Из берегов

Гриша заехал за ними в субботу в восемь утра. Погода выдалась прекрасная: было по-осеннему свежо и прохладно, но солнечно. Эрвин не успел выпить кофе, потому что Леви смог растолкать его только за двадцать минут до выхода, и теперь стоял у входа в отель мрачный и нетерпеливый. Иногда Леви забавлял себя мыслью, что зависимость Эрвина от кофе вполне сравнима с его зависимостью от… самоистязания. Интересно, у него было такое же обреченное выражение лица, когда Эрвин прятал от него лезвия? Леви по-доброму усмехнулся. — Что? — спросил Эрвин, посмотрев на него. — Ничего, — тут же серьезно сказал Леви и отвернулся. — У тебя еще остались сигареты? — Да. Хочешь покурить? — Почему нет? — Ну, Гриша сказал, что у него сын, поэтому я подумал, что лучше не садиться в машину, если… А вот и он! — Эрвин широкими шагами двинулся к возникшей на горизонте фигуре Гриши. Леви цокнул языком. В Алматы он курил чаще обычного только потому, что не мог регулярно резать себя. Никотин на несколько минут вытравливал из головы все мысли, и это приносило хотя бы иллюзию облегчения. Они с Эрвином так и не смогли решить, стоит ли им оставаться на все выходные или только на один день. С одной стороны, им не хотелось отягощать своим присутствием семейные выходные Гриши, но, с другой стороны, тот сам чистосердечно пригласил их поехать — поэтому, возможно, никто действительно не имел ничего против их компании. В итоге в рюкзак Эрвина они побросали вещи и на случай ночевки — зубные щетки, вещи для сна, зарядки для телефонов, теплые носки. Теплым носкам Эрвин удивился и вскинул брови, когда обнаружил их на дне рюкзака, но Леви не обратил на это внимания: в его представлении в загадочном загородном доме под названием «дача» ночью могло быть очень холодно. Гриша представил им свою жену Карлу, когда та вышла из машины и протянула им по очереди руку для рукопожатия. Европейский жест, который Леви не ожидал встретить в восточной стране. По-немецки она ни слова не говорила и только открыто и миролюбиво улыбалась. После короткого диалога о том, как у кого дела и все ли готовы к поездке, Леви с Эрвином сели на заднее сиденье. Эрен — паренек лет восьми с большими, раскосыми, изумрудного цвета глазами — оказался зажат между ними. Сначала он сдавленно поздоровался по-русски — «здравствуйте» понял даже Леви, — а потом, когда они отъехали от отеля на целый квартал, сказал по слогам уже по-немецки «доб-ро-е ут-ро» и затаил дыхание. Эрвин негромко рассмеялся и ответил тем же «добрым утром». Эрен был в восторге — его рот приоткрылся в изумлении, а глаза стали еще больше. На иностранном языке с настоящими иностранцами он, скорее всего, разговаривал впервые и теперь был потрясен, что его понимают. — Можешь потренироваться, Эрен, — лукаво сказал Гриша. — У тебя ведь скоро экзамен. — Что? — спросил Эрен сначала по-русски, а потом и по-немецки. — У него отличное произношение, — вмешался Эрвин. — Будем надеяться, — пожал плечами Гриша. — В школе только один учитель из Германии. Кажется, из Фульды. Остальные местные. Так… Ты хотел заехать за кофе, да, Эрвин? — Если это не доставит никому неудобств. — Господи, прекрати. Конечно нет, — Гриша резко вывернул руль, и они выехали на какую-то широкую магистраль. Леви молчал и меланхолично смотрел в окно. Даже не верилось, что уже послезавтра им нужно возвращаться домой. Время, проведенное в Алматы, было подобно отпуску. Пусть всю неделю они с Эрвином и работали, однако по вечерам Гриша показывал им город, горы, достопримечательности, водил в рестораны пробовать национальные блюда, и они даже успели побывать в баре. Если отмахнуться от всего бэкграунда их с Эрвином личных взаимоотношений, то командировка получилась неожиданно приятной. Гриша припарковался рядом с булочной — на вывеске был нарисован пышный круассан и Эйфелева башня — и вместе с Эрвином покинул салон. Леви остался