Мать - Сыра Земля

      — Александр Христофорыч, вы же слышите меня? Земля туточки рыхлая, руками все комья сам разбил, чтобы тепло вам сохранить, слышно должно быть… Все твердят, что вы тот свет отправиться сподобились. Только не поверил я, да и другим то же самое твержу. Куда же мы без вас, совсем живые без помощи вашей нас одолеют, — приглушенный голос Тесака звучал над кладбищем. Правда, не шли далеко слова его: утопали в клубах плотного тягучего тумана, что утром этим на окрестности Диканьки опустился.        Мельчайшие капли воды. Морозный воздух — и именно сейчас самый холодный. Известное дело — время-то рассветное, лучам согревающим по земле бы скользить, только густой лес точно непреодолимая стена солнечный диск скрывает, лишь на кронах липовых да дубовых отблески пляшут. Кресты повсюду православные — и свежие, что буквально несколько дней назад поставлены, и старые — к земле накренившиеся, с давно стершимися надписями — имена, чай, уже даже и родственники не вспомнят.       Сырость. Холод. Смерть.       И… Отчаяние?        Навряд ли. Живому-то конечно, непривычно да страшно, а мертвым, да еще и нечистым — стихия родная. Обыденным за долгие годы стало.        Как бы ни старались плотники деревенские, все равно щели в крышке гроба остались. Земля черная через них, словно песок влажный, прямиком на лицо сыпалась. Доски ледяные не только холодом, но и водой за ночь напитались, хорошо хоть Тесак додумался на дно гроба тряпье какое-то постелить, иначе совсем невозможно было бы. С другой стороны, грех жаловаться: кого-то и навсегда в могиле оставляли, здесь же — лишь переждать немного, вынужденно, из-за всего случившегося. А холод — не уверен был Александр Христофорович Бинх, что предпочел бы, предоставь ему кто выбор: кости свои древние в гробу морозить или пламени жар телом ощущать. Забавное дело, века четыре, почитай, уже прошло, как его на костре сожгли, а к огню нелюбовь никуда не делась.        С другой стороны — разве не имеет право на небольшие причуды лучший в Российской Империи специалист по проблемам с живыми?        Только не о холоде сейчас были все помыслы вполне живого Александра Христофоровича (насколько слово «живой» вообще может относиться к давно сожженному на костре колдуну). Да и не о щелях в гробу — плевать, что из-за них Александр Христофорович отчетливо ощущал, как что-то малоприятное, имеющее минимум сотню ног, ползет прямо по его шее от уха, явно намереваясь забраться под воротник. А то, что пошевелиться и сбросить эту мерзость с себя не мог, то его собственная вина. Сам ошибок множество наделал, теперь расплачивается.        Но именно из-за этих ошибок Александр Христофорович был в ярости.         — …Орденский этот еще, Яков Петрович, ведьму-то нашу с собой увез, все тайнами государственными стращал, да какие тайны в Диканьке, всем известно тут же стало. А закон, орденскими самими придуманный, что говорит — коли наша то ведьма, так и судить ее нам, нечисти местной. Все про закон этот помнят, из каждой хаты разговоры да недовольство слышатся, как бы не сотворил кто чего… Я им пригрозил, да кто ж меня слушать без вас будет, — продолжал рассказ свой Тесак. Недолго они знакомы были, да только верность долгу своему (то ли перед начальником своим временным, то ли перед таким же, как и он сам — нечистыми всех мастей) заставляла Тесака сейчас в курсе происходящего Александра Христофоровича держать. Право, занятно: не уверен до конца в правоте своей, а все равно на могиле почившего время проводит, словно не могут быть пустыми усилия эти.        Сам Александр Христофорович слова Тесака слушал вполуха: ясно было, что с собой Гуро заберет Марию, если вступиться за нее некому будет. Злобе да ярости своей предавался — позже некогда злиться будет, дел в Диканьке еще предостаточно.        