My sweet Prince

Изуку, что сейчас сидел на скрипучей, жёсткой кровати в своей комнате, нервно кусал губы, заламывая свои пальцы. Они разбиты. В крах. У них не осталось ни единого шанса — потому как победа, целиком и полностью досталась их противникам. А что дальше? Они потратили на эту войну почти пять лет, и все равно не смогли победить. Но Изуку, наивный молодой принц, до последнего надеялся. И сейчас, сидя в затхлой, маленькой комнате, где пропахло сыростью и гнилью, а воздух тяжело давил на легкие, почти слышал, как крошатся, со звуком битого стекла, его надежды . Практически с таким же звуком отмечала победу вражеская армия, стукаясь бутылками — смысла в бдительности уже не было. Его королевство практически стерто с лица земли. Многие из его народа пали, а некоторые оставшиеся сейчас жались по углам. И принцу было тошно — враги, в их случае — победившие, сейчас спокойно бродили по остаткам почти что полностью разрушенного города, а кто-то даже разгуливал в более менее уцелевшем замке — прямо за дверью слышатся тяжелые шаги, а принц испуганно сжимается в комочек, затихая. Он задерживает дыхание, боясь непонятно чего. Впрочем, если бы его хотели убить — уже давно бы пришли и сделали это. Но, отчего-то, стражи медлили. И это ожидание, чего-то неизвестного, и оттого еще более пугающего, ломало зеленоволосого принца изнутри, заставляя, уже после того, как шаги стихнут, судорожно глотать тяжелый, пронизанный пылью, воздух. Страшно. Настолько, что Изуку не находит в себе сил даже подняться на ноги. И плевать на то, что хочется есть и пить, а усталость постепенно надавливает на веки и грудную клетку. Изуку, в своем сознании, удерживает только страх. И, в некотором роде, это действовало лучше крепкого кофе — Изуку не мог заставить себя отдаться в объятия морфея и забыться. Тем не менее, у принца задрожали колени, которые он старательно прижимал к груди, когда дверь не просто распахнулась, а резко слетела с расшатанных, хлипких петель. Облако пыли, поднявшееся в воздухе, заставило принца закашляться, прижимая руку ко рту, а глаза защипало. Дышать стало еще тяжелее, а когда к незащищенному ничем, кроме воротника посеревшей рубашки, горлу, приставили холодный металл, Изуку не сдержал полузадушенного всхлипа. Побоялся даже дернуться, так и оставшись сидеть — только и без того большие глаза с зеленой радужкой, широко распахнулись от подступившего к гортани страха — а принцу казалось, что еще немного, и обладатель клинка перережет ему кадык. — Так вот ты где, — голос прозвучал хрипло, но с какой-то странной нотой. Так победитель обращается к побежденному. — Трусливый щенок, — слова буквально выплюнули ему в лицо, а Изуку испуганно зажмурился. Не было, в этот момент, места ни для гордости, ни для чего еще — сейчас он чувствовал себя уличной безродной дворнягой, которая дерется за заплывшие плесенью куски хлеба. Одним из таких кусков было его королевство. И он проиграл. Поэтому прятался, трусливо поджав хвост, — Мерзость, — клин опасно скользит вдоль горла, заставляя принца зажмуриться и выдохнуть весь воздух из себя, однако оружие вскоре пропадает, оставив на горле еле заметную царапину — не серьезно, но угрожающе. Пыль постепенно оседает, а Изуку, приоткрывший глаза, может, наконец, разглядеть возвышающегося над ним воина — на нем даже нет доспехов. Их уже не считают соперниками, ну конечно. Но, назвать мужчиной, язык не повернется — скорее, молодой парень, с красивыми, правильными чертами лица, двухцветными волосами и странной отметиной на лице. Изуку, который трясется от страха перед ним, не сразу понимает, что это не застывший отпечаток крови. А когда приходит понимание того, что это отметина — ожог, сопоставить остальные факты не так сложно. Перед ним — Тодороки Шото. Наследник трона победившего их королевства. Зеленоволосый принц отползает к самому изголовью кровати и испуганно жмется, стараясь не смотреть на лицо оппонента, но и не выпускать его из виду. Изуку охватывает какой-то не свойственный человеку, животный страх, а сам он судорожно шарит израненной ладонью, на которой проступили большие, синие гематомы, по простыне, оставляя кровавые полосы и пытаясь найти хоть что-то, чем можно защититься, в случае чего. Шото же не спешит подходить, а лишь наблюдает, с каким-то