с Карлой и Эреном. Прочистив горло, он из вежливости спросил у Карлы по-английски, как далеко находится от города их дача и как давно они ее приобрели. Карла как-то беспомощно, но с тем же очаровательно улыбнулась и развела руками, как бы говоря, что и английский ей незнаком. Зато Эрен, подняв к нему голову, сложил на немецком почти целое предложение: — Мама… не понимать… — А-а, ясно, — с преувеличенным пониманием ответил Леви. Все это было так неловко, что на секунду он даже пожалел, что согласился поехать. Без Гриши — связующего звена между ними с Эрвином и его семьей — они были как кучка глухонемых. Оставшееся время в машине стояла абсолютная тишина. Только Эрен ерзал на сиденье. Благо Эрвин и Гриша не заставили себя ждать. — Мы еще купили выпечку, — объяснил Эрвин и, пристроив целлофановый пакет у себя на коленях, протянул Леви бумажный стаканчик. — Что это? Кофе? — недоуменно спросил он. — Нет. Черный чай с бергамотом. Из-за меня мы не пошли на завтрак, и ты не выпил свой чай, поэтому я подумал… — Как мило с твоей стороны, — это прозвучало скорее язвительно, чем признательно. Но чай Леви незамедлительно взял. За всеми этими неурядицами и перепалками он совсем забыл, что Эрвин был очень внимательным и заботливым. На самом деле. И особенно теперь, когда уже было ни к чему. — Не за что, — едва заметно улыбнулся Эрвин. Через десять минут они оказались за городом — череда пятиэтажных зданий и стеклянных торговых центров сменились пыльной, плохо заасфальтированной дорогой и обветшалыми, местами недостроенными домами. Пришлось закрыть окна автомобиля и взяться за потолочную ручку. От каждой выбоины, в которую попадали колеса, машину кидало из стороны в сторону. Эрен находил такие американские горки забавными и хохотал, как сумасшедший. Гриша даже нашел нужным сердечно извиниться за подобные неудобства. Вскоре слева от них показалась цепь зеленых и гладких, похожих на верблюжьи горбы, холмов. За ними возвышались настоящие горы — скалистые и припорошенные снегом на вершинах. Вдоль трассы, по которой они ехали, продавали арбузы и дыни. Те были разложены прямо на продолговатой целлофановой клеенке, а рядом на пластмассовых стульях сидели загорелые продавцы и щелкали семечки, сплевывая кожуру себе под ноги. Леви нашел эту картину по-особенному живописной, от нее приятно щемило сердце. Вот она — настоящая, честная жизнь без прикрас. В пятнадцать лет Леви мог только мечтать о таком — просто сидеть днями у обочины, вдыхая едкие выхлопные газы проезжающих машин, и продавать арбузы. Смотреть, как солнце путешествует над горизонтом, провожать глазами тысячи автомобильных номеров, от скуки подбрасывать носком ботинка какой-нибудь камень и заговаривать со случайными прохожими. Хотя, скорее всего, в этой глуши все друг друга знали. В любом случае так жили бедные, но верные и добросовестные люди. И даже спустя столько лет Леви все продолжал задаваться вопросом, почему он не жил так же. Почему избрал другой — грязный и унизительный — путь? Впрочем, путь избрали за него, а он просто позволил себе трусливо плыть по течению… — Мы почти приехали, — объявил Гриша, когда они свернули с главной дороги. Эрен захлопал в ладоши и, вцепившись двумя руками в передние сиденья, приготовился снова держать равновесие в ходящей ходуном машине. Они ехали по какой-то чудовищно узкой улице — это и улицей-то трудно было назвать, — которую с двух сторон обступали различные дома. Здесь были и трехэтажные шикарные особняки, и деревянные хибарки, и простенькие одноэтажные коттеджи из красного кирпича. Все эти строения объединяло одно — заборы: высокие, низкие, прочные, сеточные или бессерные. Частную собственность владельцы обороняли от чужих глаз и постороннего посягательства очень серьезно. Гришина «дача» оказалась двухэтажным каменным домом. Участок был большой: кое-где возвышались яблоневые деревья, густели