Sextember

Чимин привык, что его течка проходит восхитительно уныло и не доставляет проблем ни ему, ни другим. Лет с четырнадцати он просто раз в пару месяцев ароматно пузырится на видавшее виды махровое полотенечко, жадно уткнувшись носом в экран, на котором кто-то, кому повезло больше, чем ему, характерно хлюпает и поскуливает. Вот только всему хорошему рано или поздно наступает конец, и в восемнадцать его идеальная половая жизнь половой тряпки заканчивается, бросая его в черную полосу. Иногда кожаную, иногда джинсовую, но неизменно черную. Помесь его лучшего влажного сна и ночного кошмара отзывается на «Чонгук» и вцепляется в него ласковой хваткой щенка питбуля в первый же день их знакомства. – Ты мне очень нравишься, – вгрызаются в него неожиданно мягким, прямолинейным вместо привет. И тупое сердце Чимина говорит ему до свидания. Даром, что точно такие пахнущие соблазнительным пиздецом парни в средней школе мазали его самооценку на хлебушек вместо масла. Чимин увит комплексами, как рождественский подарок лентами, но жизнь его ничему не учит, и он обреченно вручает себя в сильные, слишком красивые для него руки. И видимо, кто-то там наверху все же сжалился, в последний момент заменив уготованные ему грабли на невесомый поцелуй в лоб. Его держат крепко двумя руками и разворачивают день за днем бережно, будто видят табличку «Осторожно, хрупкое». Будто видят, что другие ее игнорировали. Чонгук наглый, борзый и такой щемяще заботливый, что сердце Чимина ломает, подтапливает, как шоколадку на водяной бане. И все его мягкое, нерастраченное жадно пьют, целомудренно прижимаясь губами к нежной коже на ребрах. Чимину щекотно, приятно и побоку на паранойю, что что-то не так. Надоедливое, комариное чувство латентной проблемы возвращается во время их первого раза, когда самый красивый парень на свете ведет себя еще более скованно и неуверенно, чем он сам, хотя опыт у него явно присутствует. По итогу гробовая тишина разбавляется лишь шуршанием простыней, так что девственность покидает его по-английски, не издавая ни звука. А после секса в чужих глазах мелькает что-то настолько затравленное и интимное, что Чимину хватает такта убрать лопатку тревоги и не докапываться. Он бесконечно любит своего мальчика-исключение-из-всех-правил и доверяет ему. Даже застенчиво приглашает его провести вместе течку, предвкушая, что феромоны помогут тому расслабиться и вести себя более смело. Вот только через пару недель, задумчиво пыхтя, он седлает скользкой мягонькой задницей напряженно застывшее под ним совершенство и чувствует себя так, будто занимается непотребством в музее восковых фигур. Спасает только блестящий влюбленный взгляд и румянец удовольствия, который появляется на бледных щеках, стоит ему сжаться, как учили в каком-то модном журнале. Все вопросы и неуверенность в себе, которые читаются на лице Чимина, незамедлительно сцеловываются, но оставляются без ответа. Чувствуя растущее натяжение недосказанности, Чонгук начинает открываться так сильно, чтоб за всем ярким, красивым в себе спрятать скелет. Чимин бережно касается хобби, достижений, светлых воспоминаний и всего, что подсовывают ему в руки, понимающе не стараясь напороться на кости. И между делом с удивлением узнает, что его парень из многодетной семьи. Наблюдая за тем, как он возбужденно рассказывает про всех своих пятерых младших братьев и сестер, он понимает, что никогда не видел Чонгука более счастливым. От услышанного бабочки в животе оглушают трепетом крыльев так сильно, что Чимин с удовольствием игнорирует непонятный ему самому тревожный звонок. До тех пор, пока тот не превращается в звук сирены, когда через месяц Чонгук перестает ходить в школу и отвечать на его