My sweet Prince

Изуку потерял надежду на всякое спасение и просто ужом извивался в чужих руках, пытаясь хоть как-то освободиться. Хуже быть не может? Да вы шутите. А сейчас тогда что? Парень тихо скулил, даже не надеясь, что хоть кто-то сможет его услышать, кроме этих неотесанных свиней. Однако… Как там говорилось? Никогда не спешите со своими выводами? Дверь, с тихим скрипом, отворяется, а на пороге, со вскинутой бровью, возвышается Тодороки Шото. И в такой ситуации Изуку даже не знает, радоваться ему или нет. Так или иначе, недо-мучители останавливаются, замирая в нерешительности. — И что здесь происходит? — казалось бы, учтиво интересуется он, поправляя кружевные манжеты на рубашке. Пауза затягивается, — Отвечайте, — он окидывает каждого холодным взглядом, но сильнее всех съеживается именно Изуку. Будто его за изменой поймали, ей богу. — Да мы… Тут… Это… — тот, что сидел с краю кровати, с бутылкой алкоголя в руке, начинает нервно запинаться и лихорадочно пытаться найти оправдание. — Вы пьёте и отлыниваете от работы во время поста, — констатирует факт Тодороки, облокачиваясь на стену, — Пшли отсюда. Живо, — хмуро умозаключает, а изрядно выпивший отряд, состоящий из четырех человек, довольно-таки неэлегантно вываливаются из комнаты. Изуку, наконец, может откинуться на пол и более менее ровно выдохнуть. Однако Шото одним своим видом дает понять, что он недоволен. — А теперь ты, — без предисловий начинает он, подходя к Изуку, — Я, значит, пытаюсь быть хоть немного более благосклонным к моему врагу, который оказывается дешевой потаску… Договорить ему не дает тихий, хриплый и какой-то надрывный смех со стороны Мидории. Тот накрывает глаза ладонью и даже не заботится о том, что рубаха, которая была больше него размера на два, а то и три, была широко распахнута. А смысл, если даже сейчас Тодороки пытается ему что-то предъявлять. — Врагу, да? — его голос как-то странно дрогнул. — У меня ничего нет — по вашей милости. Теперь я просто бельмо на глазу, верно? Так чего стоять? Просто убей меня! — Изуку и сам не понимает, в какой момент омежья сущность берет над ним верх, потому что он опять начинает реветь. И безрезультатно пытается стереть с щек соленые слезы, но это не получается. Слишком много. — Мерзость, — Тодороки скривился, остановившись прямо над Изуку. — Прекрати разводить сырость, — он, смотря сверху вниз, неопределенно поводит плечом, — Я бы мог убить тебя, но в этом нет смысла, — холодно заявляет он. Изуку приподнимается на локте, закусив губу. Его глаза более менее привыкли к темноте, но, тем не менее, из-за слез, он видел не так четко — все плыло. Однако, разглядеть фигуру Шото он был в силах. — И почему же? — кое-как выговаривает он дрожащим голосом, стирая слезы кулачком, подобно маленькому ребенку. — Не ты здесь задаешь вопросы, — холодно чеканит Тодороки, смеривая Изуку тяжелым взглядом. Зеленоволосый, на это, тихонько вздрагивает, ощущая, как кожа покрывается крупными мурашками, — Пойми уже свое положение. — И как я пойму, если никто и не пытается объяснить?.. — Изуку едва ли успевает договорить, как сразу же жалеет, слыша шипение, исходящее от Тодороки. Страх, который и не думал покидать его, хотя бы на минуту, наваливается с двойной силой, а парень закрывается руками, потому как предполагает, что его будут бить. Пусть так — хотя бы не настолько больно будет. Глаза, на инстинктах, зажмуриваются, а Мидория начинает вести мысленный отсчет. Но даже спустя десять секунд ничего не происходит, а Изуку, что уже подумывает приоткрыть глаза, слышит хлопок двери. * * * — Ну и что это значит? — Катсуки, подпирающий своей спиной стенку, угрюмо смотрит на вышедшего из комнаты, в которую был переселен Мидория, будущего короля. — Объяснись уже. Что за лирические порывы? — Ты неверно