Из берегов

С начала обучения в гимназии Эрвин думал исключительно о карьере. Только о ней. Ему казалось, что пока у него есть цель, амбиции и стремление самосовершенствоваться, то его будут окружать люди. Интересные, самодостаточные, готовые перевернуть этот мир люди. Он не будет одинок. Все вышло наоборот: в какой-то момент мысли о работе затмили буквально все вокруг. Эрвин видел только экран ноутбука, надоевшие до оскомины сухие линии чертежей и бесконечные детали печатных машин. — Ты был у отца? — спросила Робин как-то перед сном. Они уже лежали в постели. В свете прикроватной лампы Эрвин скользил взглядом по диаграмме производственного процесса, которую ему нужно было вкупе с другой аналитикой в скором времени презентовать на совещании. — Нет. Поеду на следующей неделе, — на одной ноте ответил он, а потом добавил: — Наверное. — Если у тебя нет времени, съездить могу я, — Робин повернулась на бок и теперь гладила рукой его оголенное бедро. Это прикосновение Эрвин встретил равнодушно. — В прошлый раз он вел себя странно. — Ему уже почти семьдесят, чего ты хочешь? — Да, — согласилась Робин и, приподнявшись на одном локте, потянулась к Эрвину. — Поцелуешь меня? — Ага, иди сюда. Робин рассчитывала на продолжение, это Эрвин понял сразу, как и то, что сейчас его голова под завязку забита числами, масштабами и электрическими цепями. А это означало одно: расслабиться у него никак не выйдет. Он себя знал. — Давай завтра, — игриво прошептал он ей на ухо. — Как скажете, командир, — ответила Робин без доли обиды, поцеловала его в шею в последний раз и отодвинулась на свою сторону кровати, укрывшись одеялом. — Доброй ночи. Эрвин часто задавал себе один и тот же вопрос: если бы он тогда не отнесся к словам Робин легкомысленно, если бы навестил отца, как и обещал, на следующей неделе, а не через месяц, если бы заподозрил в его беспричинно взбудораженном голосе грядущую беду, если бы?.. Нет. Ничего бы не изменилось. Он всегда уверял себя в этом. Шизофрения — тяжелое психическое расстройство. От нее нет лекарства — ремиссия длится недолго, приступы терзают все беспощаднее, групповые занятия не помогают, да и в какую группу впишется семидесятитрехлетний старик? Но ведь где-то должно было быть начало. Начало конца. Может, в тот день, когда Эрвин впервые отказал отцу во встрече, сославшись на занятость, или, может, когда забыл о его дне рождения? Определенно, виноват во всем был он — не углядел. Никаких других близких родственников у его отца ведь не было. Покинутый всеми старик нашел утешение в разговорах с призрачными собеседниками, а не с собственным сыном. — Эрвин, — Гришин голос заставил его вынырнуть из воспоминаний. — Да? — встрепенулся он. — Прошу прощения. — Я спросил, как вам вид, — Гриша улыбнулся и, поежившись, поднял воротник пальто. — По-моему, потрясающе. Перед ними стелились позолоченные матовыми лучами солнца холмы. Все было окрашено цветом киновари. Они стояли на самом верху плотины. По словам Гриши, она находилась на высоте двухсот метров над уровнем моря. Позади, сразу после глубокого пустынного котлована, возвышались настоящие горы — угловатые, снежные, величественные. От их близости перехватывало дыхание. Кому вообще теперь нужны Альпы? Они отправились сюда после работы. Закончив пораньше и насладившись обещанным «бешбармаком» — выговаривать это слово у Эрвина не выходило до сих пор, — около семи часов они сели в машину и поехали «вверх». Гриша рассказал, что «вверх» у алматинцев означает направление в горы. Дорога на плотину была неблизкая. Нужно было осилить несколько крутых лестничных пролетов. Леви поднимался молча, лишь иногда хмыкал и оглядывался назад, на панораму. Эрвин стиснул зубы и, взяв средний темп, шел без единой передышки, желая продемонстрировать всем да и себе самому, что в качалку он все эти полгода ходил не зря. Гриша отдыхал на каждом пролете: вытирал платком лоб, сгибался пополам, уперев руки в колени, тяжело дышал и качал головой, видя, насколько вперед ушли его спутники. — Говорят, когда смотришь на что-то красивое, сам становишься чуть лучше. — Кто это говорит? — недоверчиво спросил Леви. — Не знаю, — ответил