сообщения. И судя по тому, как лучший друг его парня старательно избегает встречаться с ним взглядом, сукин сын знает, в чем дело. К неожиданности Чимина, пластиковый нож из ланчбокса, приставленный к горлу, все же развязывает Тэхену язык. – У Чонгука гон. Он непонимающе хмурится, вытирая пятнышко соуса с чужой шеи. – И? Это повод меня игнорировать? – Тут все очень запутанно… Чимин со вздохом вновь давит пластиковыми зубчиками на чужую артерию. – Извини, – тяжело сглатывает Тэхен, – но, если я проболтаюсь, меня ждет куда более мучительная и не такая оригинальная смерть… Чимин в качестве дополнительного аргумента достает пластиковую ложечку и подносит ее к чужому глазному яблоку. –…но я могу его набрать, и вы сами с ним разберетесь. Удовлетворенно вздохнув, Чимин благодарно утыкается лбом в широченную грудь. Через несколько минут напряженных препирательств по телефону в попытке узнать, что происходит, все, что ему удается выбить – разрешение встретиться. И когда после уроков Чимин застает Чонгука возле школы, по его виду он понимает, что вот-вот нащупает кости, которые от него так долго прятали в ворохе мягкого. Кулаки парня сжаты до побелевших костяшек, вены на лбу вздулись, а на щеках от его появления растекается лихорадочный воспаленный румянец. Чимин наблюдает за тем, как Чонгук втягивает воздух через стиснутые зубы, чтобы не вдохнуть его запах, и до боли закусывает губу, начиная догадываться, в чем дело. – Если… - тяжело сглатывает он, опустив взгляд. – Если у тебя проблемы с агрессией, то это не так уж и страшно… Чимин уже мысленно успевает поставить плюс один к десятку пятнистых омег из их школы, щеголяющих с кровоподтеками и следами зубов по всему телу, когда его ладонь задевает горячая, мелко подрагивающая. – Дело не в этом… В хриплом голосе такой запредельный стыд, что Чимин запутывается окончательно, с сопением хватая Чонгука за руку. – Едем ко мне. То ли отчаянно, то ли суицидально. – Я хочу знать, что, черт возьми, происходит, даже если для счастья тебе нужно засунуть в мой зад кабачок. Чонгук переплетает свои пальцы с его, но смотрит при этом, как обреченный на казнь на зрителя в первом ряду у эшафота. Домой к нему они добираются в высоковольтном молчании, а руки обоих потеют так, что с них капает на сиденье в автобусе. И когда дверь за ними захлопывается, Чимин ободряюще, слегка истерически улыбается, чувствуя, как взглядом его уже не просто обгладывают, но вгрызаются в костный мозг. – Хочешь чего-нибудь выпить?.. Всратый, абсолютно всратый вопрос тонет в вязком мазуте зрачков, когда Чонгук ведет носом по его щеке, чтобы выдохнуть прямо в ухо: – Хочу. Чимина трясущимися руками раскатывают по стене, как плакат любимой рок-группы, и на мгновение замирают, так что грохот черепиц со съезжающей крыши явственно слышится в тишине, пока та не прерывается тихим: – Ты ведь принимал контрацептивы? Чимин в замешательстве кивает, поглаживая широкие плечи. – А смог бы… - Чонгук рвано выдыхает, жмурясь. – А смог бы сделать вид, будто мы решили больше не предохраняться? Осознание и смущение растекаются пятнами по щекам, и Чимин едва слышно угукает, чувствуя, как неожиданно все внутри сжимается жесткой сладкой спиралью. – Пожалуйста, не молчи, дай мне знать сразу, если я начну делать что-то, что покажется тебе гадким. И прежде, чем Чимин успеет испугаться, его забрасывают на плечо и несутся в его комнату так, будто он в заложниках, а копы у них на хвосте. Закрыв дверь на замок, Чонгук аккуратно ставит его в центр прикроватного коврика и принимается наматывать вокруг него круги с почти отсутствующим, перехватывающим дыхание радиусом. Чувствуя себя мазохистски-виктимно, Чимин тянется снять с себя кофту, но его руки ловят и