странным, выражающем непонятно что, взглядом. Эта картина выглядит так жалко, что он бы даже рассмеялся. Наверное, это и называется злорадством. Ведь сейчас этот принц, у которого раньше было абсолютно все, сейчас настолько беспомощен, что это даже забавно. Однако, Тодороки пришел не играть с ним. В пару шагов он резко сокращает расстояние между ними и хватает принца за горло, сдавливая. Тот начинает неловко цепляться за сильную руку Шото, пытаясь хоть как-то высвободиться, но все напрасно. Однако… Стоит будущему королю приблизиться настолько близко, как в лицо бьет совсем слабый, еле улавливаемый сладкий запах. Это настолько странно, учитывая вонь гниющей плоти убитых, разбросанных по всему замку, что Шото даже ослабляет хватку, а Изуку сразу же рухает на кровать и пытается отдышаться. Но ему этого не дают — резко хватают за отросшие вьющиеся волосы и тянут вверх, от чего из груди Изуку вырывается тихий писк. Становится еще страшнее, когда в изгиб шеи довольно грубо тычутся носом, обнюхивая, из-за чего к страху, помимо всего остального, примешивается еще и капля неловкости. — Омега… — практически одними губами произносит Тодороки, а зеленоволосый даже задерживает дыхание и просто боится шелохнуться, надеясь, что его не убьют. Но щеку резко обжигает от силы удара. Изуку валится на спину и ударяется затылком о деревянный край кровати, сразу же теряя сознание. Он не хочет этого. Только не снова! Но темнота поглатывает его, затягивая в свои удушающие объятия… * * * Когда Изуку начинает приходит в себя, первое, что он чувствует, это ужасная тошнота и головная боль, которая бьет по вискам, словно отбойными молотками, мешая соображать. Открыть глаза ему кажется непосильным испытанием, однако он, кое-как, пытается подползти к стене, на ощупь, чтобы прижаться виском к спасительной прохладе. Но это помогает меньше, чем он ожидал, а каким-то краем сознания он улавливает странный звук. Однако, стоит распахнуть глаза, как по ним резко и довольно-таки неприятно, режет свет. Изуку приходится зажмуриться и повторить процедуру несколько раз, прежде чем он, наконец, смог бы нормально осмотреться. Но лучше бы, по его мнению, он этого не делал. Он находится в сырой камере, скорее всего — под землей, потому как здесь затхло и нет окон — свет исходит от факелов, висящих по ту сторону решетки — высоко, под самым потолком. Изуку хватается руками за голову. Камера маленькая, и он может только мысленно порадоваться тому, что не страдает клаустрофобией, однако только потом обнаруживает, что его нога, короткой, но прочной цепью, прикована к стене. Он с жалостью смотрит на свои истерзанные руки, на которых запеклась кровь, а потом на него накатывает осознание и он ощупывает горло. Чувствует под пальцами слабо проступившую, но уже не кровоточащую царапину и, судя по ощущениям, огромный синяк, что должно смотреться ужасно. Он притягивает к себе колени и продолжает лежать на холодном полу, постепенно чувствуя, что замерзает. Приходится поджимать пальцы на ногах и сжиматься в комочек, кутаясь в тонкую рубашку и совсем не греющие штаны. Сапог на нем нет — он и не помнит, были ли они на нем в его спальне или нет. Да и это не важно. Ужасно хочется есть, а горло дерет от жажды. Но в камере нет ничего. Совсем. Однако… В нем поселяется призрачная надежда, когда в коридоре раздаются торопливые, лёгкие и, скорее всего, женские шаги. Вскоре перед камерой вырастает облик невысокой девушки, с длинными, болотного цвета, волосами. На ней простая одежда и измазанный, чем-то, фартук, а в руках жестяной поднос. Служанка приседает на корточки и, через небольшое пространство между землей и решеткой, проталкивает этот самый поднос. На нем две жестяных миски — одна с водой, а вторая с чем-то наподобие похлебки или по типу того. От самой девушки пахнет сырым тестом и чем-то домашним, а Изуку хочется задать хоть несколько вопросов, но из горла вырывается только тихий хрип, а девушка скрывается с глаз. Тем не менее, принц даже не раздумывая, бросается к подносу, накидываясь на предоставленный ему паек. Еда кончается слишком быстро, а чувство голода не проходит. Теперь он ощущает себя псом еще явственнее. Он жмется в уголок, ногой отталкивая опустевший поднос и утыкается в свои колени. Щеки обжигают горячие слезы, а