Шаг вперед и тысячу назад

Питер разрывал горло протяжным криком, пытаясь вырваться из крепкой хватки, удерживающей его на месте. Даже его паучьи способности не помогали ему, лишь усиливали ощущения, понимание того, что именно с ним происходит. А происходило с ним по-настоящему леденящая кровь вещь: мистер Уильям, к которому так привязался Паркер в последнее время, прижал его своим телом в пол, мертвой хваткой схватившись за его не тронутые загаром плечи и оставляя своими сухими губами ярко-вишневые отметины по всему торсу, с усмешкой в глазах наблюдая за тем, как некоторые из них уже переливаются в багровый, а после — темно-синий, как ночное безоблачное небо. Питеру было мерзко, тошнотворно, его всего трясло, а в голове бешено носилась лишь одна истеричная мысль: «Нет. Нет-нет-нет-нет, только не это». — Не дергайся, шкет, — рвано рыкнул на него мужчина, которому уже наскучило сдерживать вырывания Паркера. — я в разы сильнее тебя, а если ты будешь рыпаться, будет только больнее. В твоих же интересах лежать смирно. В его же интересах? Питер нервно дернулся, когда шершавый язык прошелся вокруг пупка парня, вызывая мурашки. — М-мистер Уиллис, прошу, — проскулил подросток, еще больше подогревая интерес мужчины. Его реплика осталась без ответа, хотя это уже и не волновало Питера, он был слишком занят собственным криком, когда «мистер» провел по позвоночнику парня, просовывая руку под резинку трусов и прямо так, без подготовки всовывая в него сразу два пальца, облизывая свои вечно сухие губы. «вам стоит купить гигиеническую мазь для губ» — некстати вспомнил Питер произнесенные им же слова, звучавшие, как совет. В тот день он принес мужчине абрикосовую помаду для губ, на что получил лишь смешок и доброе потрепывание по голове. Парень знал, что мужчина действительно был рад тогда. К слову, его губы стали намного реже трескаться после того случая. Питер чувствует привкус абрикоса на губах мужчины. Этот самый мужчина, высокий, гораздо выше Питера и даже немного выше самого Старка, с тёмно-синими глазами и всегда прищуренным взглядом, имеющий уже чуть запущенный пресс и отличающийся отменным чувством юмора, оглаживает бедра Питера, нахально оглядывая мальчишеское тело. Ага, да. — Ты говорил, что тебе пятнадцать, верно? — задал скорее риторический вопрос Уиллис. — Восхитительно, — прошептал он, стягивая с возмущенно-кричащего, хотя, скорее молящего парня последнее, что на нём было — серые трусы с множественным принтом маски железного человека, которые он одним рывком уже через минуту сорвал с тонких ног, совершенно не жалея дешевую ткань. — Нет… Нет. Нет! Проснулся Пит от собственного же крика, глубоко, резко и часто набирая в легкие ледяной воздух, неприятно колющий грудную клетку. Кажется, он опять оставил окно в комнате настежь открытым — в последнее время он просто не мог сомкнуть глаз, зная, что окно закрыто - но холодно было не из-за весеннего холодного ветра, хозяйственно гуляющего в его комнате. Уголки его губ чуть приподнимались, тут же опускаясь, губы дрожали, прищемленные зубами испуганного подростка. Тот обхватил себя руками, пытаясь успокоиться, унять дрожь в руках и тихие, жалобные всхлипы и стоны, вырывающиеся из груди. Нет. Он точно не справится с этим.

