Из тьмы и боли

— Ад, — доверительно шипит Северус Снейп, неподвижным изваянием застывший в углу, — ближе, чем вы думаете, мистер Поттер-р. На «р» Он срывается в голодное рычание, крылья носа раздуваются, а меж тонких бледных губ мелькает язык. Мне страшно; я закрываю глаза, чтобы не видеть беснующегося пламени Его взгляда, кутаюсь в одеяло, горблюсь, прячу голову под подушкой; маленький испуганный мальчик, которому приснился кошмар. Когда я нахожу в себе смелость приподняться на локтях и оглядеться, в комнате никого нет. Собственный рваный смех, дробящийся и отскакивающий от голых стен, пугает меня, Мальчика-Который-Выжил, Избранного, победителя Волдеморта, как трусливого мальчишку. Дрожащими пальцами я нащупываю палочку, и, повинуясь движению губ, на её кончике вспыхивает огонёк. Тусклый — с каждым днём мне всё тяжелее и тяжелее колдовать, словно магия, отобранная у величайшего злодея двадцатого века, была дана мне взаймы, словно теперь, выполнив своё предназначение, я списан со счетов и выведен из строя шестерёнок магического мира. Огонёк неохотно вспыхивает и освещает угол. Там никого нет. Северус Снейп умер год назад. Там, в Визжащей Хижине, от укуса ручной гадюки Волдеморта. Его похоронили рядом с Дамблдором — как героя, пожертвовавшего своей жизнью во имя нашей победы. Я был на его могиле. Захлёбывался мешаниной из слов и всхлипов, ненавидел, любил, требовал и умолял. Северус Снейп умер. Северус Снейп мёртв! Твержу, давясь отчего-то ломаными вдохами и сдавленными выдохами, цепляюсь за тонкое одеяло, близоруко щурюсь — без очков мир вокруг превращается в размытое пятно, и только Его я вижу отчётливо. Он приходит когда Ему вздумается. Каждую ночь или раз в месяц. Он приходит — и я просыпаюсь в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем, с первобытным животным ужасом, засевшим где-то в рёбрах. Раньше я лишь слышал его: пронзительный ледяной голос, голос-кнут, голос-удар, и Он говорил только: «Мистер Поттер, мистер Поттер, мистер Поттер», с этой его интонацией на грани ненависти и презрения, и я зажимал уши ладонями, а Он всё не унимался, и говорил, и говорил, и говорил… Это потом бесплотный голос начал обретать черты. От прозрачного силуэта — до горбящейся чёрной фигуры. Теперь я могу разглядеть даже грубую вязь уродливых шрамов на тощей шее. Я не знаю, что будет дальше. Я не смыкаю глаз до рассвета, но Он больше не появляется. Лишь когда первые солнечные лучи забираются на подоконник, я поднимаюсь на ноги. Майка неприятно липнет к телу, во рту сухо, каждый шаг — усилие. Раньше я писал Гермионе, и она приходила. Успокаивала, что-то говорила, твердила, мол, это нормально, Гарри, ты видел его смерть, и теперь это терзает тебя. Но с каждым разом глаза у неё становились всё печальнее и печальнее. В наш последний разговор она сказала: — Гарри, тебе стоит посетить колдомедика. И я расхохотался. Она смотрела на меня с беспокойством и страхом, моя милая боевая подруга, никогда не оставлявшая меня раньше, на войне, и оставившая теперь, в мирной жизни, а я всё хохотал… Я не знаю, сколько ночей минуло с тех пор, одна или тысяча — в четырёх стенах с лёгкостью теряешь счёт времени. Порой я даже думаю, что прошли десятилетия. Когда наступает ночь, я вновь забираюсь в постель. Иногда мне начинает казаться, что ночь бесконечна, что несколько секунд утренней передышки мне позволили, чтобы я мог обманываться; чтобы я верил, что там, за дверью этой крошечной комнаты, существует день, и солнечный свет, и жизнь. Я опускаю тяжёлую голову на подушку. Я закрываю глаза. Как давно я не надевал очки? Рука, слепо шарящая