Из берегов

— Ты в порядке? — уже в третий раз обеспокоенно спросил Эрвин, когда они начали набирать скорость перед взлетом. Корпус самолета начал сотрясаться, точно в конвульсиях, а гул двигателя заложил уши. Леви ненавидел летать. — Да. И будь добр, отъебись, пожалуйста, — с непритворной грубостью в голосе ответил он, сильнее цепляясь за подлокотники кресла. На самом деле он был далеко не в порядке, и, черт возьми, Эрвин точно знал об этом. — Как скажешь, — отозвался Эрвин и, слегка склонившись к нему, негромко добавил: — Просто закрой глаза и следи за дыханием. Леви сердито прикусил язык, но наставления Эрвина выполнил — нет, не потому, что он страдал аэрофобией, а потому, что иначе просто не выдержит и сорвется на ругань. Слава богу, это была их последняя совместная командировка. Эрвина повысили до разработчика, а Леви так и остался на должности инженера. Весь полет они сидели, как два истукана: Эрвин беспрерывно читал «Моментум», а более или менее взявший себя в руки Леви поставил первый в списке фильм с кичливым названием «Легенды осени». В какой-то момент вся его накопленная злость, точно русло реки, изменила направление, и вот он уже негодовал на главного героя Тристана в исполнении Брэда Питта, а не на сидевшего рядом Эрвина. Несколько раз самолет попадал в зону турбулентности — Леви, вжавшись в кресло и дыша с перебоями, опасливо следил, как кока-кола плещется в прозрачном стакане, пока Эрвин безмятежно выпивал второй бокал вина. Тот чувствовал себя в воздухе как рыба в воде. — Дорогие дамы и господа, с вами говорит командир корабля, — «мы падаем» — таких слов Леви с ёкающим сердцем ждал каждый раз, когда кто-то из экипажа выходил на связь, но, к счастью, его всегда ждало приятное разочарование. Командир спокойно объявил, что они идут на посадку, температура за бортом составляет девятнадцать градусов, а местное время — половина двенадцатого ночи. За окном иллюминатора, расписанного морозным узором, бесконечной россыпью огней стелился город. Последняя фраза одного из стюардов — Эрвин не преминул приятно улыбнуться тому в ответ, — перед тем, как они покинули салон, отчего-то врезалась Леви в память: «Вэлком ту Алматы». Аэропорт был невероятно маленьким: всего один единственный зал ожидания и прилета. Все в синих тонах. На паспортном контроле работало три кабины. Заспанные работники хмуро и серьезно смотрели на прилетевших из Франкфурта-на-Майне пассажиров через замызганное стекло, направляли объектив маленькой камеры, закрепленный внутри кабины, на помятые после пяти часов перелета лица. Среди коренастых, по большей части смуглых азиатов Эрвин — высокий, широкоплечий блондин с голубыми глазами — сильно выделялся. Леви же, подобно хамелеону, легко слился с толпой. Одна крупная женщина, с ног до головы увешанная пакетами из дьюти-фри, даже попыталась спросить у него что-то. Леви же в ответ развел руками и как можно четче сказал по-английски, что не понимает ее. Женщина беспомощно огляделась по сторонам, а затем ушла в соседнюю очередь. После десяти минут изучения немецкого паспорта и сверления его взглядом работником таможни, Леви вышел к багажной карусели. Эрвин дожидался его там. Они приехали всего на неделю, и все их вещи уместились в ручную кладь. В зоне прилета, где стояли возгласы радости и слышались взрывы смеха, им тут же бросилась в глаза табличка «Garant Maschinenhandel GmbH», которую держал мужчина средних лет. — Добрый вечер, — представился человек на немецком, чуть склонив голову в знак приветствия. — Мое имя Гриша. Я буду вашим переводчиком на время вашего пребывания. — Эрвин. — Леви. Они обменялись крепкими рукопожатиями, и Гриша незамедлительно начал уводить их из аэропорта. По дороге к ним бесцеремонно подходили разные мужчины и, вертя на указательном пальце ключи, бесконечно повторяли лишь одно слово — «такси». Они вышли на глухую парковку. Ночь была теплая, так что Леви тут же снял куртку. Гриша, шедший впереди них, подошел к бордовому БМВ и открыл багажник. Они погрузили туда свои чемоданы. Эрвин впервые на памяти Леви сел спереди. — Как долетели? — спросил Гриша. Было видно, что ему неуютно в их компании и он просто выполняет свою работу, включающую условную вежливость. — Прекрасно. Почти не трясло, — отозвался Эрвин, на что Леви фыркнул себе