***

Всё началось еще месяц, или, возможно, неделю, день, год назад. Паркер не помнил и не хотел вспоминать. Просто его дополнительный репетитор, человек, которого Мэй по просьбе племянника наняла для помощи в учебе (просто из-за ночных патрулирований паучок совершенно не был готов к предстоящим тогда экзаменам) взял, да и изнасиловал своего ученика. Жестокая, пробирающая до дрожи, правда, не дающая спать подростку уже какой по счету день. Питер не считал. Он боялся тревожить эти мутные воспоминания, связанные с тем самым днём. Он не хотел вдаваться в подробности, разбирать детали, просто опять просматривать воспоминания, так «удачливо» подгоняимые памятью чуть ли не каждый день. Это было очень… Больно. А еще страшно. Отвратительное чувство, когда ты кричишь из-за переполняющего тебя страха, боли, пульсирующей между ягодиц, а хватка на твоих руках лишь сильнее сжимается, не давая тебе и шанса на побег. «Если скажешь о произошедшем хоть кому-либо, тебя найдут и, я могу пообещать, твою прелестную тетушку убьют, Пит,» — последнее, что услышал Питер от того мужчины. Он, по правде, и сам не горел желанием говорить об этом хоть кому-либо, признавать то, что именно сделал с ним мужчина. И Паркер молчал. Сказал Мэй, что учеба пошла на лад, искренне попросил её отменить репетиторства и тонултонултонул. Он тонул, захлебываясь волнами, скрывая очередную волну отвращения к себе за очаровательной, застенчивой улыбкой, скупая всё новое и новое снотворное, помогающее ему лишь изредка, ведь его чертов паучий организм не воспринимает таблетки, как что-то действительно работающее. Он медленно умирает, тонет, плачет, улыбается. Бьет стенку комнаты костяшками от безысходности. Он сломан. Он по-настоящему тонет в эмоциях, поглощающих его. Задыхается. И ему не всё равно. Он тонет: дно притягивает, а он отдается ему, не сопротивляясь. Нет, вернее будет сказать, что он просто не желает сражаться с тянущим его дном. Нет сил, нет желания противиться. Он продолжает тонуть. И никто этого не замечает. Не замечает, как каждый раз он с надеждой тянет руку. Тянет, чтобы кто-то ухватил его за ладонь и спас. Странное чувство. Ему так хочется, чтобы кто-нибудь сквозь его улыбку и за, казалось бы, восхищенным каким-то глупым лего взглядом увидел всю ту пустоту, которую он не очень-то старательно скрывает на людях. Туман окутывает его, и Питер перестает видеть все те краски жизни, которыми он всегда восхищался, как ребёнок. Чёрт, он же всё еще ребёнок!.. Все, кто захочет посмотреть на него: держите его улыбку и неуверенное «всё в норме, не стоит переживать». «Нормально», которое является лишь его любимой маской, а не искренними чувствами. Он сломлен, психически и эмоционально. И все продолжает тонуть, спускаясь все глубже и глубже. Он боится рассказать кому-либо. Его назовут слабым. Его возненавидят, будут смотреть с отвращением. Он боится реакции на эту правду, продолжая закрываться ото всех, противясь желаемому. Потому что должен. Потому что не может иначе. — Близкие могут поддержать, — доносится до тонущего Питера, сквозь толщу воды, чей-то голос.  — Давай, скажи им о том, как в тебя вдалбливался грязный мужчина и как ты позволил ему сделать это с тобой, — слышит он еще один голос и продолжает тонуть, отстранено чувствуя, как воздуха становится всё меньше и меньше, и меньше. Он смотрит в зеркало и не видит ничего. Нет, он видит себя, но… Но понимает, что пуст. Чего-то, что было очень важным, больше в нём нет. Он практически мёртв, думает Паркер и опять идёт в школу, опустив голову в асфальт. Он тонет на глазах у всех. Они видят, но не замечают. И он продолжает тонуть.

