Karma is bitch

Чонгуку бесконечно тепло, мягко и удобно. Всегда бы просыпался в чужих машинах, особенно с прекрасными дамами за рулём. Хотя кажется, что прошла целая вечность, они доезжают до его дома очень быстро, и Чонгуку даже обидно, что он не живёт где-нибудь на окраине города, а называть адрес родительского дома было бы чревато. — Мы приехали, — Сонхва нарушает неловкое молчание, и Чонгук нехотя разлепляет веки. — Есть дома кто? Чонгук смотрит на время в телефоне, и недовольно-сонно мотает головой. — Даже если бы брат сегодня не дежурил, он бы не пришёл домой так рано. А он наверняка ещё и дежурит. — Дежурит где? — В больнице. Брат — кардиохирург. — Тогда почему я не отвезла тебя в больницу? Может, это было бы лучше? — хмыкает она, заглушая мотор автомобиля. — Не люблю дёргать брата по пустякам. Я выпью таблетки и завалюсь спать, и наверняка утром уже буду огурчиком, — пытается Чонгук отшутиться, глазами выискивая, куда он забросил свой рюкзак. — Спасибо, что отвезли домой и… эм… Я потерял свой рюкзак. — Он на заднем сидении, сейчас достану, — Сонхва выходит из машины, и Чонгук следует её примеру. Мышцы всё ещё болят, да и слабость никуда не делась. Хочется завалиться в кровать, завернуться в одеяло и проспать пару дней. Чонгук не привык давать себе большой отдых, тренировки и были ими. Так он отдыхал от скучных лекций и экзаменов. Женщина протягивает ему его вещи, и Чонгук благодарно кивает. Дождь кончился, на улице, однако, стало прохладней, сыро и уже темно, и парень долго роется в рюкзаке в поисках ключей, пока не понимает, что где-то их посеял. Он растерянно смотрит на уезжающую машину преподавательницы и устало опускается на скамейку, доставая телефон и тупо уставляясь в экран, не решаясь нажать кнопку вызова Хосока. Придётся ехать до его работы, чтобы забрать ключи, объяснять, как умудрился заболеть, выслушать получасовую лекцию о том, как важно пить витамины и тепло одеваться. Хосок, когда дело касается его стези, становится жутко нудным. Он не может поверить своим глазам, когда полчаса спустя к его подъезду подъезжает та же знакомая машина, на которой его подвезла Сонхва. Из неё она выходит, нахмурившись и удивляясь тому, что Чонгук никуда не ушёл, а потом протягивает ему ключи от его квартиры. — Вы остолоп, Чон Чонгук, — беззлобно выдаёт она. — Я доехала до дома, а потом обнаружила ваши ключи на заднем сидении, и поняла, что вы не попадёте домой, ведь брата вашего дома нет. Стоило догадаться, что вы не соизволите позвонить ему, чтобы взять запасные. — Простите, — тихо, извиняющимся тоном, говорит Чонгук. — В качестве извинения может вы всё-таки выпьете со мной кофе? — У вас дома? — машинально спрашивает она, а потом морщится, осознав, что поспешно ляпнула глупость. — Я бы куда-нибудь сводил, но не сегодня, сегодня я овощ, — смеётся он и открывает дверь, приглашая войти с ним. Тяжело вздыхая, она колеблется несколько секунд, но идёт за ним.