по прикроватной тумбочке, ничего не находит, и я вдруг вспоминаю, что они разбились; тогда звон стекла спас меня от этого Голоса, пульсирующего в висках, а туман, окутавший пространство вокруг, — от необходимости видеть. Мне зябко; кутаюсь в одеяло, неспособное спасти от холода, сжимаю в кулаке бесполезную волшебную палочку, будто этот кусочек дерева может защитить меня от мертвеца; жмурюсь, уговариваю себя: не смотри, не смотри, несмотринизачто. И, как послушная цирковая собачка, распахиваю глаза, когда Он мурлычет: — Мистер Поттер-р. Страшно даже сделать вдох; поворачиваю голову, вглядываюсь в это белое невыразительное лицо с чёрными бровями и строгим ртом, ищу отблеск хоть какой-то эмоции в чернильных провалах глазниц… — Не старайтесь, мистер Поттер, — почти ласково говорит мне Северус Снейп, мёртвый Северус Снейп, стоящий в моей комнате, — чувствовать — удел живых. Сегодня Он на шаг ближе. Я трясусь, как осиновый лист; мне хочется разлепить пересохшие резиновые губы, выкрикнуть в эту восковую маску: зачем? что вам нужно? что я вам сделал? Но вместо крика выходит беззвучный сип, будто кто-то перерезал мне голосовые связки, будто Он отобрал у меня даже эту малость. Он смотрит на меня молча, неподвижный, высокий, сутулый; не человек — ожившая статуя. Чёрные волосы сливаются с мраком комнаты, и весь Он кажется частью вечных угловых теней, будто Он из них соткан, будто с рассветом Он истает, подобно этой тьме. И я жду рассвета, и молюсь, и глотаю сухие испуганные рыдания. А Он смотрит. Будто всё про меня знает. Будто тоже чего-то ждёт. — Снейп, — хриплю я и тут же пугаюсь собственной смелости; но Он не шевелится, остаётся неподвижной чёткая линия рта, не дёргается по-птичьи острый кадык. И я повторяю, как молитву, как проклятие: — Снейп. Он молчит. Он смотрит. — Я не хотел, — говорю я жалко и ломко. — Я не хотел, чтобы так вышло. У Него не глаза — неразбавленная чернота. — Я не хотел вашей смерти! — кричу я, давясь последним слогом и задыхаясь, комкаю в слабых пальцах одеяло, в кровь кусаю губы. Во рту солоно, под веками печёт; я зло моргаю, распухший язык не ворочается во рту. Медленно-медленно Он склоняет голову набок. Левый уголок его рта ползёт вверх, но правый остаётся неподвижен. Жуткая, уродливая, неестественная полуусмешка. Мы смотрим друг на друга несколько секунд, растянутых на столетия. Он ведёт кончиками тонких паучьих пальцев по стене — и вслед за его прикосновениями по ней змеятся трещины. Я зажмуриваюсь. Я считаю вдохи и выдохи. Я успокаиваю бешеное сердцебиение. — Вас нет, — шепчу я жалобно и тихо. — Вас нет, это просто сон, вы ненастоящий, сейчас я проснусь, сейчас я… Он смеётся. Так долго, что смех этот дробится в моей голове и тупой болью сосредотачивается в затылке. Я просыпаюсь с первыми лучами солнца. Рывком сажусь в постели, тру виски, оглядываю привычную и чужую одновременно комнату. В углу никого. Только трещины. Пошатываясь, дрожа, я бреду туда, и тело меня подводит; я тяжело падаю на колени, вжимаюсь пылающим лбом в стену, веду пальцами по контуру разломов… один из них в точности повторяет мой шрам. Будто в насмешку, в качестве издевательского напоминания — посмотри на себя, Герой, полюбуйся. Мгновение мне кажется, что пальцы опаляет жаром, будто там, за кирпичной кладкой, бушует пламя, но это ощущение исчезает так же быстро, как и появилось. Когда я поднимаюсь на ноги, за окном темно. Я не хочу спать, но откуда-то приходит чувство неимоверной усталости, будто на запястья и лодыжки мне прицепили неподъёмный груз, и мы — я и груз этот — шагаем к кровати, и я падаю на подушку, как