Милый, дорогой, любимый (Dear, dearer, dearest)

Мой дорогой Гамильтон, Твоё письмо насквозь пронизано беспокойством, что я считаю необходимым тебя уверить – со мной всё в порядке. Несмотря на то что нередко людям кажется, будто я грущу, я нахожусь в приподнятом настроении. Возможно, мой меланхоличный вид вызван каким-то особенностями характера, постоянной замкнутостью и бесконечными разочарованиями, что неизменно следуют за чересчур высокими ожиданиями. Ведь моя жизнь на данный момент просто прекрасна. Передо мной стоит высокая и значимая цель, ради достижения которой я много и усердно работаю. И пусть я часто не уверен в своих решениях, пусть неудачи и переживания – мои неизбежные спутники на таком трудном пути, но я, во всяком случае, не заскучаю. Ты, дорогой мой, одновременно и утешаешь меня, отвлекая от серой действительности, и мучаешь невыносимо. А ведь когда-то я был способен мыслить здраво, пусть это смелое утверждение и мало чем обосновано. Исправить ситуацию сложно, и всё, что я могу – это попытаться вновь стать достойным твоих объятий и траты времени, а взамен быть тебе во всём поддержкой. Очень прошу, поинтересуйся у Лафайета, какие именно «военные таланты» он показал сразу восьмидесяти британским солдатам, что настолько всех их поразил. Видимо, та битва была намного более выделяющейся, чем я предполагал, и очень надеюсь, что Лафайет после виделся с врачом. Кто знает, что за недуг мог наслать на него враг? А что насчёт Вас, уважаемый сэр, возвращайтесь сюда, когда потеплеет, и я приложу все усилия, чтобы поднять Вам настроение – я буду со всей тщательностью и упорством перечислять ваши заслуги. Вероятно, это займёт несколько дней. Всегда твой, Дж. Лоуренс.

***

Отложив последнее пришедшее письмо, Гамильтон не может не рассмеяться. Лоуренс не изменяет себе даже во время болезни, которая, как подозревал Гамильтон, серьёзнее, чем тот пытается ему доказать, - Джон владеет искусством остроумия так же виртуозно, как и шпагой, готовясь в любой момент поразить любого, кто по глупости окажется рядом. Держит ли Лоуренс окружающих в страхе? Джон не сумеет его оттолкнуть, уверен Александр, потому как неуёмное любопытство и всё более растущая привязанность в самом Гамильтоне слишком велики, чтобы позволить ему отступить. Он хочет стать ближе. Это даже не желание, это необходимость.

***

Дорогой Лоуренс, Мне думается, что то, о чём ты говоришь, с трудом можно назвать меланхолией. Скорее ты, как человек чести, настолько яро и искренне стремишься к возвышенным и бесконечно благородным целям, что невозможность так скоро достичь их приводит тебя в отчаяние. Ты к себе слишком строг. Каждая твоя небольшая, но значимая победа, что ты совершаешь изо дня в день, каждая капля пота, сорвавшаяся с твоего лба во время усиленной работы, - всё это делает тебя таким, какой ты есть, - уважаемым и почитаемым всеми солдатом. Уверяю тебя, что ни одна твоя заслуга не остаётся незамеченной. Я знаю это. Да и кто вообще способен не выделить тебя средь сотен других? Абсолютно точно не я. Ты вновь принижаешь себя, говоря, что в последнее время не в состоянии сосредоточиться ни на каких делах. Твой разум всегда с тобою, но, если вдруг я во время одной из прогулок, встречу его блуждающим по лесным тропам, то обязательно привяжу его на поводок и отвезу к тебе лично. Но возможно, твоё самочувствие значительно ухудшилось со времени моего последнего визита. Знаешь, я всегда находил, что хороший, серьёзный спор или беседа – великолепное средство для успокоения души и тела. Если это и правда так, то ты быстро придёшь в порядок. Поэтому я должен настаивать на том, чтобы ты позволил мне провести с тобой немного времени и поработать над снятием стресса. Я в этом хорош. Лафайет заявляет, что твои намёки ему отвратительны, и только лишь его глубокая привязанность спасает тебя от участи быть вызванным на дуэль. Он также очень сожалеет, что не может сейчас найти время для поединка, «потому что полностью поглощён близким общением с твоей милой матушкой, которая, как говорят, тоскует по любви хлеще любого солдата в лагере». Лафайету кажется, что он весьма и весьма забавен, и мне, признаюсь, даже дороги чем-то ваши глупые шуточные ссоры. Преданный тебе, А. Гам.