ягодные кусты или были разбиты клумбы, а кое-где просто раскинулась голая непаханая земля. Посредине стояла ржавая бочка. Леви с Эрвином с любопытством заглянули в нее. — Этой водой мы поливаем цветы, — пояснил Гриша и, вынув из нагрудного кармана платок, вытер испарину со лба. — Мы сами построили этот дом три года назад. — Потрясающе, — произнес Эрвин, продолжая с неподдельным восхищением разглядывать все вокруг. — Мы выделили вам комнату на втором этаже на случай, если вы останетесь на ночь, — сказал Гриша, когда они уже переступили порог дома. — Сейчас можете оставить там ваши вещи. Карла стояла у старой газовой плиты и выкладывала купленную выпечку на большую тарелку. Увидев их, она улыбнулась. Эрен носился где-то во дворе. Его крики доносились в дом через настежь открытые окна. В комнате, куда их отвел Гриша, было светло и уютно: двуспальная кровать, очень старый, возможно, раритетный шкаф-купе с инкрустацией на торце и напольный торшер, который увенчивал абажур из желтой бахромы. В интерьере не было ни продуманности, ни уж тем более единого выдержанного стиля. Казалось, сюда просто понатаскали мебель и другие предметы из разных десятилетий двадцатого века. Гриша прошел к окну и, раздвинув светлые тюлевые занавески, которые больше напоминали скатерть, распахнул окно. — Надо проветрить, — как будто оправдываясь, сказал он. — А так… — Прекрасная комната, — Эрвин поставил рюкзак на пол рядом с кроватью. — Чем вы тут обычно занимаетесь? Если мы можем чем-то помочь, непременно говори. — Обычно мы приезжаем на все выходные. Днем занимаемся огородом, весной — сажаем, осенью — собираем, вечерами играем в настольные игры, сидим в беседке. Она за домом, сейчас проведу вам экскурсию. Вам нужно переодеться? Мы тут в основном ходим в спортивных вещах. Если у вас ничего нет, то… — Мы как раз взяли спортивное шмотье, да, Эрвин? — Да. — Тогда я оставлю вас. Встретимся внизу, — Гриша салютовал им двумя пальцами и закрыл за собой дверь. — Он нервничает, — заметил Леви и с размаху опустился на кровать. В воздух взмыла пыль и закружилась по комнате в лучах солнца. — Фу. — Не начинай, — предостерег Эрвин, расстегивая ширинку. — Мы в гостях, и ты не посмеешь никому ничего высказать про грязь! — Конечно, не выскажу, — закатил глаза Леви. — Кстати, почему мы сразу не надели спортивные вещи? — Не знаю, как-то… не додумались. — Нам обоим пора в отпуск: каждый день одеваемся как на работу, даже если нам не на работу… Стремнота. Эрвин коротко рассмеялся, а Леви прикусил язык и пристыдил себя за это неоднозначное «нам». Последние дни он все чаще с неудовлетворением замечал, что перестает сердиться. Какая же это была дурацкая идея — ехать с Эрвином в командировку именно тогда, когда Леви решил покончить с их отношениями. Однако теперь, в Алматы, они были отрезаны от привычного времени, пространства и обстоятельств. Целую неделю находились рядом друг с другом, работали сообща, помимо воли общались, Эрвин продолжал держать свою вахту — бдел, чтобы Леви не резал себя. И вот вся та концентрированная злость, которую он испытывал до момента посадки в самолет, выпарилась, как вода из незакрытой кастрюли. Ее теперь оставалось на самом донышке, и Леви лишь большими трудами удавалось поддерживать определенный градус гнева в организме. По правде говоря, это утомляло. Эрвин стоял в одних боксерах посредине комнаты. Леви отвел взгляд и стал чрезмерно внимательно рассматривать массивное изголовье кровати. Как бы он ни протестовал умом, но Эрвин до сих пор влек его. Во всех смыслах. И спустя целый месяц воздержания воображение не упрощало задачу. Перед внутренним взором целой вереницей проплывали сочные и соблазнительные картины того, как здорово было бы прямо сейчас трахнуться на этой самой кровати. Гриша ждал их в саду. На нем были растянутые, потертые на коленях спортивные штаны, безразмерная футболка странного