грудь рвет от всхлипов, которые принц, зачем-то, пытается сдерживать. Сейчас ему действительно хочется, чтобы его убили. Он не хочет мучаться так. Боится. Но это, судя по всему, никого не волнует. * * * — И что ты собираешься с ним делать? — без энтузиазма интересуется блондин, с торчащими во все стороны «колючками» волос. — ХЭй, не игнорируй меня! — он тихо порыкивает, когда, по его мнению, слишком долго не получает ответа. — Не будь таким фамильярным с будущим королем, — со скучающим видом отзывается Тодороки, подпирая подбородок ладонью. Однако, подумав, отвечает, — Не знаю я. — Ты зачем-то притащил его сюда, «Ваше Величество» — с сарказмом отзывается воин, фыркая. В голосе скользит яд, но Шото привык игнорировать нравы этого война. — Отстань. Сказал же, что не знаю, — он поднимается со своего места, залпом допивая бокал с вином и даже не морщась. — Ну-ну. Хочешь, я просто тихо его зарежу? — как бы невзначай интересуется он, однако, получив хмурый взгляд, только усмехается краем губ, — Понял-принял. Твою сучку не трогать, да? — Да пошел ты, — Шото исчезает за массивными дверьми. Не видит смысла отвечать. Бакугоу просто в стельку пьян, именно. Он считает, что этого объяснения должно хватить, однако также понимает, что ему в любом случае придется как-то решать вопрос с узником. Шото запускает руку в волосы и сдавленно ругается сквозь зубы, потому что совершенно не представляет, что делать. Их противник разбит, а значит и Изуку нельзя использовать в качестве заложника — в этом нет смысла. Так зачем ему эта шавка? Тодороки, увы, сам не знал. Сначала сыграла свою роль злость. Его главный противник, с которым Шото дважды скрещивал мечи, оказался чертовым омегой! Уму непостижимо! Шото был так зол, что чуть было не забил отключившегося от мира парня до смерти, и только чудом сумел вовремя остановиться. Но куда его девать — не знал. И оставить не смог. Свобода для этого куска дерьма — слишком большая роскошь, а потому сейчас поверженный принц находился в подземной тюрьме. Спустя время злость и гнев улетучились, поэтому теперь Тодороки, очистив разум, решил с более трезвыми мыслями взглянуть на Изуку и прояснить ситуацию. Для них обоих. * * * Сам Мидория не знал, сколько времени он, после своего пробуждения, пробыл в камере. Ноги уже затекли, а после того, как прошел первый шок, он в полной мере ощутил синяки и ссадины, покрывавшие его тело. Изуку, дрожащими пальцами, расстегнул первые пару пуговиц на своей рубашке и оттянул ворот, заглядывая вовнутрь — на свой торс, где отпечатались пугающе-яркие гематомы. Принц сглотнул и шмыгнул носом. За своимы мыслями он не сразу заметил приближение опасности, в лице Тодороки, и лишь после того, как до него дошел запах альфы, поглощающий своим величием и властью, Изуку резко поднял голову и вжался в стену. Страшно. До того, что поджилки трясутся. Шото же просто оперся на противоположную стену, скрестив руки на грудной клетке. На поясе у него висела связка ключей, которую Изуку выцепил сразу. Однако, даже так, зеленоволосый только закусил губы, мысленно надеясь на то, что будущий король империи просто уйдет. Но это, увы, было лишь мечтами. Реальность же тяжелым камнем давила на плечи, заставляя бывшего принца жаться к стене, чтобы только спрятаться от взгляда и величественного вида Тодороки. Однако, так или иначе, это не помогает. — Не смотри на меня так, — будущий король хмурится, а Изуку не сразу понимает, что от него хотят, а потому отворачивается, испуганно пискнув только тогда, когда Тодороки резко подается вперед, железной хваткой вцепляясь в решетки. И Изуку действительно хочется, в этот момент, чтобы решетки были толще и мощнее. А еще лучше, если парень с ожогом вокруг левого глаза просто уйдет. Но нет. Руки Шото, со внутренней стороны ладоней, опаляет жгучий холод, а по ногам, обутых в высокие теплые сапоги, тянет сквозняк. И черт бы побрал его сущность, но он все равно оглядывает Изуку с ног до головы — на том дратая, тонкая одежда, которая ничуть не спасает от холода, и нет обуви. С одной стороны — пусть так. Тодороки это не должно волновать, но с другой… Он мотает головой из стороны в сторону и уже собирается уйти, но азарт соперничества берет вверх. Если эта шавка подохнет здесь, в голоде и холоде, пока Тодороки пьет и