~=*=~
Он знал Мэтта, кажется, тысячу лет. Иногда им доводилось пересекаться на учёбе, но всё больше — после неё, вместе с тем, как их увлечения принимали всё более отчётливые очертания. Дэниела тянуло к нему самым невообразимым образом, но столь редко и неправдоподобно, что он решил не утруждать себя разбирательствами в чувствах, и те так и не получили названия. Дэниел даже не пытался достучаться до самого себя. Вместо этого он проводил время с Мэттом, недостаточно много, чтобы можно было считать друг друга друзьями на век, но вполне приемлемое количество, чтобы позволять иногда списывать домашнюю работу. А Дэниел просто не мог ему отказать; и было ли дело в природном очаровании, или в том, что Мэтт к своему огромному счастью всегда ленился именно тогда, когда у Дэниела появлялось немного времени на их общие предметы, но точно сказать, почему каждый раз всё удачно сходилось, было нельзя. Мэтт в очередной раз выхватил домашнее задание по физике из чужих рук прямо перед кабинетом истории, когда Дэниел был готов удивиться тому, что непривычно долго Мэтта не было слышно. Он появился как раз кстати, почти из-под земли. Единственным, о чём успел подумать Дэниел, был тот незатейливый факт, что Мэтт никогда бы не попросил домашнее задание у кого-то ещё, возможно, из-за того, что не хотел показывать своё пренебрежение к учёбе, а, возможно, напротив, из-за того, что не хотел демонстрировать к ней интерес. Дэниел лишь проворчал: «Да, конечно, бери, в любое время», — но никакой реакции на эти слова не последовало. И вместо неопределённого игнорирования и провокаций Мэтт подошёл уже в кабинете истории, к концу перерыва, улыбаясь и в дразнящем жесте размахивая чужим заданием. Он торжественно опустил его на парту перед Дэниелом и, замявшись всего на мгновение, облокотился на неё, чтобы произнести: — Спасибо тебе, как всегда. А после подался вперёд и коснулся губ Дэниела своими. Поцелуй занял всего несколько секунд. Но за эти несколько секунд Дэниел был так близок к провалу, к тому, чтобы осознать, что даже хорошие друзья так не шутят, и к пониманию, что на Мэтта это не похоже. Но этого не случилось. Будто бы стараясь не поднимать лишнего шума, Дэниел тихо отклонился на стуле назад, оборвав поцелуй, и взглянул на Мэтта, все такого же улыбающегося, однако с поступающим волнением на лице. Думать об этом оказалось невероятно сложно — и притягательно. Мэтт решил не задерживаться и занял своё место в классе, так больше ничего и не произнеся, да и больше никто их, казалось, не видел. И всё же сердце Дэниела отбивало учащённый ритм, не найдя в себе отвращения, а это приводило к целому ряду вопросов. И уж о них Дэниел точно старался не думать. Он провёл следующие занятия за бесцельным перебиранием домашней работы по физике и всеми силами избегал рвущихся наружу ответов. Был ли он геем, если его не разозлил поцелуй с парнем? Был ли Мэтт геем, если поцеловал его? Чувствовал ли он что-то к Мэтту на основании двух предыдущих вопросов? Голова шла кругом. Поначалу такие мысли казались несуразным, но по мере продвижения вглубь Дэниел находил в них всё больше смысла. Он по-прежнему чувствовал поцелуй на своих губах, знал, что от него пахнет сигаретами, и совершенно не мог сосредоточиться на занятиях. Знания как таковые были великолепным явлением, однако знание о мотивах Мэтта (и о том, совпадали ли они с его собственными) казалось привлекательнее. Так что Дэниел выловил Мэтта по окончанию урока физики, как раз в момент, когда весь класс покидал кабинет, чтобы Мэтт смог поговорить с ним только после того, как поток в целом малознакомых лиц иссякнет. Учительница спешно закрылась в лаборатории в конце класса, напоследок громко щёлкнув дверным замком. В голове Дэниела к тому моменту было уже слишком много всего, и он с ощутимым