Дуэль

Если бы Аято был обыкновенным подростком, он был бы из тех, кто старается побольше урвать от жизни, попутно вынося мозги окружающим - тем, кого заклеймили бы "трудным". Но он был гулем, и человеческие шалости вроде курения за школой его никак не интересовали. Так что все, что ему было нужно в тринадцать лет - это возможность следовать своей природе и сеять хаос, как и положено существу, рожденному хищником. Вместо этого Аято был вынужден оставаться рядом с сестрой - уставшей от бесконечных опасностей и, несомненно, заслужившей отдых после перенесенных страданий. На ее плечах был слишком тяжелый груз для еще несформированной личности, и все, в чем она сейчас нуждалась - это в спокойствии и искренней поддержке. Но Аято был слишком импульсивным, слишком жестоким и слишком тринадцатилетним чтобы проявить сочувствие. Тоука все чаще выводила его из себя - она была откровенной слабачкой, не готовой развивать свою силу до более высокого уровня. Слава, конечно, у нее была дурная, ведь она, несмотря на неожиданно проявившуюся мягкотелость, сумела завоевать уважение кровожадных собратьев ради младшего брата, но это никак не отменяло полную безнадежность ее совестливой души. Репутация Аято была намного страшнее. Однажды свернув безымянному противнику шею, он искал возможность сделать это снова, более зверским способом, и быстро преуспел в своих стремлениях, в юном возрасте добившись весьма впечатляющих результатов. Теперь Аято мог защищать сестру, а не наоборот - он был сильнее и куда безжалостнее. Вот только вакансия защитника оказалась занята - у Тоуки уже появился покровитель, с распростертыми объятьями принявший обоих Киришима в свое кафе. Его добродушие не вызывало у сварливого недоверчивого Аято ничего, кроме подозрений. Совсем по-другому восприняла это событие Тоука. Пределом ее мечтаний всегда была нормальная жизнь - без убийств, нервотрепки и постоянного страха. Она была достаточно умной девочкой, чтобы не открываться первому встречному и сохранять бдительность, но благодарность за такой подарок судьбы перешивала всяческую настороженность. Тогда-то они и познакомились с Танидзаки. Начитанный, уравновешеный Джуничиро безо всяких видимых психических отклонений, часто встречающихся у гулей, и его сестра, самая красивая девчонка из всех, кого видел Аято. Танидзаки тоже были братом и сестрой, пусть и мало чем похожими внешне - разнился не только цвет волос и глаз, но и черты лица, и телосложение. Характеры тоже были прямо противоположными. За все время знакомства с ними Аято нашел в них всего три сходства - абсолютно не японская наружность, потребность до самой смерти защищать друг друга и полное удолетворение мирным существованием. Стоило ли упоминать, что отношениия в семье Киришима складывались совсем по-другому сценарию? Ни дня в их маленькой семье не проходило без язвительных реплик и агрессивных ссор. Аято видел, что это выматывает сестру, и безуспешно пытался донести до нее свою точку зрения, не заботясь ее попытками сделать тоже самое. Тоука раздражалась на откровенную неблагодарность и становилась несчастнее с каждым днем. У них обоих были довольно вспыльчивые характеры, не позволяющие идти на уступки, и в итоге оба оставались крайне разочарованными. Танидзаки общались друг с другом совсем не так. Наоми отвешивала в адрес брата какие-то кокетливо-неприличные шуточки, вынуждая всех, кто находился рядом краснеть или отводить глаза, Джуничиро смущенно бормотал ее имя, просил перестать и ласково отводил руки, скрытые тканью школьной блузы. Все это было, конечно, несерьезно, на поверхности, но Аято не знал их истинных натур и наивно судил по первому впечатлению, попутно обвиняя в наивности Джуничиро. Он настолько привык к враждебности себе подобных, что с трудом принимал доброту в свой адрес и все никак не мог смириться с необходимостью жить тихо и мирно. Ни одного из Танидзаки, казалось бы, это не волновало. Они так явно и сильно любили окружающую действительность, всегда были вместе и всегда приходили на работу в хорошем настроении. Аято против воли завидовал им и одновременно презирал. Его жизнь с мелкими служебными обязанностями в дурацком