употребил данную фразу, — Шото тяжело выдыхает и качает головой, зарывая руку в красную часть прядей. — Плевать я хотел, — Бакугоу морщится и, оторвавшись от стены, подходит к непосредственному руководителю, — Говори уже. Какого черта? — Лысого, — Шото морщится, — Тебе не все равно? — Но сам же прерывает так и не успевшего начать Катсуки, потому как понимает, что выслушивать ненормативную лексику — тем более от простого воина, в такой обстановке — не наилучшая перспектива, — Этот тип оказался омегой. Я проиграл омеге. Дважды. — Ты разрушил его королевство, — учтиво напоминает блондин и прочищает горло, — Это, по-твоему, не победа? — Катсуки, порой, его не понимает. Этот шрамированный придурок может нести всякую ересь сколько угодно, и Бакугоу, в принципе, будет все равно. Но, черт возьми, пусть это будут личные загоны «Его величества», потому как участвовать в подобных махинациях он не намерен. — Я проиграл ему в схватке один на один. В данном же случае, наша армия была больше. Это не его личное поражение, — после затяжной паузы, Тодороки все-таки счел нужным ответить. Как бы то ни было, но его видение реальности было именно таковым. Но, так или иначе, он не надеялся на понимание. Катсуки в любом случае выполнит его приказ, каким бы абсурдным тот ни был. А про слухи Шото и подавно не переживал. Он — без пары дней — король. Бакугоу — через тот же срок — генерал армии. Сам блондин не из трепливых, а слухов среди своих подчиненных не потерпит. Из этого следует простой, но довольно-таки удачный вывод. — Что ты делать-то собрался, философ? — Катсуки надменно вскидывает бровь, скрещивая руки на груди. Да, Бакугоу редко полностью понимал мотивы своего «Господина». Однако, выбирать не приходилось. Впрочем, одно было хорошо — между ними никогда не было формальностей. Это пошло еще с глубокого детства — когда мать наследника оставила ему символичный шрам, еще в младенчестве. Тогда ее, по идее, должны были казнить, но в возрасте, приближенном к пятилетию обоих, Шото сообщил, что его мать жива. Однако, Катсуки не было до этого дела. Его мать выкормила их обоих в детстве, а потому они долгое время росли и обучались плечом к плечу — потом их дороги несколько разошлись, но даже так — юноши не слишком отдалились. Скорее — просто выросли. И это было более, чем естественно. — Я хочу сломать его — так, чтобы он действительно проиграл, — Тодороки хмурится, а между бровей у него залегает складка. — Пусть он в полной мере ощутит, что это такое. — Да ты просто псих, — умозаключает он и, прежде чем дождаться ответной реплики, поднимает руки, — А знаешь? Делай, что хочешь. Просто избавь меня от этого. — Что, боишься обидеть давнего дружка? — Шото кривится. И Катсуки впервые слышит от него сарказм, с долей удивления отмечая то, что да таких банальностей сам Тодороки Шото еще не скатывался. — Нет, — категорично заявляет блондин, — Просто я не разбираюсь во всей этой херне. Поэтому, будь добр, сражайся со своими тараканами сам. Я — пас, — и, дернув плечом, скрывается за поворотом. Действительно — зачем ему это? А Тодороки уже не шесть или семь. Обойдется. Даже так — Катсуки выполнит приказ, если потребуется. * * * Изуку плохо спал — наверное потому, что его разбудили глубокой ночью, а еще — по той причине, что он сегодня уже достаточное количество времени пробыл в царстве морфея. И если поначалу бывший принц действительно хотя бы пытался уснуть, переворачиваясь с боку на бок, то потом отмел от себя эту идею, просто сев в кровати. Простынь оказалась скомкана и подмята под самого парня, а в одеяло он просто закутался. Не сказать, что было слишком холодно, по крайней мере там, но Изуку все равно умудрился продрогнуть. Так или иначе, скучать было некогда — парень был слишком занят обдумыванием всей