Наверное, навечно

(don't) touch me, please. Гарри возвращался в Хогвартс с окровавленным и покорёженным ошмётком вместо собственной души. Он знал — замок наполовину восстановили, преобразовали и постарались сделать всё возможное, дабы никто не вспоминал о войне, но. Сама война прочно засела у него в голове, вбилась вспышками заклятий и предсмертными вдохами в подсознание, эхом пронзительных криков прошлась по всей нервной системе и навсегда осталась внутри него. Он пытался жить по-другому. Он улыбался, строил свои планы на будущее, помогал отстраивать Хогвартс — его настоящий дом — веселился с близнецами Уизли, играл в квиддич и в целом вёл себя как обычный молодой волшебник, которому в конце июля исполняется восемнадцать. Он пытался. И каждую ночь засыпал со слабым огоньком люмоса на палочке, храня под подушкой маленький ножик, а возле стенки тумбочки — болеутоляющее зелье. На всякий случай. Гарри не считал себя параноиком. У него всё было нормально, даже отлично. Просто он плохо спал, его по несколько дней мучила бессонница, из-за которой он выглядел, прямо скажем, не очень, он до сих пор слышал во снах свистящее «Авада Кедавра» (от него становилось не по себе); а ещё видел чёрные волосы, бледное лицо со впалыми щеками и синими кругами под глазами, маленькие дорожки слёз и свои собственные, обжигающие, из-за которых тяжелели веки и что-то огнём жгло в груди, прямо под пульсирующим сердцем и ядром магии. Но Гарри улыбался друзьям, ласково держал за руку Джинни в свой восемнадцатый День рождения и понимал, что не чувствует ничего. Кажется, говорилось, что должно быть какое-то физическое чувство, если этот человек твой соулмейт, и вы любите друг друга. Кажется, это называлось истинными и ценилось в магическом обществе наряду с чистокровностью и высоким постом в министерстве. Кажется, ему все пророчили огромную и счастливую семью с этой прекрасной девушкой, что в будущем обязательно стала бы мамой нескольких детей. Но Гарри по-прежнему не чувствовал ничего. Хогвартс манил к себе ровно настолько, насколько отталкивал. Все старались забыться рутиной, полностью проникнуться учёбой и отпустить всё то плохое, что здесь происходило, но, проходя коридорами, Гарри знал, что вот тут погибли Ремус и Нимфадора, оставив совсем ещё маленького Тедди сиротой. И этот мальчик, конечно, не заслужил такого, но. А вон там был найден труп одного из учеников. Его мать долго плакала на похоронах, не в силах выдержать такое горе, а отец, кажется, потерял смысл жить. Заслужили ли они это? Нет. Гарри казалось, что он предаёт память всех тех, кто оказался жертвами в этой войне. Он был таким эгоистичным, глупым; он абсолютно не обдумал всё то, что будет делать, у него не было чёткого плана и, возможно, если бы был, многих удалось бы спасти. Гарри жил прошлым — оно не отпускало его, а чувство вины затягивало в свои сети, паутиной скрепляя за спиной руки в замок и поглощая в холодную, удушливую ненависть к себе с головой. Гарри не жил, а пытался существовать. Получалось не очень. Потому, когда случайно столкнувшись в коридоре с кем-то и привычным движением удерживая того за руку, он совсем не ожидал почувствовать, как его ладонь жжёт. Не так, чтобы сильно, но вполне ощутимо, дабы понять — перед ним его истинный. И осознать, что это Мерлин-его-дери-Драко-Люциус-Малфой.

***

Октябрьское серое небо куполом висело над головой, а холодные ветра обдували весь замок, пробираясь до костей и в глубину серых глаз напротив собственных. Малфой оказался... несчастным. Таким же покорёженным, забитым и забытым всем миром, потому что один только Иисус, в которого маги не верили, кстати, знал, каково ему было (если Иисус существует, конечно). Гарри удивился, когда почувствовал. Он знал, что это оно. Не мог не понять, потому что всё было очевидно. Пару дней они не разговаривали. Просто и по-детски игнорировали друг друга, делали вид, что ничего не случилось, но в конечном итоге встретились в библиотеке под предлогом вместе позаниматься. Ничего более, безусловно. Они просто сидели вместе, делали домашнее задание и привыкали к друг другу на уровне чувств и инстинктов, перестраивая собственные рефлексы на то, что человек возле вовсе не опасен. Что с ним можно сидеть рядом, чувствовать лёгкий аромат парфюма и зелёных яблок и делать грёбаное домашнее задание. Им не нужны были слова, равно как и касания — Гарри думал, что выдержать год для него будет более, чем легко. Это же Малфой. В ноябре они начали говорить. Это произошло случайно — Гарри пришёл, положил голову на стол, понимая, что дико устал за последнюю неделю, а так же то, что спал от силы часов пятнадцать, не больше. Ему даже не помогало зелье Сна без сновидений — оно вызывает привыкание, а Гарри пил его далеко не раз в неделю-две. От бессилия, от свалившегося на него груза с учёбой, от жуткой бессоницы и всё тех же кошмаров, от немного затянувшегося молчания он не выдержал и тихо произнёс: — Я бы отдал правую руку за то, чтобы просто нормально поспать. И почти удивился тому, когда Малфой грустно и затравленно ответил: — Я тоже. Этого хватило, дабы наладить хоть малейший контакт.