празднует победу, то станет ли это, в действительности, настоящим поражением для Мидории? Шото резко срывает с пояса связку ключей и с характерным звуком распахивает решетку, чтобы потом схватить дрожащего омегу за ворот рубахи и рывком поднять на ноги. А Изуку едва ли не падает, потому что мышцы затекли, а ноги не держат. Он, повинуясь рефлексам, цепляется за широкие плечи Шото, а будущий король предупреждающе рычит над ухом, заставляя отшатнуться. Тем не менее,  его ногу так же освобождают от цепи. А дальше — как в тумане. Сначала его куда-то тащили через длинный коридор и, кажется, пару раз ударили, потому что он постоянно спотыкался и падал. Если Мидория правильно помнил, дальше были лестницы — на которых он в кровь сбил колени. И дальше — и дальше. Куда его притащили — он так и не понял, но то, что его толкнули в большой, глубокий таз, который при желании смог бы вместить еще одного, такого же Изуку. Он кое-как ухватился за стенку деревянной, плотно сколоченной, посудины и отполз, насколько мог. — Вымыть его,  — коротко приказал Тодороки и,  махнув рукой,  покинул комнату. Изуру нервно огляделся. Вокруг него,  в обычной,  ничем не примечательной одежде,  собралась небольшая группа слуг. Хоть он сейчас и плохо соображал,  но,  ему показалось,  что присутствовали только омеги. Это не помешало ему поежиться,  хотя теперь страх немного отступил. Слуги негромко о чем-то переговариваются,  после чего таз постепенно заполняют теплой водой. На попытки снять с себя одежду Изуку тихо,  гортанно шипит и скалится,  поэтому его купают прямо так — но даже несмотря на это,  он старается избегать чужих прикосновений. Еле-еле,  слугам и служанкам удается вымыть его волосы,  хотя мыло частично попадает глаза и после этого Мидория еще долго трет их,  краем уха слыша,  как его называют неотесанным дикарем. Но не спорит. Действительно,  он как раз только на него и похож. Впрочем,  в теплой воде он хоть немного согрелся. Тем не менее,  ему дали сменную одежду,  но переодеваться пришлось не выходя из помещения. Принц поежился,  прислонившись к стене. Одежда была простая и невзрачная,  но,  хотя бы,  чистая. Хотя… Выбирать ему не приходится. Изуку так глубоко ушел в свои мысли,  что действительно крупно вздрогнул,  когда дверь открылась. Но,  вопреки всему,  в комнату ввалился далеко не обладатель красочного шрама. Перед дверью,  со странной ухмылкой,  стоял высокий,  статный блондин,  с волосами-колючками. Его взгляд скользнул по каждому человеку,  находящемуся в помещении,  пока,  наконец,  он не выцепил бывшего принца… Изуку тяжело сглотнул. Он просто не смог в это поверить,  когда вгляделся в до боли знакомые черты лица. Омега попытался отступить,  но позади была только холодная,  гладкая стена,  а впереди — альфа. И некуда деться. Слуги же,  казалось бы,  и вовсе игнорировали эту сцену, однако стало совсем не до шуток,  когда воин стал медленно приближаться. — Кац-ча… — договорить зеленоволосый не успевает. Кулак давнего друга детства с силой впечатывается в стену,  рядом с головой Изуку,  а последний только жмурится,  пытаясь отшатнуться в сторону. — Не называй меня так,  — шикнул блондин, — Для тебя я — Катсуки. Катсуки Бакугоу,  — он криво ухмыляется и,  сжав плечо Мидории,  рывком дергает,  заставляя отойти от стены,  чтобы потом можно было идти позади зеленоволосого и толкать его в спину. — Почему ты здесь?.. — Изуку с силой кусает губу. Как так? Почему Кац-чан  (он позволил себе так назвать его,  хотя бы у себя в голове)  одет во вражескую форму? Неужели он… — Ты действительно думал,  что я останусь на твоей стороне,  зная,  что вас растопчут в прах? Придурок,  — и Мидория не спорит. Лишь болезненно сжимает свое запястье,  чувствуя,  как его грубо подталкивают в спину,  в сторону лестницы. — Ты предатель… — с болезненными нотками в голосе давит Изуку,  но блондин только хрипло смеется. — А ты — подстилка шрамированного ублюдка. Что дальше? Изуку давится своими же словами,  застрявшими в горле и чудом не спотыкается. Он не понимает. Разве его привезли сюда не для того,  чтобы прилюдно казнить? Однако,  чем больше он об этом задумывается,  тем бледнее становится.  