ситуации, в которой он оказался. И, пока что, выводы были не самые утешительные — он просто не понимал Тодороки. А неизвестность пугала еще больше. Что с ним хотят сделать? Доживет он до рассвета, или его, наконец-то, прикончат? А если нет? То как долго планируют держать здесь? Вопросов было слишком много и, увы, ответов на них Изуку не знал. Тем не менее, за окном уже начинало постепенно светать. В этой маленькой комнатке было одно единственное окошко — крохотное и закрытое — даже без каких-то ставень, однако и ничем не занавешенное. Мидория, конечно, не проверял, но предполагал, что цепи едва ли хватит, чтобы дойти до него. Впрочем, этого и не требовалось. С его места тоже было видно, что же творится там — за стеклом, на свободе. Конечно, Изуку чем-то отличался от узника, но цепь и обращение к его персоне не давали забыть о тяжком положении. Тем не менее, за толстым, запылившимся стеклом можно было, при желании, разглядеть, как небо у самого горизонта постепенно светлеет, а потом и вовсе приобретает нежно-розовый, приятный глазу цвет — так, постепенно, окрашиваются и пролетающие мимо облака, а вскоре в комнату, предназначенную для Мидории, прокрадываются первые лучи. Но, увы, ему не становится легче от этого. Встречать рассвет, будучи избитым и закованным — вообще может приносить радость или облегчение только мазохистам. И Изуку не относится к этой группе. Тем не менее, его утро не было добрым. С того момента он так и не поменял своей позы, продолжая сидеть в поджатыми коленями и по самую шею кутаться в тонкое, колючее одеяло. Выбирать не приходится, да. Однако, когда солнце уже немного приподнялось над линией горизонта, в дверь комнаты робко постучали. На пороге стояла все та же невысокая девушка с длинными болотными волосами, завязанными в низкий хвост, что свисал чуть ниже поясницы за ее спиной. Изуку не сразу узнал в ней ту служанку, которая принесла тогда еду к его камере, однако вскоре к нему пришло осознание — в этот момент девушка ставила железный поднос на тумбу. Мидория, не думая, схватил девушку за руку, чуть выше запястья, от чего та сразу же дернулась, но вырваться не успела. Так и не расцепив хватку, Изуку подполз к краю кровати, поближе к ней и тихо, на уровне шепота, начал говорить. — Пожалуйста… Помоги мне, — зеленоволосый юноша, свободной рукой, уцепился за матрас. Почему-то ему казалось, что сейчас кто-то может услышать его и зайти в комнату — и потом ему непременно достанется, но сидеть сложа руки и покорно плясать под дудку Тодороки он не собирался. Если уж Мидория не мог хотя бы предпринимать попытки к своему спасению в присутствии шрамированного наследника, то он будет это делать, пока Тодороки нет рядом с ним. — Прошу тебя… — Мне запрещено с вами общаться, — кое-как, но служанке удалось освободить руку. Она сразу же отскакивает на несколько шагов и прикусывает губу, спешно кланяясь, — Простите! — и быстро скрывается из виду. Изуку едва ли не воет от досады. Вообще, глупо, конечно, было предполагать, что все получится так легко, но тем не менее, он действительно надеялся на то, что его хотя бы выслушают. С кем он вообще нормально говорил и когда? Суток, эдак, пять, назад? Он совсем потерял счет времени со всей этой ересью. Он перестал нормально спать с того самого момента, как вражеская армия стала раз за разом отвоевывать города, что не слабо сказалось на его общем состоянии. Сейчас же,  все стало еще хуже — мысли,  одна хуже другой,  не покидали голову Изуку,  словно цепляясь за его отросшие,  не слабо вьющиеся пряди. И это действительно было плохо. Пусть лекарем Мидория никогда не был,  но истяжение себя,  морально — прежде всего,  плохо сказывалось и на физическом состоянии. Так или иначе,  еда осталась такой же,  как и тогда — в камере. Изуку снова