альф сзади одобрительно загудела, им, кажется, пришёлся по вкусу норов Хэчана. Лукас нехотя разжал хватку на чужой руке, а Хёк только чудом удержался от того, чтобы не приняться тут же растирать ноющее от боли место. Он со всей силы двинул локтём тому в грудь и развернувшись, не обращая внимания на сдавленный выдох, отправился в обустроенное под навесом, явно для него, место. Под навесом перед площадью поставили широкое кресло, а на нём лежал старый тёплый плед. Сев на жёсткую деревянную поверхность, омега, беспрестанно вздыхая и ёрзая, закутался в плед и без интереса начал смотреть на этот цирк, устроенный Лукасом. Альфа за альфой бились друг с другом практически не на жизнь, а на смерть, настолько сильно, видимо, желая заполучить его. Донхёк сидел не двигаясь с места лишь потому, что ждал Сычена, который, чёрт его возьми, всё не появлялся и не появлялся. Практически все, кто находились в городе, собрались вокруг импровизированной арены и с любопытством наблюдали за происходящим. Видя насколько серьёзно были настроены бьющиеся друг с другом мужчины, по телу Донхёка то и дело проходила противная дрожь нервозности и страха. Они действительно были сильны, пугающе сильны. Настолько, что в глубине души заставляли его бояться за себя и свою свободу, рождали в душе семена сомнений в собственных силах, которые со скоростью света диким плющом разрастались внутри. Прошло четыре часа к тому моменту, когда треть боёв уже была проведена. Из-за туч и снега резко потемнело и вокруг арены зажгли факелы, рядом с сидевшим по-королевски Донхёком поставили керосиновые лампы. Юноша на три раза замёрз, поджимал занемевшие от холода пальчики в тоненьких кедах и уже был не уверен ни в чём. Он остекленевшим взглядом смотрел на арену, где проводились бои и понимал, что к тому моменту, когда они все закончат, он устанет и замёрзнет не меньше их. Внезапно в поле зрения появился какой-то альфа. Он подобрался тихо и совсем незаметно, остановившись в паре метров от навеса, под которым Хэчан ждал своей участи. Омега, сморгнув с глаз поволоку задумчивости, скользнул равнодушным взглядом по голубым, удивительно чистым и хорошо сохранившимся джинсам, футболке с коротким рукавом, подчёркивающей рельеф имеющейся мускулатуры, и буквально забыл как дышать, когда дошёл до лица. Поражённо раскрывая и закрывая рот, Донхёк резко выпрямился и сел, обжигая сетчатку глаз о яркость знакомой улыбки. — М-…Марк?! — Донхёку казалось, что он прокричал любимое имя оглушающе громко, но на самом деле едва слышно его выдохнул, боясь отпускать его с дрожащих губ. — Привет, Хёк-и, — улыбнулся, почему-то смущаясь, юноша напротив и сердце в груди Хэчана совершило опасный для жизни, испуганный и невероятно быстрый кульбит. Дрожащими, не слушающимися пальцами Донхёк пытался схватиться за подлокотники деревянного кресла, чтобы подняться на ноги, но они постоянно соскальзывали. Все были увлечены происходящим, поэтому на говоривших смотрели лишь двое альф, тайно следящих за омегой, чтобы поймать, если тот вдруг надумает бежать. С арены доносились крики, рёв, маты и ругательства, стоны, наполненные болью, но эти двое не слышали ничего, кроме голосов друг друга. — Ч…что ты здесь делаешь? — спрашивал Хёк, пока мозг самостоятельно генерировал какие-то вопросы. Грудь же распирало от обилия чужого аромата: сладкого и летнего, фруктового. Донхёк никогда его не чувствовал и не видел прежде, но был уверен, что то, чем пах Марк было большим и зелёным, с мягкой сахарно-сладкой мякотью. — Я…пришёл защитить тебя. Исправить то, что я не смог сделать два года назад, — просто и уверенно произнёс Марк, глядя в широко распахнутые глаза Донхёка и заражая его своим спокойствием. Чужие слова наполнили ослабевшее тело новыми силами, омега рывком поднялся на ноги, роняя плед на деревянный пол, и сделал пару неровных шагов навстречу. Стоять друг напротив друга в качестве омеги и альфы, а не в качестве друзей было остро, ново и невероятно волнительно. Целый спектр эмоций Донхёк испытывал только лишь глядя на ставшие каштановыми волосы, отливающие насыщенным алым цветом заката. Юноша в молчаливом, покорном, покладистом, ждущем бессилии покусывал пухлые губы, не смея подойти пока ещё