Гриша. — То, что позади нас — это?.. — решил ненавязчиво перевести тему Эрвин. — Да, — оживился Гриша. — Сложно представить, но еще в семидесятых годах все это был один уровень. Здесь намеренно проводили серии взрывов, чтобы создать вот такой вот… погодите, как же это слово? Ах, да, «котлован», кажется? В общем, это против селевых потоков. — Вау, и часто здесь эти селевые потоки? — спросил Эрвин. — Не волнуйся, — добродушно сказал Гриша, — полвека уже, как ничего не случалось. — Да. Нам такое не знакомо. — Это точно, — негромко согласился Леви. Эрвину показалось, что сейчас они c Леви думают об одном и том же — привилегированные европейцы живут почти что на земле обетованной, где нет ни безнадежной нищеты, ни природных катастроф, ни ксенофобии. Бывшие империалисты наслаждаются плодами трудов стран третьего мира, в то время как на другом конце земли кто-то, подобно бесхозной скотине, погибает от жажды и голода; кто-то не видит дневного света, работая с детства на фабрике, а кто-то зарабатывает себе на жизнь собственным телом. Эрвин поежился и против воли взглянул в сторону Леви. На самом деле, Эрвин подозревал, что немного утрирует, однако временами его одолевали патетические настроения. В таких случаях Леви обычно свирепел и просил его заткнуться либо ораторствовать в другой комнате. Леви ненавидел говорить о политике. — У вас есть какие-нибудь планы на выходные? — аккуратно поинтересовался Гриша. — Сегодня уже четверг, а в понедельник вам улетать. — Пока никаких, — ответил Эрвин за двоих. — Хотели спросить тебя, чем порекомендуешь заняться. Обещают хорошую погоду. — Не хотите поехать со мной и моей семьей на дачу? — Гриша так и произнес на немецком — дача. — Прости, как? «Да-ча»? Что это? — неловко замялся Эрвин и краем глаза заметил, что Леви тоже недоумевает. Гриша рассмеялся так, что в уголках глаз проступили продолговатые морщинки, и тут же пояснил: — Это загородный дом, так сказать. Я, моя жена и мой сын собираемся туда на выходные, и я приглашаю вас. Эрвин открыл рот, но ничего не сказал, поэтому Гриша добавил: — Вы, разумеется, можете поехать только на один день. Мы будем рады. — Что ж, — Эрвин бросил взгляд на Леви, стараясь понять, как тот отнесся к такому внезапному приглашению. — Мы поедем, — бодро ответил вместо него Леви. — Ты же не против, Эрвин? — По-моему, отличная идея. В вашей семье только ты говоришь по-немецки? — Эрен, мой сын, — немного. Он учится в немецкой гимназии. — Вот как. Они постояли на плотине еще с четверть часа, а потом начали спускаться вниз. С каждой ступенькой тень и сумерки медленно поглощали их. На этот раз Эрвин шел последним и с какой-то теплотой на душе наблюдал, как Леви с Гришей, обогнавшие его на целый пролет, о чем-то увлеченно разговаривают. Кто бы мог подумать, что переводчик, приставленный к ним фирмой, станет еще и проводником в этот таинственный и диковинный город? Покажет живописные уголки, сводит попробовать национальные блюда и пригласит провести вместе выходные. Надо сказать, Эрвин даже начал предвкушать поездку. — Высадить вас здесь или довезти до отеля? — Здесь, — твердо сказал Эрвин и потянулся расстегнуть ремень безопасности. Впереди образовалась большая пробка: машины гудели, выхлопные трубы извергали серый зловонный газ, а скучающие водители сплевывали никотиновую горечь из окон прямо на асфальт. На этом перекрестке они могли простоять с десять минут, а на следующем и то больше. Задерживать Гришу после того, как он провел им бесплатную экскурсию на плотину, было бы попросту невежливо. Леви тоже согласился, и они вышли тут же, посреди заставленной машинами дороги. Гриша заверил их, что это здесь в порядке вещей. Эрвин невольно подумал, что в Германии за такое прилетел бы нешуточный штраф — видеокамеры достали бы нарушителей из-под земли. — Если вам интересно, — крикнул им в спину Гриша, открыв боковое стекло, — здесь неподалеку есть отличный бар. «Коулун-Бар» называется. Просто идите прямо до большого торгового центра по той улице. Вон там, напротив. — Спасибо, — крикнул в ответ Эрвин и энергично помахал на прощанье рукой. Леви тем временем нетерпеливо дернул его за