ощутил себя безродным псом,  но принялся покорно есть — это лучше,  чем мучаться от голода и боли,  скручивающей желудок в тугой узел изнутри. И пусть,  что унизительно. Сейчас не для кого сохранять свою чертову гордость — нужно было раньше думать об этом. А сейчас можно падать лицом в корыто с грязью,  ведь он и так — просто мусор. Отброс. Парень давится похлебкой и едва ли не опрокидывает миску,   однако кое-как удерживает ее дрожащими,  непонятно от чего,  тонкими пальцами. Он не наедается и только остатками воли удерживается от того,  что бы не вылизать тарелку дочиста — это будет уже совсем по-свински. И нет,  такого морального превосходства он не позволит увидеть главному своему мучителю. * *  * Утро Шото началось чуть лучше,  чем у Изуку. Начать можно с того,  что он,  хотя бы,  спал. Уже плюс. Однако,  было множество других побочных факторов,  которые также помогли сделать его пробуждение более комфортным. Конечно,  условия,  в которых жил Тодороки,  были лучше. Начать можно хотя бы тем,  что в их игре он был ведущим,  а Изуку — ведомым. Уже повод,  верно? Шото,  что уже успел окончательно проснуться,  сейчас неспешно одевался — но поджарое тело,  с заметными выступами мускул,  скользнула темно-синяя ткань элегантной рубашки,  на которой сейчас молодой юноша застегивал дорого обшитые манжеты. Не сказать,  что самому Тодороки нравился весь этот пафос,  но реальность была такова — он должен был соответствовать своему социальному статусу,  а внешний вид,  в свою очередь,  играл далеко не последнюю роль. Шото,  натянув штаны и ремень,  с красивой,  золотой пряжкой,  принялся за обувь — традиционные высокие сапоги с отворотами и шнуровкой — предназначены были,  вообще,  для конных прогулок,  чем Шото и собирался заняться,  в принципе. Но до этого еще нужно подождать. А пока юноша,  собравшись,  заправляет перчатки за пояс и покидает свои покои. В коридоре — куча снующих туда-сюда служанок и слуг,  которые фальшиво улыбаются и желают доброго утра,  учтиво кланяясь. Тем не менее,  Шото не за что-то их корить,  ведь вся эта наигранность и дешевый спектакль — лишь часть их работы. Не более. Так или иначе, у него есть важные дела —  поэтому ему некогда вот так просто шататься без дела. Как нинак,  а остается всего несколько дней до того,  как он возьмет бразды правления в свои руки. В связи с этим в замке сейчас кипишь и суматоха,  а в коридорах не стихает заговорческий шепот. Все-таки,  событие большое,  поэтому все активно делятся своими мыслями друг с другом. А с самим Шото — еще лучше. Потому как его голова,  помимо хлопот,  посвященных церемонии,  занята еще и его неожиданным узником,  то,  ясное дело,  обдумать ему нужно гораздо больше,  и только по этой причине он упорно игнорирует шепот и свое имя,  скользящее в нем — пусть. Пока что. Когда он взойдет на престол ни одна мышь не посмеет чего-то лишнего тявкнуть. Не то,  что бы Шото планировал становиться тираном — нет. Однако,  так или иначе,  мягкосердечным правителем он тоже не будет. В идеале,  в его плане было найти ту золотую середину,  чтобы стать независимым ни от чего или от кого,  справедливым королем. Он морально,  уже, готовился к тем трудностям,  с которыми ему предстоит столкнуться. Однако,  это его не пугало — он никогда не надеялся на легкие пути,  а потому,  в любом случае,  он не отступит. Потому что это — Тодороки Шото. * * * — А ты уверена? — в который раз переспрашивает миловидная,  молодая кухарка,  одновременно с этим помешивая суп,  который уже подходит к своей точки готовности. — Я не знаю… Но похож,  — собеседница осторожно поправляет косынку на волосах, отвлекаясь от очистки картошки,  за что получает символичный хлопок по плечу,  — Да, прости-прости. — Но,  в таком случае,  для чего Его Высочеству