В какой-то момент он просто останавливается,  закрывая ладонью рот. Это ужасно. Он не хочет этого. Мерзко. — Ну и? Чего встал? — Катсуки уже собирается грубо толкнуть того,  чтобы  знал свое место,  но омега резко разворачивается и вцепляется в чужие плечи. Его глаза уже на мокром месте,  а сам Изуку вот вот заплачет. Бакугоу на миг теряется,  не зная,  что делать,  однако потом,  сориентировавшись,  все-таки предпринимает попытки отцепить от себя зеленоволосого,  — Какого черта ты?!.. — Убей меня…-Изуку прерывает,  заставляя блондина снова впасть в ступор,  — Пожалуйста… Просто убей… — Изуку,  как маленький слепой котёнок,  тычется носом в плечо Катсуки,  ровно до того,  пока тот грубо не отталкивает. — Совсем охренел,  — он хмыкает,  после чего резко подается вперед,  чем пугает Изуку,  и рявкает,  — Пошел,  говорю! И Мидории ничего не остается,  кроме как действительно продолжить идти,  цепляясь за стену через каждые несколько шагов. * * * Вопреки худшим ожиданиям,  его приводят в небольшую,  неуютную комнату,  в которой нет ничего,  кроме обыкновенной кровати ,  расчитанной на одного человека,  тумбы и пары вещей,  по мелочи,  которые вовсе не делали интерьер комнаты лучше. Однако,  радовало то,  что коридор был таким же — обычным и простым. Значит,  вели его не к Тодороки.  Изуку выдохнул,  однако ему не дали нормально опомниться,  толкнув к стене. Катсуки резко припал на одно колено и щелкнул широким звеном цепи,  заковывая ногу Мидории около щиколотки. На этот раз цепь была гораздо длиннее,  но ее едва ли хватало,  чтобы подойти к двери,  хотя и по комнате он мог перемещаться.  Блондин,  не сказав ни слова,  махнул перед лицом своего бывшего принца связкой ключей и покинул комнату,  хлопнув дверью. Стало неуютно.  Еще больше. Изуку  съехал вниз по стене и закрыл лицо руками,  тихо что-то простонав. Сейчас ему просто хотелось,  чтобы все это оказалось страшным сном… Он специально ущипнул себя за руку,  но это не помогло. Однако… Он слишком вымотался. Нервы ни к черту.  Изуку прикрывает глаза,  погружаясь в сон. Будь что будет. * * * Кажется,  он слишком поторопился с собственными выводами. Впрочем,  по порядку.  Изуку резко выдернули из сна,  несильно похлопав по щекам. Спросонья,  он плохо соображал,  а потому мог только краем сознания слышать чьи-то негромкие перешептывания и одобрительный,  как ему показалось,  гогот.  Омега дернулся,  но ему грубо надавили на плечи,  прижав к полу. Чужие руки были грубыми и явно испещрены мозолями,  а потому неприятно было вдвойне. За окном,  скорее всего,  стояла ночь,  потому что было слишком темно,  чтобы разглядеть лица собравшихся,  но голоса ему были явно незнакомы. — А он хорош. — Сладкая сука. — Хей,  знакомая мордашка. — Это ли принц Мидория,  нет? Слова пугали. Изуку ежится и пытается отползти,  но его лодыжку,  выше звена цепи,  плотно обхватывают потной  ладонью и тянут к себе. Он и пискнуть не успевает,  как ему зажимают рот. Изуку пытается дернуть свободной ногой и явно заезжает кому-то в челюсть,  потому как его,  вроде бы,  хотят ударить в ответ,  но,  от чего-то,  не бьют. Он зажмурился и весь стушевался,  дрожа от чужих,  мерзких прикосновений.  Он не знает точно,  сколько человек было в комнате,  но дышать стало сложно,  а потому он давился собственными,  задушенными всхлипами,  в попытках нормально наполнить грудную клетку воздухом. Не получалось. Мучители явно не собирались отпускать Изуку,  а потому он и мог,  что только пытаться жалко сопротивляться,  отпихиваясь руками и ногами. Помогало слабо. Вообще не помогало. За что ему это? Почему его просто не убрали? Разве он виноват в том,  что его отец развязал войну? Изуку всегда просто повиновался. Ничего более. Даже не будучи воином,  он взял в руки меч и пошел в бой только по приказу отца… А что теперь? Он,  чертов слабак,  не может отбиться от кучки в стельку пьяных альф,  запах перегара от которых уже заполнил комнату,  заставляя Мидорию кашлять и отворачиваться. — Пустите… — он пытается  разжалобить альф,  но те лишь гогочут,  явно не собираясь отпускать омежку,  — Пожалуйста… — Жалкая сучка,  — растягивая гласные,  произносит один из них,  судя по всему,  самый вменяемый,  — А слабо встать на колени и сказать тоже самое? — он прикладывается к горлу бутылки,  после чего смеется — противно и мерзко. Изуку ежится. Знает,  что даже если сделает — не отпустят…