Назад не смотри

— Если Вы думаете, что я всё ещё Вас люблю — Вы ошибаетесь, — дрожащим голосом сказала Маша, сама не зная, лжёт она или нет.       Яков Петрович держал руку женщины подле своих губ и смотрел прямо ей в глаза. Мария Андреевна не нашла в себе силы отнять руки и чувствовала, как жар от дыхания следователя грел её пальцы. — Конечно. И то, что Вы со мной, а не с Александром Христофоровичем, тоже ошибка, — усмехнулся Гуро. — Да. Моя ошибка, — женщина опустила голову и проглотила комок слёз, появившийся в горле.       Она подумала о том, как же в действительности тяжело понять свои истинные чувства. С одной стороны Александр Христофорович, тот человек, с которым она прожила уже пять лет счастливо и спокойно. Человек, который отдал ей свою фамилию и всю любовь, на которую был способен при всей своей прагматичности и рациональности. И с другой стороны Яков Петрович, мужчина, который всегда заставлял её гореть. Тот, кто зажигал её, несмотря на то, что его так долго не было в её жизни. Такие разные и такие любимые. Но кого-то она всё равно любила больше. Ведь нельзя любить двоих одновременно. А если и можно, то в любом случае быть с ними невозможно. И выбор, самый сложный выбор ей предстоял. Выбор, перед которым она не стояла бы, будь Гуро действительно мёртв, каковым он был для неё все эти годы. Любой выбор теперь заставит её думать, что он был неправильным. Но он необходим. — Александр Христофорович сейчас должен уйти на работу, — хриплым голосом, наконец, сказала Мария Андреевна и вырвала ладонь из рук следователя. — Отлично, тогда можем пойти прямо сейчас, — Гуро поднялся на ноги и сложил все бумаги в стопку.       Он вёл себя, как ни в чём не бывало, но на самом деле внутри у него было неспокойно. Следователь почему-то вспомнил, за что и почему любил эту женщину. Вспомнил, как провалился тогда в омут с головой в неё. — Мария Андреевна, душа моя, я всё хотел спросить, — в один из вечеров, которые они проводили в третьем отделении за чтением дел, Яков Петрович был особенно задорен и смешлив, — как Вы относитесь к замужеству? Я помню, в день нашего знакомства Вы сказали, что не стремитесь к нему, но более я не знаю ничего. — Зачем Вы задаёте такие вопросы, Яков Петрович? — смутилась девушка. — Чтобы узнать образ мыслей нынешних молодых девушек, разумеется. Это может быть мне полезным, — с хитрой улыбкой объяснял следователь. — Ну, прежде всего, я считаю, что торопиться и выскакивать за первого встречного — это глупость, — начала Маша, откинувшись в кресле и глядя прямо в глаза мужчине. Он кивнул. — Также, мне кажется, что брак — это то, что должно быть честным. — Что Вы имеете в виду? — Люди должны любить друг друга, а не искать выгоды в будущей семейной жизни. Благо, моё происхождение позволяет мне это, но мне очень больно бывает от того, что не всем суждено жить именно так. — Вы думаете, вынужденные браки не могут принести счастья? — А Вы думаете, могут? — Со временем, конечно, но, почему нет? Общий быт, общая постель, дом, в конце концов, могут перерасти в любовь, — Гуро сложил руки в замок и положил их на стол. — Это привычка, а не любовь, — нахмурилась девушка. — Вы, пожалуй, слишком молоды, чтобы это понять, но я попробую всё же объяснить, — она кивнула и прищурилась, вслушиваясь в каждое слово Якова Петровича. — Привычка возникает всегда, в любых делах, в том числе и в отношениях. Дело лишь в том, что она приносит. Представьте двух молодых людей, сгорающих от страсти друг к другу, — щёки Маши слегка покраснели. Гуро ухмыльнулся. — Они поженятся, и всё у них будет хорошо. До тех пор, пока они не догорят. А делать уже нечего. И у каждого из них появится либо любовник, либо желание остаться в одиночестве. А если брак их был неудачным в плане практическом, или финансовом, например, то и останутся они ни с чем. — К чему Вы клоните? — Слушайте дальше. Представим же тех, кому не посчастливилось обвенчаться из выгоды. Совместная жизнь может пробудить любовь, которая уж точно не перегорит, ведь родилась она под воздействием ежедневных ритуалов. И даже если перегорит, если не зародится, оба они особенно страдать не будут, ведь жизнь их от этого хуже не станет — брак выгодный. — Вы верите в свои слова? — спросила холодным голосом девушка. — Я видел подтверждение им не один раз, Мария Андреевна. Поэтому, да, верю, — Гуро смотрел в глаза девушки и чувствовал, как она хочет что-то сказать ему, но не может собраться. — Если Вам есть, что сказать… — А если совпадёт страсть и выгода, Вы думаете, это самый удачный брак? — наконец, выпалила она. — Более чем уверен, — кивнул Яков Петрович.       