Алый

      — Мертвым — вечная память, раненым — скорейшего выздоровления.       Николай остекленелым взглядом провожает знакомую фигуру дознавателя, закованную в безупречно-алое пальто — яркий всполох посреди всей этой безжизненной серости — последний яркий всполох в его онемевшей душе. Безразличные взгляды Гуро сковывают сердце железным обручем. "Как же так, Яков Петрович?" - то хочется кричать ему, рвать глотку, перекрикивая порывы промозглого ветра, незаметно пробравшегося под отсыревшую крылатку.       В темных глазах дознавателя ни намека на сожаление — только снисходительное презрение да непроницаемое, холодное равнодушие. Сейчас он бросит последний взгляд на несчастного Николая, отвернется неспешно и, с видимым усилием поднявшись на подножку кареты, скроется с глаз.       Гоголь, оцепенелый и застывший на ступенях опустевшего особняка, приходит в себя, лишь заслышав рассекающий воздух щелчок кнута — экипаж, качнувшись, трогается с места. На ватных ногах он спускается вниз, все еще не веря своим глазам.       — Яков П-петрович, — едва слышно срывается с дрожащих от холода губ. Бывшего писаря ведет, и он едва удерживается от того, чтобы не рухнуть на колени прямо посреди пыльной дороги.       — Яков Петрович! — кричит вслед удаляющемуся экипажу, делает шаг нерешительно и шатко и все же замирает: скорбь нестерпимо разъедает глаза.       Вот и нет больше Николая Гоголя. А тот, что был — та эфемерная тень прежнего писарчука — и та навсегда исчезла, незаметно юркнув за ворот безупречно-алого пальто...