ближе. Брови чайки, чёрные глаза, светящиеся теплотой, и родинка на лице, — всё это болезненно нежными воспоминаниями щёлкало в сердце, поднимая из самых его глубин горькую и невыносимую по Марку тоску, которая никогда никуда и не пропадала. — Марк… — осторожно, будто на пробу позвал Донхёк, смотря на юношу перед ним заслезившимися глазами. — Да? — улыбаясь уже чуть мягче, смотря преданно и понимающе, ощущая горечь Донхёка точно так же, а может и ещё сильнее, отозвался альфа, со щемящим чувством в груди рассматривая своего мальчика. — Марк… — дрожащим, плачущим, нуждающимся голосом позвал снова омега, всматриваясь в сотни вселенных и ярких звёзд, что умещались у Марка в глазах. — М-м? — бессильный перед его слезами, убитый ими и поверженный, с разрывающим грудь, бушующим желанием стереть эти слёзы с чужих щёк и ещё тысячу раз попросить прощения за два года длительного ожидания, вопросительно мычал Марк, потому что дар речи словно покинул его. — Я скучал… — обронил тихо-тихо Хэчан, сжал кулаки и собирался сказать нечто большее, как заметил, что за спиной Марка грозной тенью навис Лукас, враз теряя все слова и лишь напряжённо вздыхая. Пространство между ними искрилось живым, предвкушающим напряжением отчего у Лукаса едва пар из ушей не валил от злости, зависти и ревности. Схватив Марка за плечо и грубо развернув к себе, Лукас прорычал ему прямо в лицо: — Одержи победу хотя бы в первом бою, а потом уже подходи сюда, жалкий прихвостень Ли, — угрожающе прорычал Лукас не особо впечатлённому этим выпадом Марку, который резким движением сбросил руку с плеча и посмотрел на соперника не менее тяжёлым взглядом. — Ты сполна заплатишь за два года разлуки, которые нам пришлось испытать, уёбок, — ощетинился Марк, напоминая разозлённого, низко рычащего пса. Альфы, не отрывая друг от друга прожигающих взглядов, двинулись к арене. Марк, не прощаясь, вновь исчез из поля зрения Донхёка, поселяя в маленьком, трепетном сердечке пустоту и страх. Тут же забегав внимательным взглядом по серой толпе, омега пытался высмотреть нужную макушку, но наткнулся на смотрящего на него в упор Сычена, вырядившегося в какие-то тряпки и выглядящего, как бомж. Он смотрел без тени улыбки, всё такой же родной, но какой-то, необъяснимо далёкий. Он был будто обижен, расстроен или подавлен, горящими глазами он смотрел на Донхёка и ни один мускул на его лице не дёргался, не давая заволновавшемуся юнцу ни одного шанса, чтобы понять, что творилось сейчас в светловолосой голове. Немигающим взглядом посмотрев на Донхёка ещё пару минут, он наконец улыбнулся и отступил назад, скрываясь в безликой толпе. Начавшийся бой, ознаменованный ударом в гонг, вернул внимание Хёка к арене, на которой уже стоял Марк и какой-то альфа, крупнее него. В одних только джинсах и футболке Марк стоял и неотрывно смотрел на противника. Снег падал ему на волосы, таял на рельефных руках и делал его сосредоточенное лицо каким-то заоблачно красивым. Пока альфы сражались врукопашную, Донхёк, неслышно, по сравнению со стоящим гамом голосов, ступил по скрипящим половицам деревянного настила, вибрацию которых он чувствовал через подошву кед, спустился на припорошенную свежим снегом землю и двинулся ближе к происходящему. Пробираясь меж близко прижатых друг к другу плеч, юноша шёл вперёд, пока не оказался стоящим в первом ряду. Он весь оставшийся вечер как в замедленной съёмке наблюдал за тем, как противники Марка один за другим принимали болезненное поражение. Невероятно сильный, умелый и выносливый, он был, как боец, уже намного лучше Донхёка со всем его внутренним огнём и горящей в груди свободой. Его тело, приходящее в движение слитно и плавно, выглядело божественно красиво и эстетично. Марк идеально выверено управлял собой, как чётко слаженным механизмом. Марк был Марком, он был всё таким же добрым и любящим, и впервые в жизни Хэчан, глядя на альфу, испытал неумолимое желание подчиниться. Острое и яркое, перехватывающее горло, как при сильнейшей простуде, так, что больно, в судорожном предвкушении, глотать. Хотелось подарить себя, отдать в сухие, нежные руки и попросить носить всегда за пазухой, рядом с сердцем. Чтобы быть в тепле, чувствовать любовь и заботу. Альфа бился, не