опускают. – Я сам, я сам, можно? – в сбивчивом шепоте очевидные тридцать восемь и семь, и он с удовольствием уступает, позволяя неловко вытряхивать себя из одежды. Чонгук благоговейно замирает перед ним на коленях, в последний момент решаясь оставить на нем носки, и целует его плоский мягкий живот. Медленно, вдумчиво, трепетно. Будто касается чего-то святого. Чимин смотрит на руки, оглаживающие его бедра, и чувствует себя очень маленьким. И необъятным. Чонгук коротко касается губами его полумягкого небольшого члена и делает глубокий, жадный вдох, от которого кровь вновь приливает к щекам. А когда его мягко разворачивают и раздвигают ягодицы, Чимин краснеет еще сильнее, чувствуя теплоту дыхания на своей коже, прежде чем о нее начинают тереться губы и нос. От того, как легко это заставляет течь, он невольно всхлипывает. Прикосновения губ Чонгука сухие, но голодные, и колени подкашиваются от одной мысли о том, как они начинают вязко, влажно блестеть. – Вот так, – ласково шепчут за его спиной. – Вот так, мой хороший… От этих слов позвоночник прошивает удовольствием особенно остро, и Чимин беспомощно опирается руками о стену, чтоб не упасть. Чонгук оглаживает его напряженные бедра, вылизывая их от колена до ягодицы. Но окончательно его ноги отказывают от тихого – Сядь, пожалуйста, мне на лицо. Из горла Чимина рвется постыдный скулеж, и он покорно делает, как его попросили. Когда язык впервые касается его там, пальцы инстинктивно впиваются в уютную ткань черной толстовки. Чонгук пьет его жадно, широко оглаживая языком сокращающееся розовое отверстие, но смазки становится так много, что Чимин все равно чувствует на его лице влагу и порывается встать, пока его с протестующим рыком не возвращают обратно, удерживая руками за бедра. А потом Чонгук аккуратно раскрывает растянутую мокрую дырку большими пальцами, начиная толкаться языком внутрь, и этого становится достаточно для того, чтобы звезды в глазах Чимина стали белыми брызгами на черном фоне толстовки. Грязный, испачканный им самим мальчик помогает ему подняться и мягко укладывает его, размякшего, на кровать, устраиваясь головой у него на груди. Чимин чувствует прикосновение пальцев к своим соскам и прислушивается к очень тихому – Совсем скоро твоя грудь набухнет и станет мягкой. Чонгук напряженно замирает, ожидая негативной реакции на свои слова, но, когда ее не следует, осторожно потирается о Чимина скользкой щекой, задевая губами твердеющую горошинку. – Знаешь, иногда мне кажется, что, когда твои восхитительные соски станут темнее, от любви к тебе я просто умру… От простодушного, откровенного в его голосе Чимин покрывается мурашками и инстинктивно прижимает его ближе к себе, зарываясь пальцами в темные волосы. – Твоя грудь часто будет болеть и станет такой чувствительной, что мне придется быть предельно осторожным, чтобы сделать тебе приятно… Чонгук мокро целует его соски, обводя пальцами нежные ареолы, и Чимин в мягкой неге прикрывает глаза, наблюдая за его действиями из-под ресниц. – Я бы хотел тебя сцеживать, пробовать тебя на вкус первым, когда тебе будет больнее всего… Влажные губы с силой всасывают его грудь, и Чимин тихонечко хныкает, подаваясь навстречу. Он представляет себя через пару лет уставшим и нервным, тошнотворно домашним на коленях Чонгука, который ныряет под его растянутую футболку и ласкает его, заставляя чувствовать себя самым любимым на свете. На глаза против воли наворачиваются слезы, и он чувствует, как его подрагивающие веки целуют, одновременно накрывая рукой его пах. У Чимина снова стоит, и он легко потирается о чужую ладонь, приглашающе раскрывая колени. Но Чонгук только коротко лижет шов на поджавшейся от возбуждения мошонке и уверенным