цвета — что-то среднее между серым и зеленым — и соломенная шляпа с широкими полями. Неловкость Леви за свой собственный непредставительный вид сразу исчезла. Карла, одетая в легкое цветастое платье, принесла в беседку кофейник, чайник, чашки и выпечку. И они дружно принялись «чаевничать». Этому слову научил их Гриша. Эрвин все пытался найти ему аналоги в немецком языке, но потом, вздохнув, объявил, что ничего подобного нет. Леви предположил, что все дело в том, что немцы не особенно любят чай. Позже Гриша с Карлой отправились наполнять водой лейки, оставив Эрвина и Леви «отдыхать». Они перекинулись еще парочкой ничего не значащих слов, и Эрвин взялся за свой начатый еще в самолете «Монументум». Леви притих и какое-то время просто вдыхал свежий, густой и напитанный множеством запахов воздух, всем существом внимал царящей вокруг приятной тишине. Чуть позже, когда сидеть стало невмоготу, он поднялся, подошел к хозяевам дома и попросил дать ему какую-нибудь работу. Гриша без лишних разговоров сказал, что он мог бы собрать упавшие яблоки, хорошие — в одно ведро, а сгнившие или зеленые — в другое. Это методичное занятие сразу пришлось Леви по душе. Оно успокаивало. Сидя на корточках, он передвигался вдоль участка со скоростью черепахи — внимательно изучал каждое попадавшееся ему в руки яблоко, прежде чем вынести вердикт о его съедобности. Сгнивших было в разы больше. Наполненное ими ведро Леви несколько раз носил за дом — там находилась компостная яма. На полпути Эрвин присоединился к нему. А позже и Эрен. Он приносил по одному яблоку и с утрированно вопросительной интонацией спрашивал по-немецки «хорошее» оно или «плохое». Так они и расчищали участок — молча и неторопливо. Иногда до них доносились голоса Карлы и Гриши, иногда — шелест гравия, когда за забором проезжала машина, или собачий лай. На несколько мгновений Леви вообразил, что это их с Эрвином дом, а Эрен — их усыновленный ребенок. Обед — обычная отварная картошка и поджаренные на мангале кусочки свинины — показался невообразимо вкусным. Эрвин восторженно сказал об этом целых три раза. Карла начала активно участвовать в общей беседе — речь шла о налогообложении в Германии и в Казахстане, — Гриша переводил ее слова, и разговор перестал казаться натянутым. Со стола они убирали все вместе: Эрвин составлял посуду, Карла мыла ее в небольшом тазике, Леви вытирал насухо вафельным полотенцем, а Гриша уносил в дом. — Останемся на ночь? — тихо спросил Эрвин, наклонившись к Леви. — Почему нет? Вроде, все идет хорошо. — Я тоже так думаю. Надеюсь, ты не против спать со мной в одной кровати. — Боже, — прошипел Леви и почувствовал, как Эрвин невесомо провел рукой по его затылку. — Прекрати сейчас же… — Извини. — … мы же на людях, — объяснил Леви, как если бы это было единственным препятствием. — Да, — кивнул Эрвин и отошел. Леви был зол и растерян. Он не должен был давать Эрвину ни малейшего шанса думать, что все еще можно исправить. Не должен был искать его компании. Не должен был даже разговаривать с ним… не должен был… И чем он занимался вместо этого? Играл в игру под названием «между нами все как раньше» и — самое унизительное! — наслаждался ею. Леви досадовал, что так плохо разбирается в своих собственных чувствах и в людях. Чего он теперь хочет от Эрвина? Достоин ли Эрвин его прощения? И не нужно ли ему самому просить прощения у Эрвина? Все эти вопросы доканывали его уже который день. Чертовски хотелось схватиться за бритву и двумя-тремя порезами просто освободить голову от всей этой смуты. Позволить боли взять вверх, сдаться ей, забыться в ней. Наступили сумерки, и они снова собрались в беседке. Леви чувствовал себя приятно опустошенным и уставшим после целого дня на свежем воздухе под осенним солнцем. На радость Грише и Карле, они с Эрвином собрали абсолютно все яблоки и теперь по праву могли отдохнуть. На столе снова