Будь тысячу раз проклят чертов Орден! Сколько раз за свою жизнь (не то, чтобы очень уж долгую) и посмертие (куда более длительное) Александр Христофорович проклинал этих храмовников. С самого начала не задались с ними отношения. Живым он был, когда впервые с Орденом столкнулся, и по свой вине роскоши выбора стороны лишился: не зря наставник его все сказывал, что покуда не воскрес колдун — ничего он толкового из себя не представляет. Так нет же, молодой да гордый, в самую гущу событий полез. Его та идея была — соглашение между миром нечистых и миром живых, чтобы одни других не изводили без меры. Только вот при Иоанне Четвертом война полным ходом шла, явно не ко времени идея была. Орденские, конечно, сделали вид, что ничего против мысли о законах таких не имеют, обсудить готовы, даже на переговоры пригласили.        А вот с переговоров просто уйти не удалось. Да и переговоров-то не было — на костер отправили. С колдунами и ведьмами ведь как: покуда живой — хоть той, хоть другой стороне служи, сам решаешь. Но если за нечисть какую колдун заступится... Ордену дай повод только — казнят, и судилища устраивать не станут. Чепуха это все, что не жгли людей на кострах в России: и простой люд, и священники в пламени гибли. Вот и Александру Христофоровичу досталось. Правда, повезло — в мир полуденный вернулся, как душа, свидетелями гибели проклятая. Злой, как черти под Черниговом, с сотню лет к огню не приближался, даже на солнце косо поглядывал. Смирился, конечно, со временем: все лучше, чем в преисподней вечность коротать.        Война между Орденом и нечистыми ко временам церковной реформы поутихла, нежити не так много осталось, и не стояли уже насмерть стороны враждующие — тогда-то мысль давняя о соглашении пригодилась. И живым, и нечистым то на руку было: во многих селениях мертвые с живыми вместе обитали, договариваться приходилось. Едва ли не год проект законов будущих обсуждали, из представителей от нечисти и сам Александр Христофорович побывал. Живых же Орденские представляли: монахи больше, да бояр несколько — все к царю приближенные. Ко времени Петра Великого, к слову, состав Ордена здорово преобразился: церковного люда почти не осталось, дворяне мест в круге управляющем заняли. Сам Император к концу царствования своего объявил, что миру нечисти не стоит без нужды особой живым открываться: пусть живут себе спокойно в неведении. Не тайна за семью печатями, но разглашать сведения не рекомендовано.        Бюрократы чертовы.       Названия свои менял Орден, люди новые появлялись, да только существование свое прекращать и не думал. А сейчас… Почти полностью под власть Бенкендорфа перешел, тайным обществом считается (никак господа-дворяне первенство свое перед церковниками показать вздумали), и только Легион - подразделение особое - монахи возглавляют, главе всего Ордена лишь формально подчиняясь. Легион и затеял новую охоту за нечистью, что покрупнее, посильнее, или просто досаждает власти живых. Руки их развязаны: действия свои пунктом соглашения об исключительных случаях вмешательства подкрепляют. Остановить же - некому, от новой войны только и удерживает, что тщательно своих жертв монахи выбирают, внимания не привлекая.        Не приведи бес с монахами Легиона столкнуться. Ни один специалист или уполномоченный с такой проблемой не справится. Хома Брут из их братства и был — бедная Ульяна, даже узнай руку монашескую Александр Христофорович, вряд ли смог бы помочь колдовке несчастной.       Соглашение зыбким совсем было, но словно за соломинку ухватился мир нечистых - не все владыке ада прислуживают, а выжить-то хочется. И бесчинства Легиона терпели, и закон новоявленный соблюдать пытались... Законы, правда, запутанными вышли, вот и появилась нужда у нечисти в тех, кто бы разобраться помог необразованному в зауми такой. Не юристы — ремесленники своего рода: соглашение толковать да на месте дело разрешить. Если нужно — Орденских привлечь, да содействовать им во всем, местных от них защитить.        