под нос. — Сейчас я отвезу вас в отель, а завтра с утра заеду за вами в восемь, — вот теперь акцент Гриши дал о себе знать. Пресловутую букву «р» — кошмар всех русских эмигрантов — он артикулировал совершенно неправильно. Она рокотала у Гриши на кончике языка. Впрочем, если не прислушиваться, то подобный говор можно было бы принять за баварский. С русским акцентом у Леви не было проблем. Он казался ему грубым и непривычным, но не более. Иначе дело обстояло с французами. Их манера ставить ударения в самых неожиданных местах и совершенно неромантично жевать слова, как коровы траву, его убивала. Почти всю неделю их совместного отпуска в Безье Эрвин потешался над его кислой физиономией, когда очередной француз из кожи вон лез, стараясь заговорить с ними по-немецки. — Нам далеко ехать до типографии? — Из отеля? Нет, не дольше получаса, — ответил Гриша и сильно вывернул руль на повороте. После десяти минут пути невозмутимую тишину развеял чей-то баритон — Гриша включил радио. Леви не смог бы сказать с точностью, был ли это русский или казахский язык. В последний день перед командировкой им с Эрвином раздали папки с документами, договорами, чертежами и списком всех деталей типографического монстра, которого им, профессионалам своего дела, предстояло собрать, подобно навороченному шкафу-купе из Икеи; там же нашлась справочная информация о стране и городе, куда их отправляли. Два языка — достояние бывшего Советского Союза, когда-то раскинувшегося на большую часть света. Алматы — самый большой город Казахстана. Население достигает двух миллионов человек. Леви видел, как перед посадкой в самолет Эрвин, крутя в руке бумажный стаканчик с кофе, тщательно штудировал эту бумагу. Эрвин обожал командировки, развивающиеся страны, экзотику, аборигенов и еще обожал утаивать важные вещи. О последней его страсти Леви узнал неделю назад. — Я помогу вам с вещами и регистрацией, — любезно сказал Гриша, зачем-то потирая указательным и большим пальцами дужку своих очков. Он вообще выглядел как человек, который забыл, что живет в двадцать первом веке: тоненькие усики, обязанные своей популярностью Кларку Гейблу, придавали ему ученый вид, круглые очки с толстыми стеклами явно были не на один десяток лет старше тех, которые сейчас были в моде у хипстеров, и длинные, ниже плеч, волосы. Леви, скорее, представлял себе Гришу в присущем прелату облачении за столом при свете свечи, переписывающим древние священные письмена, чем обычным переводчиком. — Отлично, — легко согласился Эрвин. Отель располагался на какой-то оживленной улице. Несмотря на поздний час и воскресный день, на перекрестке образовалась пробка. Леви сразу прикинул, что из-за шума спать с открытыми окнами будет невозможно. Гриша сильно помог — им не пришлось с кем-то разговаривать на ломаном английском, они только заполнили какую-то анкету, а затем перед Эрвином на эмалированную поверхность стойки положили один ключ с тяжелым позолоченным брелком в форме ромба. Гриша простился с ними, еще раз напомнив, что заедет завтра в восемь, после чего удалился. Пока они ехали в лифте, никто не проронил ни слова. Леви только теперь запоздало сообразил, что жить-то им предстояло в одной комнате. Когда их с Эрвином поставили работать в команде два года назад, то спросили, предпочитают ли они раздельные комнаты проживания или повышенные командировочные. Оба демократично сошлись на втором. Тогда спать в одной комнате было просто: сначала они вели поверхностные, незамысловатые разговоры, в основном по работе, перекидывались отдельными словами, деловито согласовывали, кто первый пойдет в душ и на какой час ставить будильник. Теперь же дверь захлопнулась сродни ловушке. Если всю неделю они почти не пересекались, в самолете сегодня их окружали люди, а в машине это наэлектризованное напряжение между ними разбавлял своим присутствием Гриша, то сейчас они действительно остались наедине. Эрвин молча откатил свой чемодан к окну, разложил пару вещей на постели, а затем, не спросив даже ради приличия, не пойдет ли Леви с ним, вышел на балкон курить. Воспользовавшись этой возможностью, Леви беспрепятственно скользнул в ванную комнату. Там его, как старого доброго друга, поджидало то, чего он так боялся — «Давно не виделись, приятель!» На специальной подставке лежал набор