появились чайник травяного чая, чашки и конфетница с разной всячиной. Эрен беспрерывно шуршал фантиками. А еще были карты. Гриша научил их играть в «Дурака». Игра была незамысловатой, но однообразной и травмоопасной. Так решил Леви, когда Эрен, выиграв у него, обозвал тем самым «дураком», на что стремглав получил от Карлы громкий подзатыльник. В итоге все засмеялись, кроме Эрена. Ребенок едва сдерживал слезы от унижения. Карла тут же принялась обнимать его и примирительно объяснять, что он сделал не так. Глядя на все это, Леви ощущал себя по-простому счастливым. Желание резать себя никуда не ушло, но сейчас он мог сконцентрироваться на таких обыденных вещах, как радость общения, прохлада наступающей ночи или высота чернеющего неба, наполненного до самых краев звездами… Вкупе все это словно исцеляло его и делало лучше. Леви и представить себе не мог, чтобы где-нибудь в Европе во время командировки их переводчик пригласил бы их с Эрвином к себе. Личное пространство там оберегали, как семейную реликвию. Гриша же был чрезвычайно простым и искренним человеком. Да и Карла, которая с таким благодушным спокойствием приняла необычных гостей в их лице в свой дом, тоже. Наверное, Леви стоило поучиться у этих людей. Разошлись они ближе к полуночи. Эрен заснул прямо в беседке, на скамейке. Шепотом пожелав им доброй ночи, Гриша взял сына на руки и пошел в дом. Карла сказала, что останется: ей нравится медитировать перед сном на природе. Эрвин с Леви изумленно переглянулись, а потом отправились в дом. Постель была холодной, пол — тем более. Недовольно бормоча, Эрвин с размаху нырнул под одеяло, как в ледяную прорубь, и накрылся им с головой. Леви внимательно осмотрел комнату на предмет пожарной сигнализации, а затем настежь отворил окно и высунулся в него с сигаретой. Возможно, это было невежливо, и следовало бы покинуть участок, прежде чем дымить, но он позволил себе такую поблажку. Карла уже возвратилась в дом, а их с Гришей и Эрена комнаты располагались на другой стороне. Леви рассудил, что никому худо не будет, если он выкурит свою первую и последнюю за день сигарету в окно. Эрвин не стал его останавливать. — Полегчало? — тихо спросил он, когда Леви тоже залез под одеяло. — Да. — Хорошо… Мы неплохо провели время, как думаешь? Леви не видел ни зги. Он несколько раз открыл и закрыл глаза, однако вокруг него плотно сомкнулась темнота. Эрвин существовал только в те мгновения, когда говорил или шевелился рядом. — Да. Хороший был день. — Доброй ночи, — сонно сказал Эрвин и высунул голову из-под одеяла. — Доброй, — как-то грустно отозвался Леви. Его, разморенного после выкуренной сигареты, неожиданно одолело желание, чтобы Эрвин поцеловал его. Если не поцеловал, то хотя бы взял за руку. Но тот ничего не сделал. Как Леви и просил в обед, Эрвин больше не прикасался к нему. А затем пришло запоздалое осознание, что, скорее всего, они в последний раз спят в одной постели. В Алматы их ждали раздельные кровати, а в Германии — раздельные жизни. Леви засыпал, размышляя о том, когда и где успел растерять всю решимость поставить в своих отношениях с обманщиком Эрвином Смитом большую и жирную точку? Когда?.. Его трахал худосочный и бледный старик. На вид тому точно было больше пятидесяти лет. Член у него почти не стоял, поэтому он нервничал, потел и заикался. Говорил, что давно не прикасался к такому красивому мальчику. Дрожь отвращения Леви удалось выдать за чувственность. Кенни прятался в ванной, подслушивал. В тот день все было вдвойне омерзительно. Настойчивый стук в дверь вклинился как раз между двумя рваными стонами старика. Сердце ушло в пятки. Леви оцепенел, не зная, что делать, а старик мгновенно вскочил и принялся наспех одеваться. «Это полиция Лейпцига, откройте!» — донесся через дверь низкий мужской бас. Кенни выскочил из-за двери, в два прыжка оказался около Леви и лихорадочно зашептал ему