***

Чонгук шмыгает носом, выходя из душа, и с удивлением обнаруживает, что кроме горячего чая его ждут бутерброды и яичница, всё приготовленное руками Хан Сонхвы. Не стоит говорить об этом Феликсу, а то парень упадёт духом, узнав, что Чонгук благословлён богами. Или же проклят. Как знать. — Ненавижу готовку, — сообщает ему она, с миной на лице пододвигая тарелку, и Чонгук в неё смачно чихает. — Тогда зачем? Она морщится, отодвигаясь от него, и берёт в руки вторую кружку с кофе, который приготовила для себя. — Мне стало тебя жалко, — усмехается она. Чонгук выгибает бровь, стараясь не палиться с тем, как сильно он сейчас раздражён. Но вообще-то у него нет сил с ней пререкаться, так что жалость к больному человеку — не самое худшее. — Никогда не ухаживала ни за кем из больных. Да и вообще-то брезгую. Это странно? — И крови боитесь, ага? — Как ты догадался? Вы, то есть… — Предположил, — Чонгук откусывает бутерброд с сыром и запивает чаем. — Мой брат работает в больнице, я слышал от него много странных и не очень историй. Он, кстати, врач потомственный, это я пошёл против системы. — Вы упёртый, Чон Чонгук. — Это плохо? Он замечает, как противоречие стоит в глазах собеседницы, но она поражает его своим ответом. — Не всегда. Не в вашем случае. Ведь если бы вы таким не были, я бы выставила вас за дверь гораздо раньше. — Значит, вам нравится, как я танцую? — подначивает он, забавляясь, но карма настигает его тотчас: он заходится в кашле и, чувствуя, что слабость накатывает, перестаёт изображать браваду. Сонхва поджимает губы, поняв, что поймана с поличным. — Значит, тренируйтесь усерднее, иначе пойдёте вон, — снова выставляет она свои шипы. Чонгуку сложно её понять. С ровесницами Ким Чонын в этом плане проще, но со взрослой, состоявшейся и уже даже бывавшей в браке женщиной, которая ещё и нетипично ведёт себя, сложно предугадать, чего ждать. Чонгук уже ни на что не надеется, хотя сначала хотелось приударить, завлечь, как минимум стребовать свидания. Она остаётся неприступной. Может, это и правильно. Не ведётся на внешность, а денег у неё явно больше, чем все карманные чонгуковы сбережения. Вряд ли Чонгук её вообще заинтересует. Но ведь она ему помогла? И даже довезла до дома и согласилась на чашечку чая. Зачем бы это ей? — Вы написали брату? — Нет, зачем? — А если вам ночью станет хуже? — уже с беспокойством спрашивает она. — Не думаю, не стоит об этом переживать. Брат на дежурстве наверняка, а я точно не стану дёргать его с работы по плёвой простуде, — и Чонгук улыбается, придавая выражению лица как можно более беззаботный вид. Наверное, в её глазах он ведёт себя по-ребячески. Как же трудно с нунами! — Не приходите завтра на учёбу, — она отставляет пустую чашку и Чонгук хочет предложить ещё чая, но вместо этого снова чихает, корит себя за то, что испортил вечер окончательно, глядя, как брезгливо она тянется за салфетками, которые Чон поставил на стол для себя на всякий случай. — Чёрт, извини-те, — последний слог он добавляет с опозданием, замечая на её лице замешательство. — Почему мы не можем перейти на «ты»? — раздражается он. — Потому что я преподаватель, а ты студент, — усмехается она, занятая тем, чтобы очистить свою одежду. — А когда я перестану быть студентом, а ты, то есть вы, конечно, моим преподавателем? — Я всё равно старше, — пытается отмахнуться она, но Чонгук-то замечает какую-то странную, едва мелькнувшую, улыбку на губах, и сам победно улыбается. — Да плевать, что старше, я этого даже не замечаю. И когда наша практика у вас закончится, я не только стану обращаться на «ты» к тебе, — он делает акцент на «тебе», выходя из-за стола, чтобы проводить её, собирающуюся уходить, — но и позову на самое настоящее свидание. — Тормозов у вас совсем нет, я смотрю, — она завороженно смотрит, как Чонгук её опережает, чтобы взять пальто и накинуть ей на плечи, поухаживать, но, перестаравшись, хватает и белоснежный шарф тоже, накидывая на её шею, и случайно зацепляется за ниточки, притягивая рывком к себе. Женщина едва удерживается на ногах, и то благодаря тому, что рефлексы Чона всё-таки срабатывают, и он ловит её, едва выпутавшись, выставив руки вперёд и неосознанно сильно сжимая за талию. Её лицо оказывается чуть ниже, глаза на уровне его подбородка, и Чонгук впервые подмечает про себя, что Хан Сонхва всё-таки ниже его, пусть это идёт вразрез с их реальными