подкошенный, и у меня нет сил даже укрыться. — Мистер Поттер, — холодно приветствует меня мертвец. — Снейп, — ломко выдыхаю я. А потом подскакиваю на ноги — и бегу, бегу из последних сил к двери, два шага расстояния кажутся мне бесконечностью, я нащупываю дверную ручку… — Не старайтесь, — говорит мне Он со сдержанным весельем в голосе. Я дрожу, пальцы соскальзывают, я силюсь распахнуть дверь, выбежать в коридор, куда угодно, только бы из этой комнаты, глотаю проклятия и ужас. — Эти двери, — нараспев тянет Снейп, — не повинуются живым. Ручка плавится в моей ладони, вдоль линии жизни ползёт чернильный уж, на секунду мне видится в нём Нагини, и я кричу от ужаса, и я трясу рукой, силясь стряхнуть его… Но ладонь чиста. Словно тьма впиталась в кожу несводимой печатью. — Не упрямьтесь и возвращайтесь в постель, — говорит мне Снейп с приказными нотками в голосе. У меня кружится голова, мир вокруг расплывается, огнём горит ладонь… Я прихожу в себя в кровати, под одеялом. За окном серо. Я моргаю — и за окном темнеет. Сгущаются тени, из пустоты и черноты собирается Его тощая сутулая фигура. Мне хочется рыдать от бессилия и привычного, но не притупившегося оттого ужаса. Теперь Его отделяет от кровати не больше полушага; меня мутит, я всё жду, что Он ринется вперёд, что Его зубы сомкнутся на моей шее, но Он неподвижен — лишь смотрит, скрестив на груди руки, будто хищник, выжидающий, когда добыча просчитается. На груди — многотонная тяжесть Его взгляда, и я не могу дышать. — Это не моя вина, — хриплю я, когда тяжесть эта становится до того огромна, что трещат, не справляясь с ней, хрупкие рёбра. — Это не моя вина, слышишь, Снейп! Я не хотел… — вдох, выдох, привкус крови во рту, — я не хотел, чтобы… — Вам не холодно, мистер Поттер? — вдруг спрашивает он. И скалится. — Здесь всегда холодно. Даже когда горишь заживо. По моим плечам гарцуют мурашки, во рту застревает то ли вскрик, то ли всхлип, я сворачиваюсь в калачик на своей ледяной кровати, будто это может меня спасти, я прячу лицо, я зажимаю ладонями уши… а Он говорит, говорит, говорит, хрипя, как старая маггловская пластинка: — Когда кожа слезает с обгоревших костей, холод поселяется в них. Меня трясёт, как в лихорадке. Снейп подбирается ближе, ближе, ближе, тьма во мне зовёт Его, а я молю Его не приближаться. Я чувствую Его присутствие в нескольких дюймах от меня, и, когда на моё плечо опускается Его ледяная ладонь, я готов закричать — но не могу, только судорожно хватаю ртом воздух и дрожу. — Бедный милый мистер Поттер, — нежно говорит мне Снейп, — вы сходите с ума. Моё лицо неохотно лижет слабый солнечный луч. Меня тошнит; я давлюсь кислыми, ядовитыми всхлипами, с трудом поднимаюсь на ноги, вцепляюсь в изголовье кровати — меня ведёт из стороны в сторону, слабое тело не подчиняется, но я упрямо толкаю кровать дальше и дальше от угла, к противоположной стене. Как, оказывается, мала эта комната, которая всегда казалась мне огромной; хватит шести больших шагов, чтобы преодолеть расстояние от окна до кровати. Или и эти стены больше не принадлежат мне и сжимаются, как капкан на лапе добычи? Обессиленный, я падаю на подушку и зажмуриваюсь. Когда я открываю глаза, кровать стоит на прежнем месте. А прямо надо мной склоняется Снейп. Я с лёгкостью могу различить крючковатый нос, суровые брови, острые линии скул и подбородка. Он почти улыбается. Я почти рыдаю. — Неужели вы мне не рады? — спрашивает Снейп почти с нежностью. — Будь я жив, вы были бы счастливы, прикоснись я к вам так, мистер Поттер… — Его голос — бархатное мурлыканье, Его пальцы на моей щеке — лёд и металл. Я дрожу. Снейп