в самое ухо: «Ничего не бойся. Ничего не бойся и ничего не говори им! Тебе нечего стыдиться. Понял? Нечего!». Нет, Леви совершенно ничего не понимал. Это казалось какой-то тарабарщиной на иностранном языке. Стук тем временем становился все громче. Кенни успел скрыться за дверью ванной в то самое мгновение, когда дверь с треском распахнулась. Ее открыли ногой. В комнату сразу вбежало несколько человек: грузный мужчина, высокий мужчина и две женщины. Все в полицейской униформе и с пистолетами наперевес. Леви испуганно смотрел на стремительно разворачивающуюся перед ним картину, совсем забыв о своей наготе и компрометирующей позе. На старика надели наручники. Из его широко раскрытого, слюнявого рта вырывался поток нечленораздельных звуков. Один из полицаев принялся осматривать комнату, кто-то отворил дверь в ванную. А дальше Леви помнил только голоса, которые просили вызвать скорую, и белое как мел лицо Кенни. Тот повесился на удлинителе. Кто-то укутал Леви в одеяло и, приобняв, сказал, что все закончилось. Он, конечно же, не поверил. Леви проснулся в холодном поту. Сначала он не понял, где находится, а когда понял, начал недоумевать, где находится Эрвин. Другая половина кровати пустовала. Леви был в комнате один. Невыносимо хотелось порезать себя — два или три пореза, этого было бы достаточно, — но он не мог. Это был не его дом, и даже не гостиница. Здесь его окружали чужие люди. Чужие, ничего не знающие о его безумстве люди. Счастливчики. Леви поднялся, обхватил себя руками, успокаиваясь. Лицо Кенни с высунутым языком и выпученными глазами до сих пор стояло перед глазами. Эрвин нашелся на улице, в беседке. Он курил и смотрел куда-то вдаль. Полный диск луны освещал дорожку из одиночных плит подобно настоящему фонарному столбу, поэтому Леви, прокладывая себе путь, ни разу не споткнулся. — Не спится? — спросил он обернувшегося на шум Эрвина. — Наверное, надо было тоже покурить перед сном. — Зависимость, она такая, — усмехнулся Леви и сел рядом. Он не до конца понимал, зачем пришел и о чем им стоит говорить. Наверное, о том самом, о чем Эрвин пытался завести разговор тогда, после их похода в бар два дня назад. Но как вообще нужно было начать?.. — Я познакомился с Робин, когда мне было… — без лишних предисловий сказал Эрвин и затянулся. Леви вздрогнул всем телом, съежился и, закинув ногу на ногу, приготовился слушать. Эрвин говорил о Робин, об их попытках быть семьей, затем об отце и своих попытках быть ему хорошим сыном. По словам Эрвина, он облажался по всем фронтам. И единственная причина, почему он раньше не рассказал обо всем этом, была проста до идиотизма: Эрвин не хотел выглядеть в глазах Леви неудачником. Леви отрешенно качал головой: может, стоило расценивать разлад между ними как последний шанс освободить Эрвина от бремени этих отношений? Поставить того перед фактом, что Леви, несмотря на все его трогательные излияния, считает поступок Эрвина подлым и не может больше представить их вместе? И все. Отношения — это не ваза, которую можно склеить и поставить обратно на полку. Как-то так. Если это прозвучит уверенно и убежденно, то все вернется на круги своя. Эрвин потеряет надежду и сдастся. Леви ведь миллион раз думал: Эрвин слишком хорош для такого морального урода, как он. Эрвину нужен кто-нибудь более достойный, более нормальный и открытый этому миру. — Спасибо, — поблагодарил Леви, когда Эрвин замолчал и потянулся за еще одной сигаретой. — Я был неправ. Скрывать это от тебя было неправильно, и я… — он несколько раз щелкнул зажигалкой. — И я надеюсь, что ты сможешь меня простить. Леви ничего не сказал, и Эрвин продолжил: — Что насчет тебя? — Что? — Леви поднял на Эрвина глаза. В темноте он мог видеть только тлеющий кончик его сигареты и силуэт лица. — Ты так и собираешься молчать? О том, что с тобой случилось? О том, почему ты режешь себя? Обо всем этом? — Эрвин. Это