обращая внимания ни на кого и следя соколиным взглядом только за противником. Промёрзший до конца, с раскрасневшимися от холода щеками и переступающий с ноги на ногу постоянно, омега думал лишь о том, что Марк может простудиться и заболеть. Донхёк, конечно, найдёт для него кучу таблеток, облезет все развалины ради него, но где его лечить, где греться? Все эти мысли занимали его голову, хотя пальцы собственных рук, даже в карманах, не могли больше согреться. Когда Марк отдыхал и начал сражаться кто-то другой, Донхёк на негнущихся ногах сбегал за оставленным под навесом пледом и, незаметно подобравшись к стоящему альфе сзади, накинул его ему на плечи. Вздрогнув от прикосновения чего-то мягкого к разгоряченному телу, что стремительно остывало, юноша повернул в сторону нахмуренное лицо, тут же узнавая смуглую кожу лица, к которому невероятно хотелось прикоснуться, сведённые вместе бровки, большие ореховые глаза и родинки, родинки, родинки. Не удержавшись, Хэчан, на одно короткое мгновение, прижался дрожащим тельцем к широкой спине, щекой утыкаясь в плечо и тут же отпрянул, пока этого никто не заметил и пока Марк не успел его удержать, развернулся и поспешил скрыться в толпе. Всё оставшееся до боя время Марк стоял и глупо улыбался, считая эти минуты самыми счастливыми, что были в его жизни. Когда на арену вышел Лукас, он, шевельнув плечами, сбросил с себя принесённую омегой накидку и пошёл навстречу. Лукас был выше и шире, он в принципе был больше, но Донхёк не сомневался в своём альфе. Юноша верил, что он одолеет кого угодно, а если не одолеет, то у Хёка есть пушка и «пошло оно всё». Нащупав за поясом штанов ствол оружия, омега выдохнул, успокаиваясь. Потому что они вместе раз и навсегда. Даже если их «навсегда» сузится до пары минут. Лукас начал атаковать грубо и в лоб, наступая на уклоняющегося и юркого Марка. Внезапная подножка и невероятные силы в жилистых руках стали для короткостриженного альфы неожиданностью, но не то чтобы фатальной. Резко подскочив на ноги, он принял боевую стойку и стал атаковать не так топорно и прямолинейно, как раньше. Резко ударив Марка в под дых, альфа схватил его за каштановые волосы и, резко потянув на себя, ударил коленом в лицо. Хэчан испуганно вскрикнул, толпа удивлённо и синхронно выдохнула. Донхёков альфа схватился руками за чужую ладонь, что крепко держала его за волосы, и дёрнув за неё, выворачивая во внешнюю сторону, освободился от хватки. Поймав в торс и лицо пару размашистых ударов, Лукас схаркнул на грязный и заснеженный пол кровавую слюну и, разозлившись, свистнул, не глядя словив брошенную ему кем-то из его прихвостней биту. Марк на это хмуро усмехнулся и, не поведя и бровью, отошёл к другому концу арены, нагнулся, схватил стоящий внизу табурет, и вернулся с ним назад. Щепки летели во все стороны и стоял ужасный треск, бита лукаса, обмотанная проволокой и начинённая гвоздями, неприятно скрежетала, заставляя морщиться от пробирающего дрожью звука. Альфы со всех сторон пытались достать друг друга, виртуозно размахивая своим оружием. Когда от табурета марка осталась только одна ножка, он перестал вести оборонительный бой и начал атаковать. Молниеносно атакуя противника, когда Лукас достаточно устал, но отвечал слишком разъярённо и необдуманно, Марк совершил обманный выпад и без сожалений, с устрашающей силой и непоколебимой решительностью нанёс ему удар прямо в голову. Толпа обескураженно воскликнула и замолчала. Разлетевшаяся на две части ножка табурета с деревянным стуком упала на пол и скатилась в снег. Лукас, закатив глаза, грузно рухнул на деревянный настил, кажется, окончательно, разбивая себе лицо. В ощутимой тишине, что разбавлялась только завываниями ветра, все смотрели на Марка, возвышающегося над поверженным альфой, и молчаливо ожидали того, что будет дальше. Марк сморгнул усталость и поднял голову, устремляя взгляд на смотрящего на него во все глаза Донхёка. Выдохнув, омега в доли секунды ураганом заскочил на возвышение к Марку, крепко обвивая руками за шею и безвольно повис на нём, прижимаясь как можно крепче, чтобы полной грудью вдохнуть его запах, чтобы собственным телом ощутить его близость, чтобы собою альфу согреть, замёрзшего и