положениями и статусами. Она привлекательная, хрупкая, иногда даже милая и забавная, и всё это Чонгук бы сказал ей, если бы он был с филологического, но он не мастер красноречия, да и говорить такое своей преподавательнице чревато тем, что он потом будет драить туалеты в университетском корпусе. А это целых четыре этажа… — А ну сократился, — звонко, выдыхая ему в шею, требует она, и Чонгук хлопает глазами, замирая, прежде, чем до него доходит смысл просьбы. Чонгук послушно сгибает ноги в коленях, чтобы их лица были на одном уровне, и заглядывает в её тёмные глаза. Непонятно, то ли она хочет его убить, то ли поцеловать. Чонгуку же всё равно, и на то, и на то его больной, воспалённый мозг уже дал за хозяина согласие. Впрочем, Чонгук давно такого не испытывал, но не будет кривить душой, что такое вообще никогда с ним не случалось. Были девчонки и в школе, и в университете, которые умели сносить башню, но Чонгук бы никогда по мановению пальчика не сорвался, например, в три часа ночи только чтобы пить с ней кофе или привезти ей клубнику. А к ней бы сорвался. Но Хан Сонхва не попросит. — Предупреждаю: я сейчас нарушаю кучу принципов педагогической этики. — Да нахер она кому нужна, — как на духу выдаёт Чонгук и получает по губам за ругательство. — Заслуженно. — Вот именно. Чонгук затыкается, ждёт, а она смотрит на него пристально, будто душу вытянуть хочет. Карма, думает Чонгук, карма и никак иначе. Пришла за ним, бьёт обухом по голове, оттаскивает за волосы, выкручивает пальцы, терзает, мучит и убивает, а потом воскрешает, и Чонгук смиряется с этой болью, ибо она же и доставляет ему истинное наслаждение. Наслаждение ждать, когда же эта восхитительная, неприступная, холодная женщина сделает хоть шаг. И она делает. Первое прикосновение губами к губам кажется Чонгуку совсем детским. Это она-то замужем была? Точно? Или с ним сюсюкается? Так он не ребёнок уже давно и доказать может! Но Чонгук не смеет спугнуть, ведь те крупицы доверия друг к другу, которые они оба отвоевали, могут рассыпаться, и тогда Чонгук один на один останется со своим желанием, больным горлом и носовыми платочками. Сонхва подходит к нему совсем вплотную, обнимает за талию, прикрывает глаза, и Чонгук на автомате повторяет за ней, чтобы отдаться ощущениям. Теперь инициативу берёт он, обхватывая за шею, зарываясь одной рукой в тёмно-каштановые мягкие волосы, приоткрывает рот и проскальзывает языком внутрь, заставляя её впустить его. Черти опять танцуют на дне его глаз, дорвались, захватили, завладели, только Хан этого не видит. Поддаваясь Чонгуку, она и не думает глаза открывать, разрешает ему и руку на талию положить, и шею второй ласкать, и рот приоткрывает, отвечая на поцелуй с каким-то глухим причмокиванием, лишь бы Чонгук не отошёл. А он и не собирается, наслаждаясь тем, какие сладкие бывают губы, когда желанием поцеловать их горит давно и выжигает всё. Выжигает внутри. У Чонгука сарай горит, притом давно, так что гори и хата, и хрен с ними с последствиями, он разгребёт их. Отстраняться не хочется, но надо, ведь они оба не придавали значения времени, стоя в коридоре и целуясь, будто старшеклассники, которые никак не могут друг от друга отлипнуть. Почему и зачем — Чонгук не хочет отвечать на эти вопросы. Ему так хорошо, что другие имена словно ураганом вымылись из памяти, пусть это и неправда, пусть прошлое остаётся частью жизни. — Если завтра я заболею вместе с тобой, ты за это поплатишься, — совсем не грозно обещает она, отступив от Чонгука. Он смеётся. — Но ты сама этого захотела. Иначе бы, мне кажется, и на пушечный выстрел бы меня не подпустила. — Что верно, то верно. И не приходи завтра, понял? — Разве ты не успеешь соскучиться? — Не бери на себя много, Чон Чонгук, мой ответ на твой поцелуй не значит, что я вдруг потеряла голову из-за студента и побежала с ним встречаться, — осаждает его она, и Чонгук возвращается в реальность, мрачнея с каждым её словом. — Я взрослая женщина, и… есть обязательства, ты должен это понять. — Ну да, конечно. Я забылся, — чеканит он. — Надеюсь, вы доберётесь в безопасности до дома, Хан Сонхва. И спасибо, что помогли. Чонгук закрывает за ней дверь, прислоняясь к двери, и долго пялится в стену, поджимая губы и сжимая кулаки. Потерять голову из-за женщины? Легко. Значит, будет так же легко забыть минутную слабость. Чонгук с каждой минутой всё меньше в этом уверен.