Мать - Сыра Земля

      Страдай Александр Христофорович от дурных снов, точно бы в кошмарах его голос этот преследовал.       Яков Петрович Гуро, собственной персоной.       И что только этому орденскому здесь нужно? Двух дней не прошло, как ведьму, за которой охотился, заполучил, и Диканьку вместе с нечистью местной забыть может как страшный сон, дальше великолепием Петербурга и удобствами столичными наслаждаться.       Нет. Вернулся зачем-то.       Еще и на могилу к нему пришел: снова идеей какой безумной загорелся, выгоды для Ордена ищет. Или того хуже... Боится, что местные тайну Всадника скрыть не способны, дозволение высочайшее на устранение опасности такой получил...       Час от часу не легче.       — Да что же вы, господин следователь, мертвых тревожите, не по-христиански это, — в воображении Александра Христофоровича появилась непрошеная картина: Тесак, исподлобья поглядывая на орденского, пытается призвать того к порядку.       — Мертвых тут и не растревожишь, а тот, к кому я обращаюсь, прекрасно меня слышит, — даже через несколько аршин рыхлой земли равнодушный тон орденского слышался. — Вы бы, милейший, лучше бы за лопатой сбегали — не желает господин полицмейстер на свет Божий выбираться, помогать придется…       Будь проклят чертов Орден. Александра Христофоровича охватило совершенно глупое желание чем-нибудь ударить Гуро. Хорошо бы проклятием каким — только в голову не шло ничего. Да что он за колдун, как до дела дойдет — ни одного заклинания, даже шепотка последнего не вспомнит. С другой стороны - можно еще кулаком, да посильнее, чтобы хрящи да кости захрустели, запах крови почувствовать… Чтобы весь лоск с орденского слетел. Жаль, нельзя — закон запрещает. Нарушишь — не только сам, так и остальные расплачиваться будут. И те, кого защищать по долгу службы надобно…       Неизвестно еще, какая блажь орденскому в голову пришла. Потерпеть немного, выслушать, а там, может, уже и сдерживаться смысла не будет - все один конец.       — Все о-о-одно, не пущу Александра Христофоровича тревожить, хоть на каторгу посылайте! — глухой звук следом послышался, и затихло вдруг все. Никак, на своем стоять Тесак пытался, да сам же смелости своей удивился.       — Да что же вы, грудью могилу защищать будете? Вы даже в том, жив ли ваш Александр Христофорович, не уверены, — сколько удивления в словах! Орденские… Все нечистых сбродом каким считают, даже на привязанность или верность слову неспособных.       Лишь бурчание неразборчивое ответом Гуро было.       Что ж, и без того достаточно отдохнул. Незачем свои проблемы на чужие плечи перекладывать. Для того и приехал — чтобы живые никого в Диканьке не донимали. Сил уже поднабрался, справится. А вот орденский и пожалеть может, что так по-хозяйски решает, кому и что делать.       Пара фраз — не заклинание, лишь просьба тихая к землице-матушке. Она силы дает, поддерживает да от совсем дурного сберегает. Вот и сейчас: услыхала сына своего недостойного, путь наверх открыла — точно в небытие комья земли отправились. Одного движения сильного хватило, чтобы гвозди погнулись: молодец, Тесак — проследил, чтобы крышку гроба крепко не прибивали.       — Александр Христофорыч! — навстречу Тесак кинулся, выбраться из ямы помогая. Полезной помощь оказалась: как бы лучше он себя не чувствовал, а силы в руках не было совсем. Ноги и вовсе не слушались: приятно было себя обманывать тем, что грязь в сапоги набившаяся тому виной, а не слабость от раны недавней. Сейчас бы в кресло какое упасть, да в себя прийти… Кто ж такую роскошь ему позволит.       — Ну вот, а вы все заладили — мертвых, мертвых. С выздоровлением вас, Александр Христофорович, как отдохнули? — орденский точно не заметил взгляда тяжелого, ему адресованный. Не сорваться бы…       — Тесак, треуголку мою… — обманчиво-спокойная реплика, будто и не стоит рядом чужой. Контроль этот тяжело давался: даже голос, того и гляди, чувства, внутри кипящие, выдаст.       Осознание вспышкой обжигающей пришло: орденский — не просто чужак, коих в мире подлунному тысячи ходит. Случившееся здесь, в Диканьке, уже не было обычной работой, о которой можно забыть через пару недель. Личным стало. Тринадцать жертв — и это только тех, кто погиб ради ритуала Данишевской. А сколько еще безвинно пострадало? Не просто его, Александра Христофоровича, ошибки. Орден и лично Гуро со своим выбором тактики, со своими целями — лишь все вместе к итогу печальному привело.       