было давно. Я не хочу об этом вспоминать, а тем более рассказывать. — Но тебе придется, — ультимативно сказал Эрвин. — Око за око. — Какая дурацкая логика, — Леви снова начинал злиться. Он не был готов что-то рассказывать о себе сегодня. Не был готов в принципе когда-нибудь говорить об этом. — Ты даже не представляешь, что… — Не представляю. И поэтому прошу тебя рассказать. Прошу тебя довериться мне. — Ты, — Леви цокнул языком. — Ты станешь относиться ко мне по-другому. — Боюсь тебя разочаровать, но я не думаю, что возможно относиться еще более «по-другому» к человеку, который три раза в неделю истязает себя бритвой, — в интонации Эрвина была незлобная усмешка. — Возможно. Уже вижу, как ты прямо отсюда звонишь психотерапевту и отправляешь меня к своему отцу в больницу для душевнобольных. — Леви! — Я не хочу, чтобы меня лечили… — Никто и не собирается. Я всего лишь хочу, чтобы ты все мне рассказал. Неужели я не заслуживаю правды? Леви устало потер глаза и положил руки на стол. Если он сейчас все расскажет — неловко, нескладно, но расскажет, — то дороги назад не будет. Он эгоистично привяжет к себе Эрвина — жалостью или сочувствием. За его исповедью отчетливо будет реять белый флаг и выстучанный азбукой Морзе крик о помощи. На самом-то деле он всегда ждал, что кто-то спасет его. И Леви до последнего не смел надеяться, что именно Эрвин станет этим человеком. Но он рассказал. Они еще долго молчали, сидя в темноте. Казалось, прошло несколько часов. Потом в какой-то момент Эрвин — Леви был готов поклясться, что тот бледен, как полотно, — просто притянул его к себе и поцеловал в макушку. Именно так, как хотел Леви, когда они лежали в постели перед сном. — Давай съедемся, когда вернемся? — прошептал Эрвин, переплетая их пальцы. Это были совсем не те слова, которые Леви ожидал услышать первыми. Где негодование? Возмущение? Праведный гнев?.. — Что? — Ну, найдем квартиру, двух- или трехкомнатную. Где-нибудь недалеко от центра. — Я не об этом, — оборвал он. — Ты… ты серьезно? — Да. Я — серьезно. Но если тебе еще нужно время, то… — Нет, не нужно, — мгновенно отозвался Леви. Время для размышлений наедине с самим собой теперь было последним, что ему нужно. Отныне он собирался наслаждаться временем, разделенным с Эрвином. Без секретов, тайн и прочих скелетов в шкафу. Они вернулись в дом, снова легли в кровать и, не обмолвившись ни единым словом, принялись целоваться. У Эрвина были холодные руки и горячие губы. Если бы они находились в отеле, то Леви давно бы разделся, оседлал его и от души трахнул. Или позволил бы трахнуть себя. Но, будучи стесненным обстоятельствами, он просто подставлялся под прикосновения и, едва слышно постанывая, просил Эрвина не останавливаться. Оправившись от оргазма, Леви почти сразу же заснул. Следующий день порадовал их солнцем, проникновенными разговорами и овощной запеканкой. Все ингредиенты Леви с Эрвином лично собирали на грядке. Эрен, прячась за деревьями или домом, обстреливал всех из водяного пистолета. О ночных откровениях никто не вспоминал, но Леви точно знал, что рано или поздно, возможно, по возвращении в Германию, им с Эрвином придется еще раз вернуться к этому разговору. Но на этот раз он будет готов. Уже в городе, перед входом в отель, они обменялись с Гришей электронными адресами, крепко-крепко обнялись, словно прощались навсегда — скорее всего, так и было, — а потом пообещали держать друг друга в курсе последних новостей. Леви ненавидел говорить такие формальности, ведь на самом деле все понимали, что подобные знакомства прекрасны исключительно в своей мимолетности. Понимали, но позволяли обмануть себя и других: «Да, будем созваниваться», «Встретимся летом где-нибудь в Европе» или «Обязательно приезжайте в гости». По дороге до машины Гриша еще раз обернулся, грустно улыбнулся, помахал и нисколько не удивился тому, что Эрвин держал Леви за руку.