трудом отличал память от размышлений и случившееся от догадок. Он подошёл к Мэтту, сидящему на краю парты, так близко, что буквально чувствовал растущее напряжение в чужом теле; и произнёс, тихо, как сказал ему сам Мэтт: — Мне понравилось. Второй поцелуй был длинным, оглушающим, они словно не ведали, что творили. Он был необъяснимым выплеском лишних мыслей, требующим продолжения и не требующим объяснений. Дэниел чувствовал дрожь, которой пробивало Мэтта, но в этот раз он старался запомнить каждый возможный момент, от податливого закрывающихся чужих глаз и до момента, когда он сам, не выдержав напряжения от одного единственного поцелуя, отстранился. А после изо всех сил сдерживался, чтобы не поцеловать Мэтта снова. Всё завершилось тем, что они больше никогда не разговаривали о случившемся. Они вообще никогда об этом не разговаривали. Лишь изрядно выпив, Дэниел мог снова почувствовать потребность в тех самых эмоциях, которые он испытал в долгом, необъяснимом и разбивающем всё поцелуе с Мэттом, стоило им остаться одним в кабинете. На следующий день они встретились у входа в школу, но предпочли сделать вид, будто ничего не было, и на следующий день, и на следующий, и на следующий. Он вспоминал, бывало, те поцелуи как нечто безусловно приятное, но не позволял себе зайти в наслаждении ими слишком далеко. И всё же иногда доводилось жалеть. О том, как не хватило решимости, смелости и вольности, понимания себя и своих чувств, чтобы снова поцеловать Мэтта в кабинете физики (ведь в нём не было ни страха быть обнаруженным, ни отвращения к себе). О том, что не нашлось слов поговорить с Мэттом, и лишь пугающая неизвестность заставила их молчать. О том, что странное стечение обстоятельств едва ли сведёт их снова вместе, достаточно близко, чтобы появился шанс испытать судьбу. Вечеринка подходила к логическому завершению. Улица из чёрной превращалась в серую и тёмно-синюю, люди вызывали такси или стремились найти свободное место на диванах, а Дэниел обратно трезвел. Стихли музыка и малознакомые голоса, закончилась вся выпивка, и лишь приглушённый свет продолжал освещать засыпающий дом. Дэниел курил на балконе, не имея понятия, какая то была сигарета по счёту этой ночью, и боролся со знанием того, что Мэтт тоже был где-то там, внизу. Должно быть, уже спал. Не было особо сильного желания тревожить его, однако хотя бы один друг поблизости в этой нарастающей тишине не помешал. Они успешно делали вид, что всё в порядке, уже три с половиной года. Балконная дверь тихо скрипнула, утонув во множестве прочих скрипов прекращающейся вечеринки. Дэниел лениво и в большей степени устало обернулся, чтобы увидеть Мэтта, неторопливо приближающегося к нему. Мэтт был достаточно трезв, чтобы осознавать всё происходящее, но недостаточно, чтобы уехать домой. Порыв тёплого ветра ударил дымом в его глаза. — Ещё здесь? — поинтересовался Мэтт, облокачиваясь на перила поблизости. — Хотя о чём я, я ведь тебя вижу. Мой дом поблизости, можем пойти спать туда: внизу яблоку негде упасть. Дэниел ничего не ответил, сделал очередную затяжку сигареты и встретился с осуждающим взглядом Мэтта. Но героически выстоял. Некоторое время они стояли молча, наслаждаясь ночной тишиной и самыми первыми признаками наступающего утра. Горизонт темнел, но всё светлее становилось небо. Должно быть, ему хотелось о чём-то спросить, но все мысли разом вылетели из головы, когда Мэтт притянул его к себе для поцелуя. Они стояли одни на балконе, а время было совсем ещё ранним, и Мэтт так легко развернул Дэниела к себе, будто учился этому всю жизнь. Его руки лежали на чужих плечах, и от стояния на носочках слегка покачивало. От Мэтта пахло алкоголем и чужими сигаретами, а губы на вкус были обжигающими, но Дэниел всё равно не мог сделать ни шага назад. Они простояли так — по