Воображаемый список того, за что стоит ненавидеть Орден, и без того разросшийся до размеров Священного Писания, пополнился еще одним пунктом.       Ни разу больше не взглянув на Гуро, нарочито-твердым движением треуголку, уже привычной ставшую, на голову водрузил, да ремни, Тесаком поданные, застегнул. Дрогнула рука, стоило клинок сломанный увидеть, да только с волнением неясным в мгновение справился. Невозмутимо сабли останки в ножны загнал, да выпрямился гордо:       — Полагаю, отдыхать мне бы меньше пришлось, не позволь вы себе в особняке Данишевских вздремнуть самую малость, — не сдержался, да всю горечь в слова эти вложил. Лишь укол встречный — вот все, что позволить себе нечистый перед орденским мог, да и то без лишних свидетелей. — Теперь же - суток не прошло, уже слезы на могиле моей не проливаете. Какие же звери в Диканьку вас так спешно вернули?       На мгновение опустил голову орденский, словно задумался. Неужели мысль в голову пришла, что с Всадником-Данишевской в одиночку не справился бы? Долго молчал орденский, на трость опираясь — дьявол его раздери, и ведь ни на дюйм та в землю не ушла! Как только на этом чертовом кладбище камень найти ухитрился…       — Хорошо, будь по-вашему. Согласен, не сдержался я тогда у Данишевских, зря на вас так набросился, — невозмутимо произнес орденский, точно не слыша, как недоверчиво фыркнул Александр Христофорович, явно прервать реплику пытаясь. — Это не извинения, и не думайте. Скрывать не буду — светлых чувств к вам я и вовсе не испытываю. Будь моя на то воля — и не подумал бы вернуться.       Ни словом, ни взглядом Александр Христофорович своего отношения к сказанному больше не выказал: лишь чуточку слишком увлеченно натягивал кожаные перчатки.       — Мы так и будем здесь беседовать? — в точно случайном вопросе орденского ощущалась едва уловимая нервозность. - Место это явно к разговору душевному не располагает.       — Почему бы и нет? При первой нашей встрече вы так категорично отказались от моего общества, что я даже не осмелюсь вновь приглашать вас в нечто более… Подобающее, — ребячество, какое ребячество. Но как тепло на душе от такого пустяка. — А здесь, на кладбище, даже символично — столько павших в нашем общем деле, что вы, верно, даже не знаете, что делать от избытка чувств.       Нет, только вчера на этот свет вернувшийся не поймет причину такого волнения орденского. Перед ним — нечистый, только что в земле силы восстановивший. Да еще и от временной могилы своей далеко не отошел. Выкинь он что-то неожиданное — кто-нибудь из монахов Легиона справился бы, а вот рядовой член Ордена… Определенно нет. Да, последствия подобного будут крайне неприятны, но орденскому это будет уже безразлично.       Лишь самое небольшое преимущество. Предполагаемое, которое пока никто реализовывать никто не собирается… Как бы сильно ни хотелось. Остается наслаждаться моментом.       — Хорошо. Быть может, хотя бы помощника отошлете? — попытка вернуть себе контроль над ситуацией. Потрясающее самообладание: лишь долгие годы работы с орденскими позволяли заметить, насколько Гуро непривычно быть в роли жертвы, пусть жертвой он себя до последнего не признает. — Разговор наш явно не для чужих ушей.       Съежился Тесак под суровым взглядом Гуро, в сторону дернулся неуклюже, да только жестом решительным остановил его Александр Христофорович, безотчетно в кулак руку свободную сжимая: в воцарившейся тишине отчетливо слышалось, как заскрипели перчатки.       — Не отошлю. Ваши полномочия в Диканьке истекли, насколько я помню. А мне еще вместе с Тесаком последствия недавних событий ликвидировать. Простите великодушно, господин Гуро, но помощнику своему я доверяю, — ох, и отыграются на нем за подобную дерзость.       Позже это будет, что ему терять, один раз уже казнили.       С плохо сыгранным равнодушием плечи расправил орденский, да взглядом чуть презрительным ближайший могильный крест одарил:       — Что ж, ваше дело, — неспешно Гуро поправил манжеты белоснежной рубашки, выбившиеся из-под рукавов: и без того неуместное на кладбище алое пальто вдруг показалось еще более ярким, чем раньше. — Не буду ходить вокруг да около. Сюда я был вынужден вернуться. На полпути столкнулся с почтовыми… Полученное мною письмо предписывало добиться от вас содействия нашему Обществу. И, как вы понимаете, отчет о том, что вы безвременно почили от собственного же клинка, мое руководство бы не удовлетворил.       