Они собрались достаточно быстро, ведь и собираться-то особо не нужно было. Маша прижимала к себе трость мужа, а Гуро кутался в пальто. — Может, Вам дать своё пальто? — предложил он женщине. — Там не настолько холодно, — покачала головой та. — К тому же, я совсем привыкла к местной погоде. — Как скажете, — кивнул следователь.       Выйдя из хижины, Яков Петрович взял Машу под локоть. Дождь, прошедший совсем недавно, оставил приятное ощущение свежести в лесу. Маша так спешила оказаться в своём доме, что следователю приходилось ускоряться с каждым шагом всё больше и больше, до тех пор, пока она не переходила на бег. Тогда он специально сбавлял шаг, притягивая её к себе и заставляя тем самым идти спокойнее.       Но Мария Андреевна спешила, летела, в надежде, что успеет застать Сашу дома, что сможет вырваться из когтистой лапы следователя и вернуться в своё тихое семейное счастье. — Доброе утро, — первое утро после свадьбы выдалось солнечным.       Бинхи провели его в квартирке на третьем этаже старого дома, которую Александр Христофорович снимал в Петербурге. Сначала Маше было неловко от всего, что происходило, но в то же время и невозможно было ей поверить, что всё это взаправду. День свадьбы удивительно был ясным и погожим, хоть и к вечеру на небе появились привычные серые петербургские облака. Следующее утро же снова радовало жителей столицы яркими лучами солнца, проникающими в окна. От такого луча, щекотавшего ресницы, Мария Андреевна и проснулась. Оказалось, что муж её уже некоторое время не спит и лишь смотрит куда-то в окно, прищурясь. Она провела рукой по его спутанным и уже седым волосам и улыбнулась. — Доброе.       Мужчина улыбнулся, не глядя на неё и закрыл глаза. Ему и самому не верилось, что всё это правда и никуда не исчезнет. — Знаете… — начала Маша, но, осознав, что обращается к своему мужу, исправилась: — Знаешь, я теперь ещё больше готова уехать с тобой куда угодно. — У тебя теперь нет выбора, — Александр Христофорович открыл глаза и посмотрел прямо на жену. — Даже если бы и был. Я всё равно бы выбрала тебя.       Саша прижался к губам девушки и тогда они оба долго не хотели отпускать друг друга, хотя и знали, что предстоит им тяжёлый день. Им нужно было собирать все вещи, прощаться со всеми знакомыми и уезжать в новую, неизвестную жизнь.       Тогда так легко сказала Маша, что выбрала бы Бинха, потому что не стоял перед ней этот самый выбор. На практике же оказалось куда тяжелее. — Не отпускайте руки, душа моя, — произнёс Гуро, когда они вышли из леса и оказались на дороге, ведущей к хате Бинхов.       Ещё издалека Маша увидела, как вышел со двора Александр Христофорович и ушёл в сторону участка. И всё казалось ей, что он прихрамывает на ногу, что именно сегодня не может Саша без трости. Расстроилась она от того, что не застанет его лично, что не узнает он о том, что она жива. Но ничего не оставалось, кроме как просто войти в дом, положить трость у кровати и взять какие-никакие платья.       Они вошли в дом. Анка, обычно в это время готовящая обед, гремела чем-то в кухне. Гуро оценивающе осматривал дом, пока Маша, ступая тихо, медленно прошла в спальню. Поманив следователя оттуда рукой, она закрыла дверь. Мужчина вдруг почувствовал какую-то неловкость от нахождения в чужой спальне, где даже кровать была не заправлена. В своей жизни он видел немало таких спален и таких кроватей, но именно машина почему-то заставила его отвернуться. Одна только мысль о том, что здесь, в этой постели совершался не один акт любви, приводила Якова Петровича в глубокое смятение. И он стал смотреть в окно, в которое видно было дорогу, ведущую из Диканьки в лес.       Мария Андреевна не спешила с делами. Она не хотела уходить из этой комнаты, всё ещё пахнущей ею самой. Женщина провела рукой по кровати, ещё тёплой от тела мужа, и в душе у неё заныло, затянуло, завопило. Так соскучилась она по Саше, по его запаху, голосу, по его глазам, по его ласкам, по всему, что было связано с ним, что показалось Маше, будто бы выбор она сделала. Поставила она трость подле стола, куда по обыкновению ставила, когда Бинх её где-нибудь бросал, и подошла к шкафу. — Я вынужден Вас прервать, Мария Андреевна, Ваш муж возвращается, — Гуро отвернулся от окна и обвил длинными пальцами запястье женщины. — Мы должны уходить.       