такой заложник? — шатенка,  затушив огонь,  накрывает котелок крышкой и развязывает измазанный соком от продуктов фартук на шее,  чтобы потом скомкать некогда белую ткань и кинуть ее в корзину для грязного белья,  стоящую рядышком — на всякий случай. — Я не знаю,  — девушка пожимает плечами и откладывает нож в сторону,  а таз с очищенной картошкой —  тяжеловатый для девушки,  но ничего не поделать — кочует в руки к шатенке,  — Рара… А что ты об этом думаешь? — Их семью вообще трудно понять,  — девушка фырчит,  ставя очищенную картошку на стол — к другим овощам,  тщательно подготовленным для дальнейшей кулинарии,  — Просто не забивай себе этим голову,  Тсу. Может,  ты и вовсе ошиблась. — Но… — болотноволосая пытается возразить,  но,  в итоге,  только прикусывает губу и кивает,  — Ладно,  извини, — она качает головой,  — Дай мне какое-нибудь задание,  что бы я отвлеклась… — Да запросто! — шатенка разводит руками в стороны,  после чего вручает своей сегодняшней подопечной чашку с водой,  разведенной мылом,  и тряпку — Вперед,  — Урарака,  а именно так зовут эту девушку,  которой сегодня выпало командование над этой частью кухни,  обводит небольшое помещение взглядом. Вокруг них действительно полно разных очистков и пролитых на каменный пол жидкостей. В любом случае придется убраться. Поэтому,  лучше начать сразу. — А я помогу,  — с готовностью отзывается она же,  смачивая в воде вторую тряпку.  Что же. Это должно занять их на какое-то время,  верно? Вообще,  отдыхать редко получается,  но тем не менее. * * * Шото упрямо стучал огрубевшими подушечками пальцев по столешнице,  совершенно не скрывая своих нервов. Тем не менее,  спустя какой-то определенный промежуток времени,  который,  к великому сожалению,  никто не засекал,  его грубо прервали,  резким ударом кулака по столешнице — глухой звук отразился от стен пустой столовой,  в которой только и были,  что они двое. — С меня хватит,  — резковато произнес оппонент юноши,  поднимаясь со своего места. — В чем смысл приглашать меня сюда,  если все равно молчишь как рыба? — интонация голоса у собеседника явно не разбавляет итак напряженную атмосферу,  но его это,  казалось бы,  не волнует. — И почему главой станешь ты? — Тодороки не спешит вставать,  однако начинает лениво тормошить вилкой содержимое тарелки,  чем еще больше бесит приглашенного гостя. И ведь знает это. — В любом случае,  ты знаешь,  зачем я позвал тебя. — Трудно не догадаться,  — шипит тот в ответ,  — Мне плевать. Сам знаешь,  какова наша армия. Глупо было думать,  что я рискну напасть на тебя,  — молодой человек,  что выглядел довольно-таки постарше,  чем Шото,  хмурится. — Но ведь я не мог отмести этот вариант,  верно? — юноша вскидывает бровь и неопределенно ведет плечом,  — Но я хотел обсудить не только это. Напомнить,  что королевств четыре? — Уже три,  — не упускает возможности поправить оппонент.  — Меня не волнует. У нас мирное соглашение. А ты,  если так хочешь — разбирайся сам. — Шигараки,  — с нажимом произносит Шото,  заставляя ранее названного остановиться и обернуться через плечо,  — Те развалины,  какая никакая,  а территория. И они не упустят шанса урвать своего. А я хочу предложить тебе интересную сделку. — Ты еще не стал правителем,  чтобы свободно распоряжаться территорией,  — угрюмо напоминает он,  но все-таки поворачивается,  как бы говоря этим,  что выслушает. И это было естественно. На другое Шото и не рассчитывал. — Это дело времени. Я думаю,  тебе уже известно,  на какое число намечена моя коронация,  верно?  — Тодороки,  дождавшись утвердительного кивка,  складывает руки в замок,  — Прекрасно. А теперь слушай. Я предлагаю тебе часть отыгранных нами территорий,  в обмен на объединение армий. Что скажешь? — Там одни развалины. В чем смысл? — Томура прищуривается,  однако Шото лишь разводит руки в стороны и поднимается со своего места. — Пока что. Разве тебе не нужны лишние территории? И,  черт возьми,  предложение звучит слишком заманчиво, чтобы так просто от него отказаться.  Шигараки нервно поправляет перчатки у себя на руках и поджимает губы,  через угол которых проходит весьма портящий картину шрам,  который трудно не заметить. — Я подумаю,  — все-таки отзывается он,  — Хотя бы до коронации,  — и Шото уже видит,  что Томура бы согласился,  если бы не гордость. Поэтому он просто кивает,  уже готовый услышать согласие. Это было даже слишком легко. Но,  тем не менее,  сделка была выгодна. Поднявшись со своего места,  Шото покидает столовую. Никто из них так и не притронулся к еде.  * * * Изуку вздрогнул,  когда услышал уж больно знакомые,  со вчерашней ночи, голоса,  и весь сжался,  с головой зарывшись в одеяло — ей богу,  как будто это бы спасло его. Однако,  альфы прошли мимо,  даже не пытаясь зайти в комнату. Мидория даже не стал гадать — то ли их вчера пропесочили за это,  то ли еще что. Впрочем,  спокойно выдохнуть ему не дали. Не прошло и минут десяти,  как дверь распахнули,  а Тодороки бесцеремонно прошел в комнату,  вертя на пальце связку ключей — Изуку сглотнул,  понимая,  что деваться ему все равно некуда. — Вчера ты был смелее,  — замечает Шото,  выуживая откуда-то из-за спины любопытную штучку. У Изуку широко распахиваются глаза и он протестующе мычит,  глядя на кожаный,  широкий ошейник, явно предназначенный для него. — Без лишних движений,  — Тодороки будто и не видит страха в глазах поверженного им принца,  однако только щелкает замком цепи,  что бы освободить ногу юноши. — Н-не надо… — зеленоволосый едва ли не хнычет,  когда ему в лицо грубо кидают ошейник,  с единственной командой — «Надевай». — Я н-не хочу… — голос дрожит,  как и пальцы,  из которых норовит выпасть вещица. — А я не спрашиваю,  — грубо отзывается Тодороки и резко тянет Изуку за волосы,  заставляя юношу взвыть и повалиться лицом в простыню. — Живо,  — над ухом раздается угрожающий голос,  а Мидория,  дрожащими пальцами,  застегивает ошейник. Однако,  судя по всему,  Тодороки это не устраивает,  потому что он тянет за ремешок дальше,  утягивая тонкую шею Изуку настолько,  насколько получается. Последний же,  от неожиданности и удушающего чувства,  закашливается и пытается оттянуть предмет со своей шеи,  но его грубо ударяют по рукам и,  потянув за воротник рубахи,  стаскивают с кровати. — Иди за мной,  — приказывает Шото,  а Изуку осторожно пытается подняться,  придерживаясь рукой за тумбу,  но будущий король давит на шейный позвонок,  заставляя пригнуться к земле. — Ты — пес. Веди себя соответственно,  — яд в голосе больно режет по слуху,  а Изуку,  заскулив,  прямо так — на четвереньках,  ползет за вышедшим из комнаты Тодороки,  — И только попробуй отстать. Изуку тошно от самого себя — это настолько унизительно,  что Изуку хочется выпрыгнуть из окна и разбиться насмерть. Или вспороть себе горло. Но ему явно не позволят ни того не другого. Однако,  еще тяжелее ощущать на себе все эти взгляды и все ниже склоняться к земле,  чтобы хоть как-то спрятаться от оных. До его ушей доносятся тихие перешептывание и откровенные насмешки,  а он едва ли не волком воет. К тому же,  ошейник слишком сильно давит на шею,  мешая нормально дышать — из-за чего Изуку приходится хватать небольшие порции воздуха с присущими задыхающимся людям надрывами. Но наследник не обращает на это внимания,  продолжая невозмутимо вышагивать вперед,  совершенно не заботясь о состоянии омеги. Изуку плохо помнит,  как они добираются до гостиной,  однако альфа опускается на диван и приказывает Изуку — «Сидеть» — а ему не остается ничего,  кроме повиновения. Но еще хуже