***

На самом деле Драко не только плохо спал — его очень часто тошнило и выворачивало от некоторой еды. Он заново учился есть мясо, спать, функционировать. И это параллельно с судами, тюремными камерами, чёртовым Поттером со своей речью в его защиту, убитым отцом и навсегда покинувшей Британию матерью, которая всеми силами уговаривала его отправиться в Хогвартс — Люциус хотел бы, чтобы Драко его закончил. Конечно, любой организм бы дал сбой, но в Святом Мунго ему отказали в лечении, а Северус был мёртв. Потому он жил так, как получалось, терпя усталость и игнорирование от всех, с кем он поддерживал раньше дружеские отношения. Все остальные его ненавидели, рвали учебники и кидали заклинания подножки. Спасибо, что не вершили собственный суд — информация о том, что Драко-Люциус-Малфой истинный Гарри Поттера очень быстро распространилась по всему Хогвартсу, выйдя за пределы замка. Драко было всё равно. Уже всё равно. И если Поттер помогает всем обездоленным, то он воспользуется этим шансом. В конце-то концов у них есть ещё время.

***

Они начали разговаривать. Сначала с явным недоверием и осторожностью, очевидно фильтруя то, что собираются сказать, но со временем притёрлись, нашли общий язык и даже стали парой на некоторых уроках. С Драко оказалось очень интересно. Он не скрывал свою точку зрения, даже если она и отличалась от точки зрения Гарри, всегда говорил то, что думал, стал более эмоциональным, и всё чаще у них стали появляться шутки, понятные им двоим. Конечно, Рону и Гермионе сначала это не слишком нравилось, но они смирились, махнули рукой, мол, делай, что хочешь. Только вот Джинни ходила первое время расстроенной и подавленной, однако в этом не было вины Гарри — от него ничего не зависело, так сложилось.

***

Они вместе празднуют Рождество в его доме на Гриммо, 12. В гостиной стоит ёлка, украшенная стеклянными игрушками, обвешанная различной мишурой и гирляндами, на столе стоят бокалы с глинтвейном, а возле камина лежит огромный красный плед (Драко, конечно, поморщился, когда его увидел). И слушая истории из детства Малфоя, его искренний смех и самые тёплые — в противовес морозу за окном — воспоминания, Гарри не сдерживается и одними губами оставляет на его щеке поцелуй, понимая, что оставшиеся десять месяцев пройдут намного труднее. И, конечно, он чувствует то обжигающее тепло на губах. Такое же, какое чувствует Драко на щеке.

***

В волосах Драко путаются солнечные лучи, ласково грея их, а майские облака гоняет небольшой ветер, приятной прохладой обволакивающий их. Они сидят на поляне перед Хогвартсом, слушая весну и наслаждаясь каждой проведенной вместе минутой. Гарри знает — Драко уже почти нормально спит и питается намного лучше, но всё равно остаётся худым, тонкокостным, с выделяющимися синими венками и уродливой меткой на левом предплечье, как вечное клеймо. Но Гарри она не смущает, Гарри вообще нравится его тело — каждый шрам, каждая костяшка, каждый участок светлой кожи, которую так хочется поцеловать. Гарри хочет его. Вылюбить, вылизать, присвоить себе. Пометить бордово-кобальтовым шею, ключицы, спину. Мерлин, как сладко думать об этом и как тяжело не иметь никакой возможности сделать это.

***

На исходе сентября Гарри впервые по-настоящему целует Драко, обещая, что у них всё будет хорошо. Он не чувствует покалывания или болезненных ожогов, но что-то в груди под сердцем и ядром магии теплеет, согревается и неразбавленным счастьем течёт по венам, наполняя сосуды. Губы у Драко нереальные, мягкие, чуть потрескавшиеся, и Гарри не может ими не упиваться. Впрочем, Малфой чувствует то же самое. У него мир переворачивается с ног на голову, кружится голова и, как, однако, банально, бабочки порхают в животе от одного лишь взгляда на своего истинного. На исходе сентября они засыпают вместе в одной кровати — абсолютно обнажённые, но довольные и счастливые. И каждый из них впервые за много месяцев спит нормально. (и это, наверное, навечно).