ощущениям — целую ночь, и каждый едва завершившийся поцелуй сменялся следующим. Казалось, Мэтт и сам не готов был его отпускать, не хотел заканчивать всё так быстро, даже не думал о том, что творит. Дэниел отстранился на секунду, перевести дыхание и привести в порядок сумасшедшее сердце, но Мэтт притянул его снова, всё ещё пьяный и решительный, готовый на что угодно, даже пойти на поводу у Дэниела. Во всяком случае, ему так казалось. Переступив через самого себя, Дэниел взял руки Мэтта на своих плечах и аккуратно, всё ещё утопая в поцелуе, высвободился. Он произнёс: — Ты всё ещё пьяный, Мэтт, так нельзя, — а голос его был хриплым и сбивчивым. Столько лет спустя Дэниел и не помнил, что Мэтт тогда ему ответил. Тем не менее, он точно помнил, что больше никогда не позволял себе целовать его — ни в шутку, ни хоть сколько-нибудь серьёзно. Он считал всё случившееся между ними всего лишь странностями жизни, особенностями их отношений, ситуациями, которые просто случались. И даже если Дэниел понимал, как глупо звучали собственные отговорки, признаться самому себе в чувствах к Мэтту — даже если те находили выход в пьяных поцелуях — означало проиграть самому понятию «нормальности». Он хотел, чтобы жизнь его была нормальной, но ведь нормальная жизнь редко включала поцелуи с хорошим другом, неважно, в школе как вышедшая из-под контроля шутка или на вечеринке как пьяный порыв. Дэниел дал бы совет в такой ситуации кому угодно. Или похлопал по спине и сказал: «Ничего, чувак, бывает, — а после добавил бы: — Просто действуй». Тем не менее, Дэниел хорошо помнил, как сидел тем же утром на своей кровати и не мог поверить в то, что произошло. Как держал в руках раскалывающуюся надвое голову и думал о том, что Мэтт сам не представлял, что творит; о том, что Мэтт наверняка сам этого не хотел. Но залезать в чужую голову он, к сожалению, не умел.~=*=~
Дэниел покрывает всего Мэтта поцелуями, стоит только подумать о том, как долго пришлось ждать этого момента. А тот улыбается ему из-за спутанных волос, падающих на лицо, и думает о том, насколько маленькой оказывается его кровать. В какой-то момент мысли просто заканчиваются, и Дэниел остаётся один на один с собой, осознающим, что он нависает над Мэттом. И что Мэтт, в общем-то, не против происходящего. А ещё Мэтт снимает с Дэниела очки, грозящиеся вот-вот упасть, и с улыбкой целует в нос. Он целует плечи Мэтта через футболку и не упускает возможности ткнуться носом в шею, чтобы вдохнуть чужой запах, разбавленный кондиционером для постельного белья. Мэтт пахнет по-домашнему — самая неудивительная вещь в мире — жаром кожи и яичницей на завтрак. Но у него сегодня выходной, и Дэниел целует его совсем рано, как для обычного позднего утра. Футболка так отчаянно мешает, до дрожи и скрипа зубов, что Мэтт прячет лицо в ладонях, смеясь, когда Дэниел её с него снимает. И поцелуи их медленные, дразнящие, лишь часть чего-то большего, но Мэтту холодно без футболки лежать просто так, и он крепко прижимает к себе Дэниела, тёплого и настойчивого, ускоряющего их поцелуи, отчего они становятся рваными, и со сбившимся дыханием из-за этого. Дэниел чувствует как возбуждение разливается по телу, он не может игнорировать это, когда Мэтт лежит под ним, прижимает к себе и на выдохе постанывает от поцелуев. Мэтт так много улыбается, когда его целуют, и от этого Дэниел лишь сильнее не хочет его отпускать. Поцелуи остаются на чужих ладонях и предплечьях, на плечах вместе с лёгкими укусами (сопровождающиеся смехом и звучащим сквозь него «прекрати, мне щекотно»), на шее под тихие стоны, на груди и животе, и Дэниел садится между ног Мэтта, чтобы гладить его бёдра и целовать их, постепенно опускаясь всё ниже и ближе к паху. Мэтт возбуждён, слабо и будто бы неосознанно подаётся бёдрами вперёд, а Дэниел даёт