кафе, полчищем народа, распивающим надоевшее ему кофе каждый божий день, ежевечерними скандалами с окончательно решившей доконать брата упреками Тоукой, представлялась до тошноты невыносимой. Он не видел варианта, включающего в себя просто смириться и научиться жить по новым правилам. Тем мучительнее было осознавать, что невыносимые жизнерадостные Танидзаки, которых Аято быстро невзлюбил одного за романтичность и склонность витать в облаках, а другую за приступы нервозной неловкости, каждый раз возникающей у него в ее присутствии, не были знакомы с подобной проблемой. Наоми была чуть старше Тоуки и тоже училась в школе. Она бывала очень навязчивой, болтливой и непоседливой, но необыкновенно притягательная внешность в сочетании с юным возрастом перечеркивала все перечисленные недостатки. Особенно хороши были глаза - большие, серые, но не переменчивые, как дым или туман, а непроницаемо-серебряные. Аято не хотелось признавать, что Наоми как-то его волнует, но он не мог удержаться и тихо злясь, рассматривал ее сквозь опущенные ресницы каждый раз, когда она попадала в его поле зрения. И Наоми, и ее брат напоминали иностранцев немного экзотичными для азиатов деталями внешности, и хоть сейчас половину Японии нельзя было отличить от европейцев, это все равно казалось странноватым. Джуничиро был из тех, чей характер наиболее ярко раскрывается при каких-то бедствиях, боли, битве. Теплое, почти застенчивое спокойствие исчезло бы без следа, если бы обстоятельства потребовали от него действий. Ему ловко удавалось прикидываться простым студентом, мечтал он написать книгу, и уже сейчас работал над крупным литературным проектом. Тоука заметила, что именно такие люди, как Джуничиро обладают достаточно богатым воображением для профессии писателя, и Аято хорошо запомнил сказанные сестрой слова и ласковое выражение ее лица, потому что с них началась первая ссора Киришима из-за их старших коллег. Аято ядовитым тоном поправил "люди" на "гули", чем поверг сестру в злобное уныние, как бывало всякий раз, когда они заводили разговор на эту тему, Тоука спросила, обязательно ли ему быть таким подонком и все портить, и понеслось. Примерно через месяц, когда Аято поздно вечером возвращался в выделенную им с сестрой комнату, окончательно решив уйти навсегда и распрощаться со всеми добродушными идиотами, он заметил обоих Танидзаки, стоявших у светофора и стряхивающих с волос дождевые капли. Здороваться с ними не было никакого желания, но взгляд невольно прикипел к белокожей смеющейся Наоми в прилипшей к телу блузке. Свет неоновых вывесок отражался в мокром тратуаре, и никогда Наоми еще не была такой красивой, как в окружении неествественного зыбкого блеска разноцветных надписей. Аято вспомнил горькие ягодные глаза Тоуки, неожиданно почувствовав вину за то, что не может позволить себе держать ее исхудалую руку в своих пальцах, как это делал сейчас Джуничиро со своей сестрой, сопровождая этот любящий жест улыбкой, слабой и невероятно искренней. Киришима затолкал собственные руки, перепачканные кровью, поглубже в карманы толстовки, опустил голову, скрывая лицо, в частности рот в бурых разводах, и почти задыхаясь от зависти; в этот момент Наоми быстро, звонко поцеловала брата прямо в его улыбку, опустила на его плечо длинноволосую голову, и их волосы - рыжевато-русые и черные, соприкоснулись, соединив двух гулей еще крепче, как по ошибке разрозненные части единого целого. Утром Тоука проснулась в комнате одна. Спустя два года Аято узнал, что Танидзаки вернулись в родную Йокогаму. Они легко оставили Антейку, токийские улицы, борьбу за районы. Джуничиро выпустил книгу "Снежный пейзаж", и все на ней просто помешались. Фотография автора на мягкой обложке колола глаза. Аято знал, что отношения с сестрой у него никогда не будут такими нежными и доверительными, как у Наоми и Джуничиро. Но по необъяснимой причине представлял, как он неправильно и совсем не по-братски целует Тоуку, пока зубы и ногти беспощадно впивались в жалкое дефектное кагуне на грязной крыше многотажки, и снова завидовал двум призракам, давно покинувшим его жизнь. Лукавые серебряные глаза наслаивались на слабую бескровную улыбку.