Укусы любви не заживают

Пока они идут, Нино придерживает ладонь Маринетт и с недовольством отмечает, что костяшки ее пальцев выпирают. Худая — слишком. Промокшая насквозь, до ниточки; с её густых волос с синим отливом не перестают стекать капли. Чудная. И… вампир с несвойственной ему растерянностью отмечает, что не о том думает, но возбужденные мысли подхватили, как волна, и его понесло… Несомненно, эта девчонка — расчетливая. Она более хладнокровная, чем он мог себе представить. Сохраняет ясный ум вопреки тому, как сложились обстоятельства. Такое качество заслуживает уважения. Как же всё-таки хорошо, что Адриан снёс ему голову. Это, черт возьми, отрезвило. Подействовало лучше, чем смачная пощёчина, оплеуха, подзатыльник или внушающие страх угрозы. Инстинкты вампира на неопределенное время притупились, и он даже смог проникнуть во влагалище Маринетт, удержавшись от заманчивого желания укусить ее где-нибудь во внутренней стороне бедра, высосать всю кровь, до основания. Сейчас он может спокойно идти рядом с ней рука об руку лишь по той причине, что полоумный друг казнил его. Кажется, если бы этого не произошло, то Ляиф при первой же встречи набросился на нее, повалил прямо на пропитанную влагой землю и… совершил бы ошибку. Определенно. Эта девка. Нино многозначительно покосился на нее. Если она и вправду та, о ком он посмел вспомнить, то это меняет все. В корне. В таком случае он не имеет права не то что посягнуть на нее, а даже смотреть. Что он сейчас и делает. Дочь священника, будто и не обращая внимания на странные взгляды своего спутника, уверенно смотрит вперед. Страх, крадучись, сжимает в тиски ребра, проламывает их, и она едва ли не кряхтит. Ей приходится приложить недюжинное усилие, чтобы не заплакать. Снова. Хочется в отчаянии биться головой о стену, словно та забрала у нее детей, проломить бестолковую черепушку, сгнить в Геенне, но не находиться здесь. В этом проклятом месте, в котором похоронены тысячи — а то и больше — невинных девушек; жертв, которых пленили эти гадкие твари. Если есть шанс на спасения, то она обязана им воспользоваться. Да. Точно. Бежать не разбирая дороги, без оглядки и без сожалений — вот ее удел. Однако, есть существенная проблема, которую необходимо как можно скорее решить. Проблема носит имя — Алья. Подругу нужно разыскать. Если Маринетт убежит без нее, то ни за что себе не простит. «Только бы Алья образумилась», — как мантру повторяла она, и все ее мысли так или иначе были связаны с этим. Погрязшая в болоте из своих размышлений — далеко не самых обнадёживающих — Маринетт и не замечает, как Ляиф останавливается и толкает тяжёлую массивную дверь. Из темного дуба, насколько девушка может судить перед тем, как видит это. По правде говоря, она ожидала мрачную комнату, освещённую тусклым светом нескольких свеч, трепещущих при каждом дуновении ветра. Свечи едва живые — воск тает на глазах. На полу разводы из крови. Много крови. Она повсюду. Её запах висит в атмосфере комнаты, как раскаленный металл. Где-нибудь в углу, куда не проникает бледно-желтый свет, лежит девушка. Конечности ее выгнуты таким неестественным образом, что становится понятно сразу — она мертва. Но… ничего из этого нет. Вместо этого пред Мари расстилается огромная комната, украшенная потрясающими тканями — они небрежно, но со вкусом разбросаны по всему помещению и смотрятся так гармонично, словно это не бардак вовсе, а часть декора. Поймав восхищённый взгляд девушки, вампир довольно потянул шейку, точно кот, которого приласкала хозяйка, и не без гордости изрёк: — Люблю восточный стиль и азиаток. У них особая кровь. В отличие от европейцев, они питаются правильно. В их ежедневном рационе соблюдены все витамины, необходимые человеку. Так же они покладисты, непривередливы и… Нино запнулся на полуслове. Свел брови к переносице. Впал в раздумья, почесав воображаемую бородку, походя в этот момент на философа, не иначе. Зачем он все это ей говорит? Слава Создателю. Девушка слишком увлечена тем, что рассматривает дорогой интерьер. Ей сейчас явно не до монологов вампира. Она присаживается на корточки и осторожно, словно он может пеплом развеяться по ветру, прикасается к багряному шёлку. Гладко. Маринетт, завороженная, перебирает тонкую, нежную, струящуюся ткань пальцами. Любая девица из её деревни продала бы душу дьяволу, чтобы обладать хотя бы метром этой ткани. — Располагайся, — холодно заключает он, хлопнув в ладоши. Маринетт вздрагивает от фальши в его тоне. Как если бы чудовище решило прикинуться принцем. Будь она чуть менее внимательной, то не смогла бы раскрыть обман. Но, к сожалению Ляифа, она провела в церкви достаточно времени, чтобы с уверенностью сказать, что знает человеческую натуру. — Ты не собираешься пить мою кровь? — Голос у нее разбитый. — За кого ты меня держишь? — хмыкает он. — Конечно, собираюсь. Но не сейчас. Ты слишком напугана. Глядит на нее с таким высокомерием, таким снисхождением, что щёки розовеют. Далеко не от смущения. От его взгляда становится стыдно, он словно забирается под самую кожу. Внезапно. Его рот исказил хищный оскал, и он сознательно выпустил свою ауру; не такую сокрушительную и давящую на плечи, как у Адриана, но не менее опасную. Холодный пот ручьем бежит по позвоночнику. Теперь Нино не кажется Дюпен-Чен дружелюбным, и она осознает, что допустила ошибку; сделала поспешные выводы о нем. Прежде всего, он — вампир. Тварь, которая одним движением может вспороть ей брюхо, ухватиться за внутренности, скрутить кишки… В глазах набухают слезы. Не самые позитивные мысли, особенно натощак. Словно в подтверждение ее мыслей живот скручивает тугой узел, голод ударяет в голову, как отравленная стрела, и она морщит лоб. — Даже не думай вновь совершить попытки суицида. Из-под земли тебя достану. И ты поплатишься за это. Чувство такое, словно отвесили пощечину. Затем, пробубнив какую-то нечленораздельное брань, Нино уходит. От хлопка двери Маринетт содрогается. Она ещё раз обводит комнату взглядом, но уже более пристальным, изучающим. В присутствии вампира она не могла позволить себе такого. Он стар и проницателен, поэтому не упустил бы это из виду. Лучшая выгода для нее — притвориться бессильной. Её будут недооценивать, и тогда она сможет выкинуть неожиданный прием, который обескуражит всех. — Должны же здесь быть свитки и чернила, — тихо цедит девушка и ныряет в глубь комнаты, не подозревая, что ее слышат.