***

Мэй не могла понять, что происходит с подростком. Его немного бесящая, но при этом настолько вошедшая в привычку, манера постоянно, без умолку, о чём-то рассказывать, резко куда-то пропала и на любые свои вопросы она немного разочарованно получала лишь вялое, сухое «да», «нет», «наверное» и «ладно, тетя Мэй». Он стал чаще запираться у себя в комнате и, к великому удивлению женщины, по ночам сбегал из дома, возвращаясь лишь под утро. Она выявила это совершенно случайно, когда, придя поздно ночью домой зашла в комнату племянника, дабы хоть и запоздало, но пожелать тому добрых снов. Однако комната Паркера оказалась пуста, а окно настежь было открыто. Она пыталась ему звонить в ту ночь, но его номер был недоступен. Только утром она, осторожно прислушиваясь, слышала, как тихо скрипит половица на его паркете, а окно с приглушенным стуком захлопывается. Она не стала заводить с подростком в тот день разговор об его «исчезновении», однако часто стала замечать, что за его дверью нет признаков нахождения там человека. Не было слышно даже дыхания, лишь легкий шум ветра из открытой форточки. Рассказывать о том, что лежит тяжким грузом у него на душе подросток, ожидаемо, не горел желанием. Когда она задавала наводящие вопросы, выводила его на тему его самочувствия, он лишь отшучивался, резко сбегая к себе в комнату под предлогом «мне еще уроки делать, спокойной ночи, тетя Мэй!». Но она видела. Она далеко не дура и не могла не заметить резко сузившиеся из-за вопроса зрачки, неровное дыхание Пита, фальшивую улыбку — Питер не умеет врать, и ему определенно не стоит играть в покер. Его осунувшееся лицо и сутулую фигуру. Она видела всё. Но не могла разглядеть причину. Однако, она не хотела быть навязчивой и лишать парня воздуха. Она прекрасно понимала, что у него тяжелый возраст, да и экзамены не за горами, но это всё равно не избавляло её от волнений. Она живет с её мальчиком не первый год и её более чем волновало, что с ним произошло такого, из-за чего он настолько изменился, превратившись из жизнерадостного Питера-не-замолчу-даже-если-попросите-Паркера в того, кто отказывался есть уже неделю, говоря о том, что перекусывает, пока её нет дома, хотя из холодильника исчезала только минеральная вода. Это пугало и заставляло волноваться. Но еще больше волновало женщину то, что Пит не мог ей довериться. Она жила с ним достаточно долго и могла верить в то, что между ней и её племянником нет никаких огласок и тайн. Однако, что-то заставляло подростка молчать. Конечно, женщина знала, что однажды наступит этот день — он соврет ей или что-то в этом духе. Она была к этому готова. Но не так рано. Не в этой ситуации. — Ох, Питер, Питер, — вздохнула она, убирая со стола так и оставшуюся нетронутой тарелку Паркера. — надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Она повернула голову в сторону комнаты своего мальчика и одними губами добавила: — Я волнуюсь за тебя, Питти.

***

Сам же Питер чувствовал себя… нехорошо. Сказать, что он чувствовал себя плохо — было ничего не сказать в целом. Его пугало практически всё. Почти всё напоминало ему о той самой ночи, от воспоминаний которых Питер всё еще отряхивается. Да, синяки и засосы зажили, внутреннее кровотечение прекратилось, а боль практически сошла на нет, вот только то, что он чувствовал, нельзя было просто смыть водой, стоя под душем третий час. Его бросало в дрожь, когда он смотрел на других людей. В каждом человеке он видел опасность, о которой ему очень некстати сообщало паучье чутье, резко слетевшее с катушек и трезвонящее почти каждые четверть минуты, сопровождаемое головной болью. Сердце колотило по грудной клетке, грозясь сломать ребра и вырваться на свободу, когда он видел, как кто-то пытается дотронутся до него. Пусть то и были ненавязчивые действия — к примеру, нечаянный толчок по плечу в автобусной давке или же соприкосновение пальцами при подаче упавшей ручки — Паркеру резко плохело, если он просто думал о том, что кто-то может дотронуться до него. Собственный дом прекратил казаться таким надежным и безопасным. Стены безжалостно давили на сознание парня, заставляя воздух выбиваться из его груди. Он чувствовал, буквально ощущал нехватку кислорода в своей же комнате, из-за чего почти постоянно оставлял окна по всему дому открытыми, несмотря на погоду, под укоризненный, но всё еще встревоженный взгляд Мэй. Он мысленно извинялся перед ней за то, что не мог рассказать, что с ним. Он морально не мог. Он всё еще помнил ту ночь. Помнил всё до мельчайших подробностей. То закрытое старое помещение, пахнущее плесенью, вспотевшее тело мужчины, нависшее над ним, его острые укусы по всему обнаженному телу. Это было отвратительно. Другого определения Питер подобрать не мог. Даже если и мог — не стал бы. При каждом хоть и малейшем воспоминании о том мужчине и о том, что тот сотворил, Паркера мутило. Один раз его даже стошнило в школьном туалете, когда его схватил за руку одноклассник, подшучивая над его тонкими руками. С того дня Паркер, сам не зная почему, прекратил есть. Окончательно. Лишь иногда, под пристальным взглядом заботливой тетушки, он съедал тарелку макарон под мясным соусом или еще что — но после сблевывал всё в унитаз, чувствуя себя последним предателем. Нет, Мэй готовила просто восхитительно, хоть и редко когда это у неё получалось, но он правда любил её стряпню, однако… Что-то заставляло Паркера отказываться от еды. Питер живет в страхе, что скоро всё вернется вновь на тот чердак, вновь он почувствует то отвращение и ту адскую пробирающую до костей боль. Хотя… точнее сказать «не живет». Он уже давно не жив. Он всё еще тонет и совсем скоро дотронется спиной до дна, которое его так тянет к себе, всё глубжеглубжеглубже.