смеётся. — Разве не этого тебе хотелось, Гар-ри? Меня пробирает дрожью, я подскакиваю, глухо выдыхая, судорожно сучу ногами, силясь отползти подальше от этой ладони, от этого голоса, от этих глаз… Мёртвый Северус Снейп знакомо выгибает бровь. — Я знаю о тебе всё, — говорит Он, и, глядя в эти пустые глазницы, я с ужасом понимаю, что это правда. — Я знаю, как ты ненавидел меня… презирал… боялся… — каждое Его слово сопровождается крошечным шагом, а я не могу пошевелиться, совсем, совсем не могу, только трясусь и умоляю всех известных мне богов о спасении. Он подбирается совсем близко, белое лицо — напротив моего собственного. — Я знаю, — интимно шепчет Снейп, — зна-аю. Как тебе хотелось… о, глупому маленькому Герою многого хотелось, — сухая ладонь по-паучьи ползёт вверх по моему колену, к бедру, и я силюсь пошевелиться, прервать это неправильное, омерзительное прикосновение, но меня словно сковывает изнутри могильным холодом — нет сил даже на то, чтобы сделать вдох, печёт от нехватки кислорода лёгкие, я захлёбываюсь, давлюсь воздухом, судорожно и слепо ищу ладонью волшебную палочку, но её нет, нет, нет, и я не знаю, где она, и у меня нет ни сил, ни магии, чтобы отыскать её, и… — Как причудливо ярость переплетается с похотью, — нежно говорит Снейп. — Такая смесь порождает удивительные желания. Удивительную связь. Мне некуда деться от адского пламени его глаз, я горю, я замерзаю заживо, мне хочется умереть и отчаянно хочется жить. — Помноженная на отчаяние, она создаёт неразрывные узы, — продолжает Снейп хриплым шёпотом. Нет, я не верю, я смотрю на Него почти с надеждой, я жду, что это окажется ложью, вывертом подсознания, очередным бредом сумасшедшего, я согласен пойти к колдомедику, пойти куда угодно, лишь бы это закончилось!.. Белые пальцы смыкаются на моём бедре, вонзаются глубоко в кожу когти, и это больно, и горячо, и неправильно, грязно-сладко, будто теперь и моё тело — не моё, а Его, будто теперь жар внутри подчиняется желаниям мертвеца, будто теперь я… — Крошечная комната с нарисованной дверью, вечная тьма за окном… — говорит Снейп, и я замираю, как кролик перед удавом. — Ты останешься тут навсегда, глупый маленький Герой. Или… Когтистый палец чертит линию на моей щеке, остро и пряно пахнет кровью, Снейп демонстративно слизывает густую каплю, а меня трясёт то ли от страха, то ли от отвращения, то ли от этого невозможного, придуманного, внушённого Им мне желания. Он усмехается — и меня обжигает изнутри. Он соскальзывает болезненной лаской на мою шею — и у меня перехватывает дыхание, а в груди беснуется сходящее с ума сердце. Будто Он властен не только над телом, но и над душой — как часть от целого, как крестраж, собранный из тьмы и боли. — Или я заберу тебя с собой, — рокочуще тянет Снейп, сжимая когтистыми пальцами мой подбородок. Мне хочется рассмеяться Ему в лицо. Выплюнуть: я умирал слишком часто, чтобы умереть теперь. Отказаться, сойти с ума, застрять в этой комнате с голыми стенами и несуществующей дверью навеки, только бы больше никогда не видеть этого жуткого белого лица, не чувствовать лживого, грязного жара от Его прикосновений, не слышать голоса, который тогда, в прошлой жизни, был для меня ничем и всем, только бы… Давлюсь сухим рыдающим вздохом. Что такого Он видит в моих глазах, что вдруг начинает смеяться? — Больно не будет, — говорит Он мягко, с неожиданной нежностью привлекая меня к себе. — Больше не будет. И, когда ледяные мёртвые губы прижимаются к моим собственным в остром, злом, отдающем кровью поцелуе, я отчего-то не чувствую ни-че-го. Только облегчение. И благословенную пустоту.