одноразовых бритв — мало ли, многие путешественники в спешке их забывают. В этом не было ничего странного. Было даже приятно, что персонал отеля озаботился как бритвами, так и маленькими запечатанными скляночками с шампунем, гелем для душа, пеной для бритья и множеством белоснежных полотенец. Рука самовольно, как отдельно живущая от Леви часть тела, потянулась к бритвам. Просто посмотреть, от этого же никому худо не будет? Просто взглянуть, насколько острые лезвия… Насколько глубоко они вошли бы под кожу… Искушение забивало голову, выпроваживая из мыслей весь оставшийся здравый смысл. Леви засучил правый рукав и осмотрел свое запястье. Последний раз он резал себя позавчера. Три ровных пореза уже успели затянуться и покрыться корочкой. Леви осмысленно, по очереди, прикоснулся к ним, ощутил неровную бугристую текстуру кожи, закрыл глаза и представил, что сейчас опустит рукав и, приняв душ, как ни в чем не бывало вернется обратно в комнату. Он ясно мог вообразить себе пристальный взгляд Эрвина, которым тот встретит его. Немудрено. Отныне Эрвин смотрел на него исключительно так. Как на сумасшедшего. — Леви? — холодный, как сталь, голос Эрвина раздался за дверью. — Чего? Мне срать с открытой настежь дверью, или как? Послышался негромкий вздох. Леви разделся и ступил ногами на кафельный пол ванной. Желание — нет, самая настоящая потребность — сделать хотя бы один надрез дурманило его. Леви чувствовал себя капитаном корабля, ведущего безнадежную борьбу со штормом. Вода наводняла трюм и заливала палубу, а высокие волны-великаны глумливо склонились над его суденышком. В ушах свистел ветер. У Леви попросту не было сил сопротивляться, как и не было сил снова и снова видеть перед внутренним взором то шокированное, даже напуганное лицо Эрвина, когда тот нашел его месяц назад в ванне без сознания. Тогда Леви просто слишком увлекся. Идиот. — Идешь спать? — спросил Эрвин. — Да. Что еще делать? — непринужденно сказал Леви, вытирая полотенцем волосы. — Не знаю. Я собирался еще почитать. По нашему времени и десяти нет. Будет трудно перестроиться. — Приму снотворное, — отрезал Леви. То, как враждебно Эрвин взглянул на него при этих словах, не осталось незамеченным. Враждебно, но с тем же понимающе, словно признавал надобность подобных мер. Леви знал, о чем тот думает: лучше уж таблетки, чем бессонница и навязчивые мысли. Леви и сам так думал. — Хорошо. От этой фразы стало как-то тоскливо, в сердце зашевелилась темная, тяжелая грусть. В мозгу, как если бы кто-то вставил ему в уши наушники и заставил бесконечно слушать заевшую композицию, звучали другие слова Эрвина: «Это ни черта не хорошо! Ни черта не хорошо, понимаешь меня?» И Леви понимал умом, но не телом — пальцы самовольно тянулись к блестящим лезвиям, горло сдавило спазмом от одной лишь мысли, что вот оно, сладостное избавление. Эрвин утаил от него важную вещь, возможно, много важных вещей, и Леви просто пытался справиться с этим. — Доброй ночи, — слишком деловито и отстраненно для человека, который еще некоторое время назад был его любовником, кинул Эрвин. — Да. Леви догадывался, что Эрвин, оказавшись в ванной, стремглав заглянет под раковину в поисках привычного «тайника», а затем ликвидирует все предметы, которые Леви мог бы использовать для собственного истязания. Бритвы, разумеется, в первую очередь. Интересно, что Эрвин сделает с ними? Спрячет в кармане банного халата или незаметно положит между аккуратно сложенными рубашкой и брюками, чтобы вынести наружу, а затем, скорее всего, засунуть в свой чемодан?.. Леви вышел на балкон, вынул из пачки сигарету и с мстительным удовольствием закурил: упаковка с бритвами осталась невредимой, как и торчащие из держателя для ванных принадлежностей маникюрные ножницы. Эрвин ничего не найдет. Эрвин может ликовать. Леви окинул взглядом ночную панораму города и вздохнул полной грудью. Нет, правда, он же не псих какой-то, чтобы в первые же минуты в отеле пачкать раковину собственной кровью и обременять уборщицу? Тем более после перелета он и так еле стоял на ногах от усталости. Возможно, ему даже таблетки не понадобятся. Он просто вырубится, стоит голове коснуться подушки. Да, так и будет. Предвкушение завтрашнего дня приятно волновало. Практически так же приятно, как потушенный о локоть бычок.