рукав пальто и стал уводить с дороги. — На нас все пялятся, — процедил он сквозь зубы. — И что? — Заткнись, — прозвучало это вопреки всему более чем миролюбиво. Эрвин усмехнулся, и они зашагали в сторону бара. Ни один из них никак не прокомментировал это, но, словно заряженные одним импульсом, они свернули на той самой улице. Пребывание в Алматы сблизило их и стало отсрочкой окончательного разрыва. Этот город тыкал их носом в то, насколько глупо это их демонстративное пренебрежение друг другом. Они здесь, в самом сердце Евразии, одни в незнакомой стране, без знаний языка и культуры. Нет ничего более идиотского, чем, будучи в таких обстоятельствах, игнорировать их близкие отношения. Эрвин не надеялся, что по приходе в бар они начнут изливать друг другу душу или что-то вроде того, но был рад уже одной возможности провести время наедине с Леви где-то помимо гостиничного номера. С последним у Эрвина были связаны не самые лучшие воспоминания. Бар был оформлен в минималистическом стиле. Только громадный настенный арт девушки азиатской внешности с красным лотосом в волосах притягивал внимание. Они заказали по кружке пива — пришлось общаться с официантом через гугл-переводчик, но в конечном счете они справились — и какое-то время говорили о пустяках. Это напомнило Эрвину их первые вылазки, когда от одного случайного касания замирало сердце, а руки холодели. Тогда все это казалось очередным началом непродолжительных отношений, из которых ты через какое-то время выйдешь, как из погорелого дома, невообразимо опустошенным. После Робин с Эрвином по-другому и не бывало. «Я так больше не могу», — рыдая на груди Эрвина, повторяла она, прежде чем поставить его перед окончательно принятым решением. Развод. Официальная причина, которую они сообщили всем друзьям и знакомым — не сошлись характерами. Хотя на самом деле Эрвин подозревал, что они просто недостаточно любили друг друга. Вернее, он недостаточно любил ее. Не смог помочь отцу. Не смог удержать супругу. Иногда Эрвин думал, что единственное, что у него хорошо получается в жизни — это работа. В принципе, уже что-то. Вот только работа не спасала по ночам, когда он просыпался и хватал ртом воздух, когда мир стремительно сужался до одной единственной точки — стены напротив, когда страх смерти накрывал его так, что на глазах невольно выступали слезы, и Эрвина трясло в прямом смысле этого слова. Кто из них с Леви еще псих? — С какого месяца у тебя новый контракт? — неторопливо спросил Леви, постукивая указательным пальцем по кружке. — С ноября. — Как Закклай сказал тебе о повышении? — Вызвал в кабинет, предложил кофе, а затем сказал, что хотел бы узнать мое мнение по одному вопросу. — Какому же? — Справлюсь ли я с должностью разработчика. — Ха, — ухмыльнулся Леви. — Мне кажется, тебе тоже недолго осталось сидеть на своем месте. — Не думаю. — Да брось, — сказал Эрвин. — Как ты вообще решил стать инженером? Леви притих, как если бы действительно всерьез задумался, а затем с ноткой горькой иронии в голосе ответил: — Наверное, в детстве у меня просто никогда не было лего. — Что? — Попросим счет? Правда, я понятия не имею, как мы это сделаем — они совсем не понимают английский… Эрвин недоверчиво покосился на Леви. Вот всегда так: тот упоминал о своем прошлом лишь двумя-тремя словами, а Эрвин собирал эти крупицы информации, подобно пазлу, а затем сидел и ломал голову, что же за картинка должна угадываться во всем этом. Например, он знал: Леви несколько лет не ходил в школу, а в университет смог поступить только потому, что посещал с пятнадцати лет вечернюю гимназию. С одной стороны, Эрвин надеялся, что если узнает всю правду, то сможет помочь Леви. Но с другой — он малодушно трусил. Одному Богу было известно, какая душераздирающая история скрывается за каждым шрамом, за этим пуленепробиваемым молчанием и этой неподатливой скрытностью. Может, Леви просто оберегает его? — Привет, — поприветствовал Эрвин Леви. Не успев зайти в комнату и снять верхнюю одежду, он понял, что что-то не так. В тот день они поссорились. — Что с тобой? Ты мрачнее тучи. — Ханджи звонила. Эрвину стало невыносимо жарко. В ушах