В Диканьке так и получилось — селение местное издавна нечистым считалось, живых здесь — от силы пара человек, а остальные — мавки, самоубийцы, черти с бесами да колдуны. Живут, никого не трогают, друг другу по мелочи пакости разные творят, чтобы совсем с тоски не зачахнуть. И вдруг — живые повадились местных истреблять. Почерк явно колдовской был — двенадцать девиц да один воскресший, убийства по праздникам, только кто бы сразу в приглашении о том Александру Христофоровичу поведал. Одно слово — нечисть необразованная.        Знал бы сразу — меньшей кровью дело бы обошлось.        Только и удалось на месте выяснить, что живые здесь дела свои творят, да не один — двое колдунов, не меньше. Все по правилам сделал Александр Христофорович: как разобрался слегка в делах местных, треуголку с камзолом надел (глава полиции местной уже лет сто как на тот свет отправился, удивляться оставалось, как костюм такой среди пыли да грязи не истлел за это время), да в Петербург сообщил — прямиком в Третье Отделение.        Тут-то и посыпались проблемы. Сначала представитель Ордена соизволил приехать не один: с писарем, который явно о нечисти-то не знал, не то что о законах и соглашениях. Живые, еще и незнакомцы для поселения — об их же безопасности Александр Христофорович беспокоился, под защиту хотел взять, к себе звал — нет, отказались, гордость с нечистым жить не позволила. А о нем кто подумает? О том, что едва ли не каждую минуту следом ходить вынужден оказался, чтобы колдун какой проклятием не осчастливил? Гуро и вовсе мгновенно возомнил себя хозяином положения — не то, чтобы закон такое запрещал, только не принято это было. На равных в делах подобных нечистые и орденские работать старались, а тут… Однако и это стерпел Александр Христофорович.        Ганна, хозяйственная красавица-ведьма, сколько она для местных сделала — и ее убить пришлось. Глупая, на писаря напала — а Орден такого бы не простил, с собой бы Гуро ее увез, и лишь демонам известно, что бы с ней сотворили. Потом смерть эта фальшивая на пожаре — сколько ночей бессонных Александр Христофорович провел, пытаясь придумать, как объяснить Ордену, что случайность это — и незачем нечисть местную истреблять. Писарь, ухитрившийся влезть в мелкие семейные споры местных ведьм — снова едва с жизнью не расстался, Хавронья не так уж и проста всегда была. Хома Брут, решивший за Вием охотиться именно в Диканьке...        И все, абсолютно все на его давно уже седую голову.        Семеро девиц, погибших из-за блестящей идеи господина писаря… Он, Александр Христофорович, и сам виноват был в этом, и куда сильнее — понадеялся, что чутье тому какое поможет, да зря. Хоть и темный, а все равно мальчишка неразумный, что с него взять. Не по злому умыслу, да простота хуже воровства бывает. Ухитриться рассказать двум колдунам, где будут их следующие жертвы. Просто феноменальное невезение, никакой наукой не исправишь.        Сейчас Александр Христофорович был уверен: специально Гуро сюда писаря привез. И не в воскресшей его природе дело. Уже тогда, в Петербурге, орденский понял: Гоголь — идеальная фигура для того, чтобы отвлечь местных. Приезжий темный, который, не понимая, что происходит вокруг, со своим идеализмом и преданностью «учителю» обязательно будет вмешиваться в любое странное, на его взгляд, дело. Не удивительно, что в итоге местные его едва не казнили, искренне считая душегубом.        Именно тогда все совершенно вышло из-под контроля.        Да, Гуро вернулся очень своевременно: точно из доброты душевной посчитал необходимым снять с плеч Александра Христофоровича часть проблем. Будто не по вине Гуро они возникли.       А потом… Приговор колдунам за все содеянное давно вынесен был — смерть, закон так предписывал. И не от рук орденских, стало быть палачом в любом случае Александру Христофоровичу пришлось бы. Работа такая. Колдуна он легко отправил на тот свет: знал, куда собирается, все пули зельем особым обработал, так что не воскреснет уже граф Данишевский. Жену его следом отправить стоило — да не справился. За Гоголем не уследил - тот ошейник, нечисть сил лишающий, снял, стоило орденскому его отвлечь. Не за мертвыми колдунами Гуро в Диканьку прибыл: снова Орден задумал что-то, вот им бессмертие и понадобилось. И тут - такое счастливое совпадение... Будто и сам орденский даром предвидения обладал.       