tell me...

Стрелка часов уже давно как перевалила за полночь, а жёлтая луна высоко висела над верхушками деревьев, которые, словно руками, пытались дотянуться до неё своими тяжелыми и обветшалыми ветками. В общей комнате новоиспечённых пацанок, за перевоспитанием которых следит вся страна, уже давно царит тишина и покой. Камеры выключены, разговоры закончены, напряжение спало. Сейчас помещение наполнено лишь тихими звуками: шуршанием одеял, легким посапыванием и чьим-то неразборчивым бормотанием, которые неподготовленному уху было бы достаточно сложно разобрать. Прошедшая неделя была для каждой девушки нелегкой, каждое испытание отняло немало сил, поэтому лучшее их восстановление — несомненно крепкий глубокий сон, и это все понимали. Да, каждая знала об этом в теории, но не каждая могла применить это на практике. До сегодняшней ночи Аня Горохова думала, что достаточно осведомлена о важности сна для поддержания здоровья, да и практики у неё было больше, чем предостаточно, но все её опасения прямо сейчас принимали существующую форму. Кошмары — тревожные, пугающие, страшные сновидения, считающиеся ничем иным, как расстройством сна, которые обычно заканчиваются резким пробуждением в испуге. Об этом Аня знала не понаслышке. Знала, ведь на какое-то время она успела и позабыть, что значит просыпаться в слезах, с подавленным в горле криком и сжатой в кулаках простынью. Много лет прошло с того момента, как девушка, пытавшись восстановить сердцебиение после очередного такого пробуждения, мысленно говорила с отцом, а после засыпала самым что ни на есть крепким сном, уверенная, что теперь его ничто не потревожит, ведь папа всегда приглядывает за своей малышкой. И сегодня, напуганная до невозможности возвращением кошмаров в её спокойный безмятежный сон, Аня просила отца помочь ей, крепко зажмурившись и прижав край тонкой простыни к груди. По щекам, как и четыре года назад, когда в последний раз она просыпалась так посреди ночи, текли слёзы, а сердце в груди колотилось как бешеное, словно пыталось вырваться наружу. «Нет-нет, не может быть, только не это, пожалуйста, только не снова» — мысленно молила она, утирая руками такие непрошенные и ненавистные солёные капли. Аня пролежала так не более десяти минут, боясь пошевелиться, постепенно приходя в себя от перенесённого ужаса. Сейчас она была так беззащитна, так слаба. Сейчас она была снова той маленькой девочкой, которая хотела бы ласки и тепла, обычного — уткнуться в отцовскую грудь и рассказать о всех своих кошмарах ему наяву, а не в своей голове. В этот момент она была самой собой, а не той сильной и грубой, холодной и жесткой — самой настоящей пацанкой. И это бесило её. До невозможности. Бесило, что так легко с ней может играть её собственное подсознание, что она чуть ли не вмиг может стать полностью противоположной самой себе, что чёртовы ужасы вновь влезли в голову. Но больше всего её бесило то, что её такую маленькую и беззащитную могут увидеть девочки, которые, кажется, всё также мирно посапывали на своих кроватях. Поэтому, не теряя больше не минуты, Горохова, нырнув рукой под матрас и вытянув оттуда почти пустую пачку сигарет, соскочила с постели и быстрыми, но тихими шагами, наплевав на незабранные волосы и босые ноги, засеменила к двери, не заметив, что в эту ночь не только её кровать пустует без хозяйки с бессонницей.