зазвенело. — И? — как можно более непринужденно спросил он. — Тебя спрашивала, — ровно ответил Леви, — а потом спросила, не знаю ли я, был ты на этой неделе у отца или нет. — Леви… — Сказала, что не хочет становиться Робин — кажется, так звали твою бывшую жену — и постоянно напоминать тебе, но она беспокоится. Ему все хуже и хуже. — Леви, послушай. — Так что, Эрвин? — Леви поднял на него резкий, жгучий взгляд, в то время как голос его оставался абсолютно спокойным. — Ты был у отца, или как? Шизофрения — это не шутки. — Я не… — Я задал вопрос, Эрвин. — Да, я был у него вчера. — Ну, и? — Последний месяц он не узнает меня, — сглотнув, ответил Эрвин. У него подрагивали руки. Леви смотрел на него так… так разочарованно и яростно одновременно, что Эрвину хотелось выть. Почему он не доверился Леви? Почему не упомянул хотя бы в самом начале то, что был женат? Или то, что раз в неделю ездит за город в психиатрическую клинику, куда упекли его отца, с цветами и коробкой каких-нибудь конфет, которые, разумеется, потом съедает персонал? Там он неподвижно, положив руки на колени, сидит на высоком стуле, прямо как в детстве, и безуспешно пытается уловить в речах, которые ведутся шепотом, хоть какой-то смысл, хоть какой-то намек на то, что человек напротив — его отец.  — Ты не имеешь права упрекать меня в этом! — воскликнул Эрвин, когда спор начал набирать обороты, а Леви вышел из себя. — Ты тоже не доверяешь мне. Господи, он никогда, никогда не хотел использовать этот аргумент против Леви. — Это тут при чем? Это совсем другое! — При том. Ты режешь себя, черт возьми! У тебя все руки в шрамах, а ты даже не понимаешь, что это ненормально. Тебе нужна помощь. Профессиональная. Я предлага… — Меня не нужно лечить, Эрвин, — огрызнулся Леви и в порыве злости сбросил стопку книг со стола. — А даже если и нужно, то не тебе об этом беспокоиться. — А кому же еще? — Уж точно не человеку, который с упоением долбит меня в задницу, но намеренно скрывает такие важные вещи, — Леви задыхался от гнева, его волосы были в беспорядке, а глаза лихорадочно блестели. За окном взвыла сирена скорой помощи. Леви не говорил больше ни слова, и эта тишина страшно пугала Эрвина. Не смог помочь отцу. Не смог удержать супругу. Не смог выстроить отношения с человеком, которого любит всем сердцем. Сколько еще этих «не смог» будет в его жизни? Эрвин вздохнул, потер переносицу и вдруг отчетливо осознал, почему ничего не рассказал Леви. Все это время ответ был у него под носом. Как Эрвин собирался помогать Леви, если «не смог» помочь себе? — Я ухожу. — Куда? — К себе домой. Слава богу, мы не съехались. Леви ушел, а Эрвин все стоял как вкопанный. Стоял и просто не находил в себе мужества пойти следом. В двух вещах он не сомневался. Во-первых, что, возвратившись домой, Леви примется самозабвенно резать себя, а во-вторых, что так даже лучше. Вот так. Порознь. Леви нужен человек, который или вытянет его из этого болота, или сможет смириться с его экстремальным хобби. Эрвин не смог ни того, ни другого. На что он вообще надеялся? Нужно было признать, что ему очень нравилось то, каким Леви видел его — рассудительным, последовательным, честным. Но вот застарелые раны ловко вскрыли, как консервную банку ножом, и наружу хлынул гной — вся проклятая правда. Чертова Ханджи. Нет. Ханджи будет последней, кого он станет винить. Вся вина ложилась исключительно на его плечи. — Не поверю, что ты выпил лишнего, — сказал Леви, когда Эрвин споткнулся. — Что? Я в порядке. Хороший был вечер. — Ага. Они зашли в гостиничный номер, разделись, не глядя друг на друга, и легли каждый в свою постель. Эрвин слышал, что Леви не спит: тот переворачивался с боку на бок, едва слышно вздыхал и несколько раз включал под одеялом мобильный — со стороны это напоминало освещенное изнутри иглу. — Леви, послушай… — кашлянул Эрвин. — Не надо, Эрвин. Не сейчас. Спи. Доброй ночи, — донеслось из-под одеяла. Щелкнула кнопка блокировки, и стало темно. Эрвин вгрызся зубами в это «не сейчас» и закрыл глаза. Если не сейчас, то завтра. Он дал себе срок до воскресенья и впервые за долгое время быстро заснул. Ему снилось, как он спасает Леви от сели.