становится,  когда двери распахиваются,  а Мидория,  что уже плохо что-то соображал,  сначала увидел длинную юбку пышного,  бледно-голубого платья,  из-под которого торчали аккуратные носки туфель в тон. Омега тихонько взвыл,  а обладательница этого добра быстро приблизилась и,  судя по всему,  опустилась на колени. Где-то выше послышалось что-то неразборчивое от Тодороки,  а потом Изуку почувствовал,  как приятные,  мягкие и нежные руки накрыли его впалые щеки. — Это твоих рук дело! —  обвиняющий, но оттого не менее красивый голос,  разрезает резко повисшую тишину. Изуку пытается сконцентрироваться,  чтобы рассмотреть лицо девушки и первое,  на что ложится его взгляд — это обеспокоенные  голубые глаза. — Ну и? Ты же любишь собак,  верно? — Шото берет в ладонь,  со стола,  бокал с вином и,  прежде чем коснуться губами стекла,  немного качает бокал,  — А как тебе мой пес? — Ты… Это уже слишком! — девушка так и не поднялась с колен,  оставшись сидеть возле Изуку,  — Он же человек,  Шото! — молодая омега пытается вразумить своего неродивого брата,  но тщетно. Шото хмурится,  сначала,  однако потом его губы растягиваются в странной полуулыбки,  а остатки вина он выливает на пол,  рядом с сидящими на полу. — Нет,  Фуюми. Это пес,  — отрезает альфа и окидывает свою старшую сестру холодным взглядом,  — Пес,  который исполнит все,  что я прикажу,  верно? Давай,  пей! — и,  прежде чем замученный омега успевает хоть что-то понять,  его тычут носом,  давя на затылок,  в лужу красного вина — заставляя лакать его с полу. Девушка сначала было кидается к Шото,  но потом и сама тушуется под его взглядом. Она омега — и у него,  в любом случае, есть над ней власть. Оба это понимают,  и оттого легче не становится. — Сядь,  — холодно приказывает Шото,  а старшей не остается ничего,  кроме как повиноваться. — Прекрасно. А теперь, я хочу услышать, что у тебя происходит с твоим женихом. — Это мое дело… — девушке и самой нехорошо от этой обстановки, потому что он, по крайней мере, видит, в каком состоянии находится этот омега, а в ней берет жалость, присущая любой омеге, и постепенно проявляющиеся, что естественно для ее возраста, материнские инстинкты. — Я примерно так и представлял твой ответ, — Шото кивнул, после чего резко дернул Изуку за волосы вверх, заставляя того жалобно заскулить, — Фу, что мне ещё сделать с ним, чтобы развязать тебе язык? — учтиво интересуется Шото. Он грязно играет. И знает это. Но, в любом случае, это работает. — Оставь его в покое… — умоляюще произносит она, мертвой хваткой цепляясь за складки на пышной юбки роскошного платья, — Я расскажу… Только перестань. — Отлично, — Шото резко разжимает сжатый доселе кулак, а изнеможденный омега, тяжело дыша, падает лицом на пол. — Мы… Планируем свадьбу… Совсем скоро, — ее голос предательски дрожит, а взгляд девушка старательно упирает в закругленные носки своих туфель, — Я не могу… Пока что… Сказать тебе точной даты… — Хочешь сказать, что это все? — Шото вскидывает бровь, поднимаясь на ноги. — А что еще?.. Мне нечего будет тебе сказать, если я не буду знать, что ты хочешь услышать… — Ничего. В таком случае, ты можешь быть свободна, — любезно разрешает Шото, жестом прерывая свою сестру, — и да, сегодня уже поздно. Переночуй тут, а завтра можешь ехать назад, — и когда Тодороки уже подошел к двери, он отдал приказ стоящему по ту сторону, — А этого — в прачечную. Вымыть, переодеть, ошейник не снимать. Увы, Изуку этого уже не слышит. Омега просто сворачивается в комочек, лежа на холодном полу, и только краем сознания ощущает, как его закидывают на плечо и куда-то несут. Фуюми же смотрит вслед удаляющемуся стражнику, пытаясь переварить все, что произошло. И даже при одном взгляде на этого несчастного — у нее болезненно сжимается сердце.