ему те ласки, что он так просит. Сняв с себя измятую футболку, он продолжает осыпать ноги Мэтта поцелуями, целует его член через тонкую ткань домашних шорт и трусов и дразнит, мучает так намеренно и нечестно, что заставляет издавать недовольные звуки, переполненные желанием и обидой. Но Мэтт знает, чего он добивается. Знает, что в противном случае всё грозится закончиться слишком быстро; чувствует возбуждение и удовольствие от прикосновений, и желание следить за чужими медленными движениями борется с соблазном закрыть глаза и окончательно расслабиться в чужих руках. Когда Мэтт выбирает последнее, Дэниел снимает с него шорты вместе с бельём, заставляя лишь самую малость смутиться. Ведь сам Дэниел раскрасневшийся, со спутанными волосами, падающими на лицо, не слишком хорошо видит без линз или очков и столь бессовестно мучает Мэтта, что тот готов взять дело в свои руки. В голове не находится место для хоть сколько-нибудь лишней мысли, ведь всё, о чём успевает думать Дэниел, это Мэтт: как он стонет, как изгибается, как ёрзает бёдрами, как с улыбкой на губах болтает разные глупости, лишь бы не быть замеченным в том, что он немного нервничает и вместе с тем предвкушает то, что должно с ним случиться. Мысли носятся на огромной скорости, едва успевают сменять друг друга, потому что Дэниел выдавливает смазку себе на пальцы и подносит их к анусу. Мэтт нервно вздрагивает. Пальцы очень скользкие и холодные, и от первых двух Мэтт удовлетворённо стонет (ведь они, по правде говоря, уже занимались подобным), а с добавлением третьего морщится, не в силах отвлечься на успокаивающие поцелуи. Дэниел целует его в губы, не вынимая пальцев, и в то же время не может перестать думать о том, что Мэтт безумно горячий и узкий, мягкий, и что Дэниелу сносит крышу только от того, что растягивает его пальцами. Мэтт притягивает его за шею, не желая отпускать, и целует так жарко и сильно, что кружится голова. Чужие пальцы не то же самое, что свои, намного приятнее и возбуждающее, и двигаются настолько тягуче-медленно, что Мэтт двигает бёдрами, насаживаясь на них сильнее и глубже. Удовольствие распространяется по всему телу, и не стонать не получается; Мэтту остаётся лишь зарываться пальцами в чужие волосы, рассеянно целовать губы Дэниела, думать о том, будто он сейчас кончит, если позволит себе и дальше столь бесстыдно толкаться бёдрами. Дэниел вынимает скользкие пальцы и слышит разочарованный вздох, едва ли от близкого оргазма, но такой, что немедленно хочется продолжать, лишь бы чужие стоны продолжались. Мэтт помогает ему снять с себя штаны подрагивающими руками и получает поцелуй в ухо: — Только не трогай себя руками, — шепчет ему Дэниел. По Мэтту видно, как он не знает, куда себя деть, и из-за этого цепляется пальцами за изголовье кровати, пока Дэниел надевает презерватив, выливает смазку и смотрит на Мэтта, возбуждающе и с вызовом, неосознанно заставляя его съёжиться и ногами сжимать простынь. Пальцы Дэниела тонкие и холодные, даже если их одновременно три и они растягивают Мэтта, а вот член… Когда Дэниел входит, Мэтт вскрикивает, и слёзы выступают в уголках глаз, но он быстро убирает их размашистыми движениями. Дэниел безумно горячий, в любом из смыслов; он останавливается, войдя в Мэтта полностью, и наклоняется, чтобы снова целовать Мэтта, мягко, стараясь успокоить и отвлечь от боли. Это не срабатывает: Мэтт приподнимает бёдра и начинает двигаться сам, сначала сквозь очевидную боль, а после вместе со слетающими с губ стонами. Едва успевая привыкнуть, он просит Дэниела: — Можешь лечь на моё место? — Конечно, но зачем? — Меньше слов, больше действий, — и победно ухмыляется. — Ложись, тебе понравится. И правда, вид, который открывается лежащему на кровати Дэниелу, захватывает дух. Мэтт устраивается на его бёдрах и медленно