На долю секунды Маша подумала, что может устроить скандал, закричать, побежать, вырваться, в конце концов, что угодно, только бы задержаться до возвращения Бинха. Но следователь будто бы прочитал её мысли и одними губами прошептал: «Только попробуй». И пришлось подчиниться, как же, другого варианта и быть не могло, ведь он смотрел прямо в глаза ей, поглощая каждый вздох и каждый звук. А в голове с новой силой застучали сомнения о выборе. Гуро потянул мешкающуюся Машу за руку, но ноги её отчего-то не слушались, и она упала на пол. Она сразу же поднялась, но что-то ниже колена очень больно вонзилось в неё, и женщина почти взвыла от боли и неожиданности. Яков Петрович будто бы предвидел это и, почти не думая о том, что он делает, прижался губами к её губам, полностью поглощая звук. Мария Андреевна попыталась оттолкнуть его, но он был единственной её опорой, и без него она не могла стоять. Следователь быстро оборвал внезапный поцелуй, усмехнулся и поднял женщину на руки. Она не стала протестовать, потому что понимала, что сама встать и идти не сможет, слишком больно. А платье внизу уже становилось красным от крови.       Александра Христофоровича, возвращающегося домой за забытой саблей, на его беду задержал Николай Васильевич Гоголь, просящий дать ему ещё немного времени на раскрытие дела Черевика. Не будь писарчук таким докучливым, Бинх застал бы Якова Петровича, держащего на руках Марию Андреевну. Но Гоголь очень уж настаивал на том, что Черевик не убивал свою жену и что убийца на свободе. А Гуро, несмотря на свой достаточно немолодой возраст, был всё также силён и быстр, даже с женщиной на руках. Даже если бы поднял глаза Александр Христофорович, не увидел бы он и тени следователя. — И всё-таки, что с Вашей ногой? — спросил Гуро, когда они были уже возле хижины. — Я не знаю, — Маша, всю дорогу бывшая на руках у мужчины, задумалась. — Может быть, осколки от часов. Я недавно разбила часы, — уточнила она. — Тогда это очень большой осколок, — Яков Петрович кивнул на ногу, которая вся была в крови. — Я не успела взять ни одного платья, — разочарованно произнесла женщина. — Больше мы туда не пойдём, — отрезал следователь. — Наденете что-нибудь моё. — Хорошо, — согласилась Маша.       Они вошли в хижину, и Яков Петрович осторожно посадил женщину на кровать. Она поморщилась, но больше не издавала никаких звуков. Всё никак не могла забыть, как он заткнул ей рот поцелуем. Всё думала и вспоминала, целовал ли он её когда-либо прежде. И понимала, что нет, не целовал. «Почему он это сделал?» — вопрошала она всю дорогу, старательно игнорируя тот факт, что ей понравилось то, что он сделал. Сидя на кровати, она ждала, пока он принесёт бинты и обработает её рану. Губы всё ещё горели, так же как и щёки горели от стыда перед мужем, который был так близко. — Придётся прижигать спиртом, — оповестил вернувшийся Гуро. — Хорошо, — Мария Андреевна была на всё согласна. — Будет сильно щипать, — предупредил мужчина и сразу полил жидкость ей на ногу.       Женщина зашипела и дёрнулась. Следователь с силой схватил её за щиколотку и прижал бинт, смоченный спиртом, к ране. Маша закусила губу и почти заплакала. В этих слезах была не столько боль от прижигания, сколько боль от сомнения и от нерешительности. Ведь только что, в спальне, хотела она навсегда остаться с Сашей, а теперь снова не понимала, какое место в её сердце занимает Яков Петрович. — Вот и всё, — произнёс Гуро, когда кровь была остановлена, а нога перевязана бинтом. — Спасибо, — прошептала обессиленная Маша. Он кивнул. — Я принесу Вам одежду, душа моя, — он вышел из комнаты и вернулся, держа в руках рубашку и штаны. — Это, конечно, не платье, но, мне кажется, что это будет даже лучше.       Он вышел снова, позволяя Маше переодеться. Она сняла с себя порванную и испачканную тогу и надела сперва рубашку. Та висела на ней мешком, но была довольно удобна. Штаны оказались ей совсем большими. Пришлось Якову Петровичу давать ей свой короткий походный ремень, с которым штаны хотя бы не спадали. Однако же выглядела Мария Андреевна в таком виде залихвацки. «Какая женщина!» — подумал Гуро, но тут же оборвал себя.