***

— Нет, нет… прошу, не надо... помо…гите… НЕТ! — вскрикивает он, резко подскакивая на кровати и во все стороны оглядывая помещение, в котором он находится. Это его комната с знакомыми обоями и фигуркой железного человека на полке с комиксами. Он рвано вздыхает, протирая глаза и понимая еще одну деталь: тетя Мэй сейчас сидит на краю его кровати и с явным испугом и волнением смотрит на своего племянника. — О… О, тетя Мэй! — его голос срывается, но он старается как можно дружелюбнее произнести это, всем видом выражая напускное спокойствие, будто это не он минуту назад проснулся от собственного крика в холодном поту. Хотя, судя по лицу женщины, врать у него не выходило от слова «совсем». — Кошмары, Пит? — поддерживающее спросила она, пытаясь заглянуть ему в глаза, но подросток прятал взгляд. — Всё в порядке, это же просто сон, — выдавил из себя он, безуспешно пытаясь унять дрожь в пальцах. — но… что ты тут делаешь? — Я услышала твои прикрикивания во сне и поспешила узнать, в чем дело. Почти сразу, как я зашла, ты проснулся и вот мы сейчас в этой ситуации. Они замолчали, каждый думая о своём. — Не хочешь, ну, поговорить об этом? — настойчиво произнесла Мэй, не желая оставлять всё как есть. Если они не поговорят сейчас — она не решится никогда. — Нет, спасибо, Мэй, — как-то обреченно улыбнулся ей паучок, — если что-то случится, мы поговорим об этом. Обещаю тебе. Паркер понимает, что нужно говорить уже сейчас. Уже сейчас делать что-то, что поможет ему перестать отшатываться от людей, перестать который раз просыпаться в кровати со слезами на глазах. Но он… молчит, а Мэй лишь грустно качает головой. — Питер, ты… — начинает она, положив руку на его колено и парень еле сдерживается, чтобы не закричать и не скинуть её ладонь. — ты можешь доверять мне, ты же знаешь. С этими словами она встала и аккуратно поцеловав его в лоб, вышла из комнаты. Она тихо прикрыла за собой дверь и Питер судорожно выдохнул, сжимая ладонь на грудной клетке, сминая рубашку. Еще бы хоть минуту и он не смог сдержать накатывающий приступ. Паническая атака не была для него чем-то новым, она сопровождала его практически изо дня в день, не давая спокойно вздохнуть. Он закрыл лицо руками, кусая себя за мягкую кожу ладоней, чтобы не заскулить от нахлынувшего, как волна, на него потока плохо спрятанных эмоций. Он взглянул через щель меж пальцев на закрытую дверь и обреченно выдохнул. Он не хотел, чтобы тетушка видела его таким. Слабым, напуганным до смерти ребёнком. Не хотелось волновать Мэй… …Которая уже была напугана.