движением переворачивает его на живот, вздергивая на четвереньки. Рука давит ему на поясницу, заставляя прогнуться так, чтобы было максимально уязвимо и стыдно. От понимания, как он сейчас выглядит, из Чимина вновь начинает течь. – Скажи мне, если спина устанет, – Чонгук пододвигает к нему подушку, оставляя торопливые поцелуи в ямочках на пояснице. – Для зачатия это лучшая поза, но, если будет неудобно, попробуем другую. Чимин сдавленно мычит, потираясь сочащимся входом об оглаживающую его ягодицу ладонь, потому что они еще даже не начали, а ему уже слишком. Когда горячий набухший член наконец касается его кожи, от больного желания ему хочется высунуть язык и скулить. И он делает это, чувствуя, как в него входят. Потому что знает, что его обожают и не осудят, и это чувство приносит такое же удовольствие, как потрясающая заполненность у него внутри. Его неестественно распирает, и Чимин смутно припоминает, что член альфы во время гона становится больше, а количество спермы… Но в этот момент Чонгук делает первый, осторожный толчок, и он теряется, забывая, о чем вообще думал до этого. Ему хорошо, ему настолько правильно и хорошо, что все, что он может – подмахивать, насаживаясь до основания. Провоцировать плавными, просящими движениями бедер, вслушиваясь в тяжелеющее дыхание у себя за спиной и отсчитывая секунды до той точки невозврата, когда Чонгук окончательно перестанет себя контролировать. Когда плотно насадит его на себя, вжимаясь пальцами в мягкую кожу на его боках, и сорвется на быстрые, выбивающие из него все человеческое толчки. Во второй раз он кончает, просто услышав, как его парень не сдерживается и воет с надрывом. Колени Чимина слабеют и разъезжаются, и Чонгук буквально удерживает его на весу, остервенело вбиваясь в его все еще сокращающееся от удовольствия нутро, пока тот не чувствует, как растекается в нем горячее, вязкое. Чонгук тяжело дышит, ласково оглаживая его мокрую от пота спину, но не выходит. – Ты позволишь мне заполнить тебя еще больше?.. Вместо ответа Чимин касается его бедра и легонько сжимает его собой. Ему отвратительно интересно, сколько спермы он сможет в себя принять. Сможет ли он выдоить своего мальчика до последней капли. Ради этого, абстрагировавшись от постыдных хлюпающих звуков, которое издает его тело, он разрешает Чонгуку делать это раз за разом, сам выныривая из одного оргазма только за тем, чтобы через пару минут утонуть в другом. Когда он наконец чувствует набухающий внутри узел, в животе уже начинает тянуть на грани боли и мучительного, неестественного удовольствия. От пережитого Чимин так плохо соображает, что даже не может загнаться о том, насколько затраханно, уязвимо он сейчас выглядит. Он беспомощно позволяет уложить их двоих набок, приготовившись засопеть в объятиях большой ложки, жмущейся к нему со спины, когда ему в затылок тихонечко шепчут: – Ты лучшее, что случалось в моей жизни. Надутый, слегка округлившийся живот накрывают теплые пальцы, и Чимин вздрагивает от переполняющих его ощущений, теснее прижимаясь к Чонгуку спиной. – Через несколько месяцев ты будешь не только светлым, но и круглым, как солнце… – сонно бубнят в его темечко. – И от счастья мне будет больно на тебя смотреть… Чимин чувствует кожей, как лихорадочный жар постепенно покидает тело Чонгука, и понимает, что их маленькая, интимно-безумная сказка подходит к концу. Утром они вернутся в реальность, где придется потратить не меньше пары часов, чтобы тщательно его вымыть и застирать все, что уже бесполезно застирывать, но пока что… Пока что Чимин засыпает, мечтая, как через пару лет он в цыплячьей, натянутой на его сферическом животе худи вперевалочку подойдет к Чонгуку и нацепит на его нос солнечные очки.