опускается на член, отчего Дэниел несдержанно ахает. Внутри Мэтта очень горячо, но едва ли не такое же удовольствие доставляет сам Мэтт, что упирает ладони в чужую грудь и двигается, сначала медленно и с дрожащими руками, однако скоро сбивается на рваный ритм, придерживая одной рукой падающие на лицо волосы. Дэниелу нравится, так сильно, что он обхватывает Мэтта за бока руками в смазке и двигается ещё быстрее, чем прежде, добиваясь громких стонов, заглушающих даже похабные звуки шлепков. Ему и самому хочется шептать что-то едва различимое, когда он смотрит на Мэтта, не разбирающего ничего от темпа и ощущений. И Мэтт сдаётся, в короткий перерыв отклоняется назад и упирается руками в кровать, а Дэниел, как назло, замедляется, с улыбкой объясняя всё тем, что не хочет так быстро заканчиваться. Но их сердца словно бешеные, вот-вот выпрыгнут из груди, и Мэтт специально сжимается, чтобы услышать очень тяжёлый вздох Дэниела. Мэтт не чувствует своего тела, кажется, будто это всё не с ним, и даже если его боль до сих пор смешивается с удовольствием, он готов терпеть её, потому что Дэниел… Дэниел смотрит на него всё таким же тяжёлым взглядом, что невольно возбуждает лишь сильнее. И отчего-то отчаянно хочется двигаться так быстро, как только хватит сил, чтобы Мэтт всё громче стонал, и чтобы его ноги дрожали по окончанию, а мысли в голове превратились в ещё большую кашу, чем есть сейчас. В лёгких не хватает воздуха, когда Дэниел впивается худыми пальцами в чужие бёдра и трахает его так сильно, что Мэтту хватает пары рваных движений по члену, чтобы кончить. Но Дэниел продолжает двигаться, уже не так быстро, осторожнее, слушает чужие тихие стоны и удивлённые, опустошённые вздохи, видит, как Мэтт рассеяно убирает с лица волосы, всё не в силах прийти в себя, и кончает сам. У Дэниела тоже дрожат колени и руки, и когда Мэтт тяжело падает на кровать рядом, то подходящих слов никак не находится. Он думает о том, что, должно быть, не помнит собственного имени. Тем не менее, стоит ему хоть немного привести себя и все свои мысли в порядок, он поворачивается к Мэтту, на коже которого запросто можно пожарить яичницу, и так неожиданно мягко и аккуратно целует его в пересохшие губы. — Наверное, сейчас нужно быстро бежать в душ, — изрекает Мэтт и поправляет чужие спутанные волосы. — Всё должно быть в смазке, и мы в том числе. — Иди, я догоню, — лишь неосознанно кивает ему Дэниел, но продолжает лежать даже после того, как Мэтт подхватывает вещи и отправляется в ванную. Он никак не может поверить, что не так давно боялся поцеловать Мэтта или оказаться к нему слишком близко. Что не позволял себе думать об их сексе, что действительно, искренне не понимал, чего хочет или очень старается не хотеть. Но Дэниел закрывает глаза и видит Мэтта, сидящего на нём и его члене, обнажённого, раскрасневшегося, придерживающего свои волосы и стонущего от удовольствия, потому что они — отчего-то совсем неожиданно — занимаются сексом. Совершенно безумная мысль. Настолько, что кажется, будто происходящее нереально, а сам Дэниел и правда забыл своё имя. Он весь липкий от пота и смазки, размазанной по правой руке, грязный от растёртой салфетками спермы Мэтта, тянется к штанам, сброшенным на пол, чтобы найти там зажигалку и начатую пачку сигарет. Мэтт обязательно убьёт его за то, что он курит в его постели, в его квартире и, тем более, сразу после секса; но на несколько минут это абсолютно перестаёт волновать. Оказывается, что реальность очень хрупкая. Что она может надломиться от самой себя. Дэниел не верит своей памяти, размытой картинке перед глазами, не верит льющейся в душе воде. Он смеётся над тем, что боялся целовать Мэтта, ведь оказывается, что Мэтт совершенно очаровательно вздыхает при этом и не менее очаровательно притягивает Дэниела к себе.