Но кто окончательно спутал все карты — так это объявившаяся Мария. Воскресшая колдунья, уж если чья судьба и была в ведении нечистых — так ее. И зла на ней никакого не было — не убивала она местных, в дела Ордена не вмешивалась, только желание мести ее и погубило.       Пытался Александр Христофорович ее остановить — без толку. Даже отправь он Марию в преисподнюю — вернулась бы, хозяин ее назад бы отправил. И не терзаться бы сейчас Александру Христофоровичу от осознания собственной бесполезности. Правда, все это совсем уж крайний случай — клинок-то обычный, отдохнула бы Мария без сил, да дня через три снова на ногах стояла, а сестрица ее смертная уже бы перед судом Всевышнего предстала. Кто же на своего брата будет смертельным оружием без необходимости нападать.        Благими намерениями, как говорится. Его собственным клинком Мария ударить изловчилась. Чудовищная ирония. Он — в могиле, а ее Гуро под белые рученьки увел.        Будь тысячу раз проклят Орден. И Яков Петрович Гуро вместе с ним.         — Вы набирайтесь сил, я же знаю немного, хоть подзабыл, правда, не уразумел сразу, зачем вы господина Гоголя хоронить так спешно велели. Мать – Сыра Земля, она силу нашему брату дает, так мне Оксана все сказывала… — не уходил все Тесак, рассказывать продолжал, да точно надежда в голосе его теплилась. А вдруг ответят?        Смышлёный парень, пусть и не всегда смекалки хватало: сообразил, что и как, похороны организовал — такие, чтобы в случае чего под лучи полуденные Александр Христофорович мог вернуться. И на том спасибо — выберется отсюда, да к знакомым старым обратится. Вдруг можно еще чем Марии помочь. Не бросать же глупую в беде.        И Тесака с собой возьмет: нечего тому в Диканьке вечность коротать, а ему помощник нужен. Молодой Тесак еще, ветер в голове гуляет — сам сказывал, как среди нечисти оказался. Полсотни лет тому назад девицу одну любил, а та за другого замуж пошла, вот он и повесился. Родители сразу отреклись — самоубийца в семье, грех какой. Батюшка отпевать отказался, похоронили за оградой церковной… Вот душа неприкаянная на этот свет и вернулась. До сих пор шрам от веревки то за воротником, то под шарфом прячет — стыдно. Девица та уж бабушка давно, а Тесак все узел обережный, ею подаренный, хранит. Ничего, несколько встреч с Орденом — и романтизм весь закончится.        Оксана… Болью имя это в душе Александра Христофоровича откликнулось. Умница девушка, сразу поняла, что к чему (писарь-то темным оказался, своим, можно сказать), Александру Христофоровичу тут же обо всем поведала. Обучать парнишку взялась, чтобы дел каких ненароком не натворил, добрая душа. За одно только это Александр Христофорович был Оксане благодарен. Жаль девицу — влюбилась в это горе неуклюжее, столько бед из-за него обрела… Нет, нельзя о ней сейчас думать, даже давно мертвое сердце Александра Христофоровича она тронула, лишь в лучшее верить остается. Воскресил Оксану Данишевский, а кто знает, каким уговор их был, и где душа ее сейчас скитается.       Слишком много юных дарований на его голову в одном-единственном деле.       Даже писарь — разве заслуживал он все, что с ним случилось? Теперь-то, после третьего воскрешения, Орден его из виду не выпустит. Ему бы учителя хорошего, да уехать куда, где до него никто не доберется… Только кто же его на путь верный наставит?        Будь проклят чертов Орден.       Зубами Александр Христофорович скрипнул, руки в кулаки сжались: возвращала землица силы сыну своему. Наверх пора, да поскорее. В Диканьке заканчивать и — в Петербург.         — Александр Христофорович, вам там не холодно? Выбирайтесь уже, а то я не уверен, что вы голос мой отсюда слышите. Всю жизнь мечтал увидеть, как именно нечисть из могилы выходит: сами выкапываетесь, колдуете там или-таки просто помочь откопать вас просите? — насмешливый голос прервал размышления Александра Христофоровича.        Чудовищно знакомый насмешливый голос.