уставшего. Марк, дрожащими от перенапряжения руками крепко, но осторожно прижал его к себе за спину, то и дело успокаивающе водя ладонями по пояснице. Толпа радостно взревела, поздравляя победителя и чествуя его, не зная и не догадываясь даже о том, какой на самом деле это был фарс — все эти бои и состязания. Донхёк в любом случае выбрал бы только Марка, победившего ли или проигравшего. Только Марку в случае победы достался бы Хёк, любым другим — только пуля в лоб. Они стояли вот так обнимаясь и не двигаясь, кажется, целую вечность. Все уже разошлись и на улице никого не осталось, раненых отнесли в некое подобие больницы, а кто-то и вовсе просто уехал, ночь окончательно опустилась на город, снег закончился, а они всё ещё стояли, не в состоянии оторваться друг от друга. Юноша прижался лбом ко лбу Марка и смотрел ему прямо в глаза, мягко-мягко улыбаясь, и не собирался отстраняться и отлипать. Марк только покачал на это головой, подхватил тоненькие, идеально лежащие у него в руках бёдра и, попросив для удобства скрестить ноги у него за спиной, понёс омегу в сторону гостиницы, где он остановился. Лишь в холле на первом этаже омега слез с чужих рук, увидев не находящего себе места Ренджуна, которого безуспешно пытался успокоить Кун. — Хэчан-и, ты в порядке! — крикнул эмоциональный омежка, подбежав к нему и крепко прижавшись, обнял. — Я обязательно тебя спасу, мы с гэгэ спасём! — громко шепнул он, недобро косясь в сторону неловко улыбающегося и чешущего бровь альфы. — Не нужно меня спасать, Инджуни. Это мой альфа, — сказал Хэчан, гладя рукой по пшеничным волосам, но видимо произнёс это вложив слишком много чувств и эмоций в слова, потому что омежка тут же оторвался от него и во все глаза уставился на слишком уж обычного на его взгляд парня. Кун также, оторвав от омег напряжённый взгляд, принялся изучающим взглядом скользить по смущённому подобным вниманием и немного зардевшемуся альфе. — Слишком невзрачный, — вынес свой неутешительный и немного бессердечный вердикт Ренджун и снова посмотрел на старшего омегу, сверля расслабленную улыбку дотошным, подозрительным взглядом. Юноша не успел ничего ответить, как голос подал молчавший до недавнего времени Марк. — Донхёк — солнце, а я тень, которую оно отбрасывает, — мягко улыбаясь и нерешительно озвучивая вслух свои мысли, говорил юноша, глядя в глаза своему солнцу. — Всё так и должно быть… Ренджун не нашёлся, что на такое сказать, но взглянул теперь на Марка не столь поверхностно, как прежде. — Хэчан-и, — позвал Ренджун, почему-то пряча от омеги глаза и кусая бледные губы. — ВинВин-хён…он ушёл… Улыбка сползла с лица Хёка и он встретившись растерянным взглядом с обеспокоенным Марком, тут же сжал его ладонь в своей и повёл наверх. Преодолевая лестничный пролёт за пролётом, мальчишка, пребывая в тоскливом смятении и лёгкой грусти, терялся в догадках о том, что же заставило его Сычена уйти даже не попрощавшись. Обида и непонимание царили в его сердце, никогда прежде он не ощущал себя брошенным. В небольшой комнате, состоящей лишь из постели и шкафа, всё ещё пахло розами и ВинВином, сигаретами Хёка и немного их любовью. На небольшой прикроватной тумбочке лежала аккуратная, криво и второпях написанная записка. «Донхёк-а, я счастлив, что теперь тебя есть кому защитить и по-настоящему спасти, сделав твою жизнь прекрасной. Я понимаю, что так неправильно, но я всё ещё слишком… сильно люблю тебя, чтобы находиться рядом. Не ищи меня, малыш, я сам найду вас, когда придёт время. И…я не хотел бы прогонять тебя из дома, но я и сам туда не вернусь. Пусть он останется тем, что у нас было, потому что я не хочу этого забывать… Хорошо, Хэчан-и?» Смяв листочек в подрагивающих пальцах, омега принялся ронять крупные слёзы и почти беззвучные всхлипы, кусая с силой губы. Альфа подошёл к своему маленькому, расстроенному омежке и принялся осторожно сцеловывать слёзы, между тем мягко чмокая в родинки на лице. Донхёк развернулся к Марку всем телом и спрятав лицо на его груди, сиплым от слёз голосом спросил, выдыхая и говоря куда-то куда-то вниз: — Ну за что он так со мной? Марк мог лишь молча оказывать свою поддержку, целуя в макушку и гладя по спине, позволяя выплакаться и наконец-то согреться.