С таким трудом удерживаемый контроль над собственными чувствами рассыпался в щепки:       — Вы что, приехали вербовать меня, известного среди нежити специалиста, в свой тысячу раз проклятый Орден?       — Да, дело куда хуже, чем я предполагал. Вы меня в самом деле кретином считаете? — произнес орденский, да лишь поморщился, даже тон его не изменился. — Нет, конечно же. К тому же, не в упрек вам, но я не уверен, что члены нашего Общества не обладают такой свободой мысли и широтой взглядов, что с восторгом примут к себе сожженного на костре колдуна? Да не делайте вы такие глаза, точно зверушка какая. Специалисту вашего уровня имя подделать ничего не стоит, но следы подделки той проследить труда не составит. Не поеду же я, в самом деле, на окраину Империи, не представляя в достаточной мере, что и кто именно меня ждет.       Все-таки смог в этот раз сдержаться Александр Христофорович, только зубами скрипнул:       — Хорошо. Даже если так. Можете прямо сказать, что вы от меня хотите?       — Уже сказал. Содействия, — снова орденский улыбнулся, чувствуя замешательство собеседника. — Думаю, следующий ваш вопрос будет о том, какого рода «содействие», а потом — с чего бы вам оказывать таковое нашему Обществу. Извольте-с… Я со второго вопроса начну, чтобы вам проще смириться с неизбежным было. Помните Марию? Ту самую ведьму, старуху-красавицу. Так вот, она, чтобы избавить себя от некоторых очевидно лишних неудобств, подтолкнула меня к одной забавной мысли. А где же сейчас тринадцатая жертва? Мавка, с которой наш господин Гоголь знался? Оксана, кажется.       — С чего вы взяли, что мне это может быть интересно? — от внезапно навалившейся усталости поморщился Александр Христофорович, да только не пошевелился даже, как бы на землю опуститься ни хотелось бы.       Казалось, каждая реплика Александра Христофоровича веселила орденского все сильнее:       — Хотя бы с того, что ваш помощник о ней вам вести нес, да на меня у могилы наткнулся.       Вздрогнул Александр Христофорович, за рукоять сабли схватился — плевать, что сломано лезвие, и этого хватит — да к орденскому шагнул, только Тесак ему дорогу преградил:       — Александр Христофорыч, хотите, я за казаками отправлюсь, они и при жизни в Сечи Запорожской не оплошали, так что они, с орденским не справятся?       Тесака слова тихие — как ушат воды на голову.       — Дурень совсем что ли? — остановился Александр Христофорович, да головой тряхнул, окончательно успокаиваясь.       — Но исполнительный и инициативный дурень, — уже без насмешки ввернул Гуро. — Оксану к жизни граф Данишевский вернул. А возвращенные к жизни колдовством подобным в чистилище отправляются после смерти…       — Преисподнюю, — машинально поправил Александр Христофорович. — Тесак?       — Правду он говорит, — в сторону Тесак шагнул, голову опустил, да тише мышонка мелкого продолжил. — Нет ее ни на запруде, ни еще где, а времени уже почитай сколько прошло…       Устало Александр Христофорович глаза потер:       — Предположим, в этом вы не соврали. Да что вы с этим делать станете? Разве вам не на руку то, что нежить на тот свет отправляется? А Оксана сама кого хочешь обхитрит, и сама выбраться сможет.       — А тут-то, любезный мой, и начинается самое интересное. Во-первых, я не ошибся — вернуть вы мавку хотите. Но вот в чем вся загвоздка: чем дольше томится красна девица среди зла вселенского, тем для души ее хуже. Видели когда-нибудь приведений? Настоящих, не те отблески почивших душ, а вернувшихся из… преисподней? — точно огоньки восторженные в глазах орденского плясали.       Он что, издевается?       Да как же там проклятие это, рассказывала же Ганна…       — Я вернулся с того света. Тесак. Половина местных, — кажется, все ближе момент, когда простое глубокое дыхание уже не поможет успокоиться. — Что за чушь вы несете?       — А вы меня не слышите, любезный, — Гуро равнодушно пожал плечами. — Не о том я сказать хотел, но даже на вашем примере: вот вы, или помощник ваш — помните преисподнюю? А хозяина местного? Пламя, крики, души страдающие? Хоть что-нибудь?       — Да… Как же… Знамо дело, никто не помнит, то замысел великий есть, — Тесак пробормотал да, искоса на Александра Христофоровича взглянув, шляпу в руках стиснул.       — Вот именно! — театральным жестом подбросил орденский трость, поудобнее перехватил, да на Тесака указал. — Никто из нежити вашей не помнит чистилище. Ни одна проклятая душа! А вот Мария, например, помнит. Она с хозяином огненного подземелья беседовала, он ее лично сюда вернул — и с условиями. Воскресил, можно сказать. А вы, Александр Христофорович, как на этот свет вернулись? Не припоминаете?       Ох, рассказал бы сейчас, как от дыма костра во время казни своей задыхаясь вернуться обещал, чего бы ему то ни стоило. Только прав был орденский - не помнил самого важного Александр Христофорович. Смерть свою, пламя обжигающее, как сознание угасает, и ничего более. Лишь молчать оставалось: странно звучали слова орденского, складно уж слишком, да только обрывать не стоит, вдруг важное что поведает.       — Мария, по ее словам, недолго на том свете пробыла — и то, я вам скажу, совсем характер испортился. А как ее жажда мести душила? Неужели не заметили? — орденский, казалось, совсем забыл, что беседует с ненавистным колдуном - как равному себе объяснял, с восторгом диковинным каждую мысль поясняя. — Понимаете, к чему я клоню? Привидения — как раз те, кто смог сам выбраться, без сделки какой. И разума у них никакого нет — только ненависть к живущему. Как думаете, сможет ли Оксана вернуться в полуденный мир прежней? Уже сомневаетесь?       — Я все равно не понимаю, причем здесь вы с вашим Обществом, — только и смог Александр Христофорович, что сдавленно несколько слов процедить: все пытался не смотреть в сторону подозрительно тяжело дышащего Тесака.       — А теперь вернемся к вашему первому предполагаемому вопросу, — с плохо скрываемым ликованием ближе шагнул орденский, да с наигранным сочувствием продолжил. — Вы с вашим помощником достаточно… Человечны. Вот вы, Александр Христофорович, сюда нежить защищать приехали — а горюете обо всех девушках, погибших от рук Всадника. Среди них и живые были, но вам все равно. Мое руководство такой подход к проблеме устраивает, я и сам с натурой вашей нечистой оттого смириться готов…       — Да вы же ненавидите нас! Нежить, нечисть, кто мы вам, господам столичным… — не сдержался Тесак, перебил орденского. Тот вздрогнул, словно пощечину ему отвесили, да рассвирепел вдруг — будто ложь его выстроенную раскусили или на место больное Тесак наступил.       — Ненавидим? А многие ваши лучшего заслуживают? Ваши… сородичи — толпа тварей, не знающих ни милости, ни сочувствия. Вам дай повод только — и продадитесь за тридцать серебряников, кому угодно. Да вы бы отдали и души свои, в блаженном неведении того, что на свете ином вас дожидается… — оборвал себя орденский, только поздно. Не постороннего то ненависть была, не фанатика из Легиона, не чужака живого - того, кому на своей шкуре горя хлебнуть пришлось, кто сам испытал что-то.       — А вы, Яков Петрович, сам случаем — не из наших? — в сторону шаг сделал Александр Христофорович, спиной от орденского Тесака заслоняя. — Или еще как с нашим братом связаны?       Волком на Александра Христофоровича орденский взглянул. С минуту молчал, да ответил все-таки: с трудом каждое слово ему давалось.       — Прабабка моя — ведьма. Мир она этот давно оставила, да только кровь колдовская всем потомкам жизнь отравляет. Грехи ее вся семья искупить уже не первое десятилетие пытается. Хотя… Иногда быть проклятым от рождения бывает полезным, не так ли? — ровнее голос его вдруг стал, точно на поле изведанное вернулся. — Хотите правду знать? Вас, нечистых, сколько не убивай — все равно не переведетесь. И вы, пока не вмешиваетесь куда не надобно, угрозы особой не представляете. Сосуществовать с вами… возможно. Но со слугами того, кто подземельями правит — мир не наступит.       — Он вам так ненавистен? Тот, кого вы вселенским злом назвали? И отчего же? — надоели беседы эти Александру Христофоровичу. Сотню раз он слышал такое — зло, потерянные души… Утомляют эти истории, коли рассказывают их не одну сотню лет. Лишь из вежливости спросил — да в нужную сторону беседу, сам того не ожидая, повел.       — Я был там. И видел его. Не прямо — но видел. Видел его мир — и если есть способ не допустить таких мучений для живых, то я его найду, — в мгновение какое-то осунулся орденский, точно постарел на добрый десяток лет, потух взгляд его.       — Были? И вас воскресили, стало быть? — изо всех сил пытался Александр Христофорович скептицизму своему воли не давать.       — Легион… Легион давно пытался отправить туда, в тот мир своего представителя. Хотя бы в качестве шпиона… Тех сведений, что от нечисти можно узнать, недостаточно, а тут… Многие погибли, — орденский судорожно сглотнул, взгляд его окончательно расфокусировался. — А я — выжил. Из-за ведьминской крови.       Затягивалась пауза, и не благородство какое виной тому. В лапах Легиона побывать - мало приятного, конечно, кто знает, что монахи со своим же сделать могли ради целей, что им одним ведомы. Вот только сопереживать Гуро не хотелось: не был он агнцем беззащитным в глазах Александра Христофоровича. Сколько грехов на руках его, сколько крови - лишь Всевышний ведает, он пусть и рассудит, кто без вины страдал. Другое занимало Александра Христофоровича: разумом понимал он, что не договорил многое орденский, но в скупой на подробности истории о путешествии в огненные подземелья ни разу не соврал. А если что-то смогло так испугать орденского, работавшего с Легионом, это что-то как минимум заслуживает внимания.       — Так… А с Оксаной-то что? — тишину нарушить решился только Тесак. Снова плечи виновато опустил, да зря: кивнул одобрительно Александр Христофорович.       — Оксана… Погибла не так уж и давно. Если вы нам доверитесь — вероятно, Легион сможет помочь. Постарайтесь не воспринимать это в штыки: другие варианты куда менее привлекательны. Мое руководство обещает ввести вас в курс дела… В Обществе нежить хоть и не любят, но к сотрудничеству готовы. Первый шаг всегда сделать сложнее всего, — уж не было того огня и бравады в голосе орденского. Так тщательно маски всех мастей его натуру истинную скрывали, а тут - слетели вдруг от воспоминаний тягостных. — Вспомните, Александр Христофорович, как сами предлагали когда-то давно Соглашение между нашими мирами. Разве не стоило оно вашей жизни? И если есть враг, куда более серьезный, чем те, кто живет с вами по соседству?       — Тот, на кого вы так отчаянно намекаете… Формально — он и есть наш Создатель. Благодаря ему здесь, в мире полуденном пребываем. Кто он нам, как не отец родной? Так почему нежить должна идти против него? — снова руки в кулаки сжал Александр Христофорович. Медлят они, отчаянно медлят, да только решение поспешное большим злом обернется.       — Создатель? Он вам силу вашу дает? Вы из земли выбрались. И сейчас только благодаря ей на ногах стоите. Мать – Сыра Земля… Она ваша заступница, лишь она вас под крыло свое принимает. Только вы сами этого не понимаете. Поверья ваши древние — забыты, обряды — утрачены… Много ли колдунов помнят, как рану смертельную землица сырая вылечить способна? Ни одно снадобье силой такой не обладает. Жаль, — снова выпрямился орденский, плечами повел, точно дурное с себя стряхнуть пытаясь. Строгим голос его вновь зазвучавший вдруг стал. — Заговорился я, кажется. Подумайте над словами моими. Предложениями такими в наши дни не разбрасываются, а лучшей возможности мавке вашей помочь, чтобы совесть успокоить, может и не представиться. К утру жду ответа, так что в раздумья, любезный, уходить особо не советую.       Вновь поудобнее трость Гуро перехватил, да прочь с кладбища направился, словно спешил куда. Рассеянно взгляд его между могил свежих скользил, черт знает, что помыслы его занимало. Точно уж не о содеянном в Диканьке размышлял, правильно ли себя повел, даже не попытавшись сберечь несчастных от Всадника. Всегда орденские по-своему долг и честь понимали. А ведь писарь его о спасении девушек этих думал, даром, что темный...       Переглянулся с Тесаком Александр Христофорович, да понял, что о важном спросить забыл:       — Что с Гоголем?       Далеко голос его громкий над кладбищем полетел: рассеивался туман, того и гляди из-за леса диск солнечный покажется. Обернулся Гуро, с ошеломленным видом на Александра Христофоровича уставился, точно мысли его прочитали:       — Гоголь? К Обществу он присоединиться отказался, да кто знает, как жизнь повернется. А со мной бесед поддерживать не желает. Молодо-зелено, Александр Христофорович.       Значит, не оставит в покое Гоголя Орден. Что ж, тут аккуратное вмешательство нежити могут и не заметить… Сегодня же друзьям напишет, пусть те свои методы используют.       Только все равно улыбнулся Александр Христофорович едва заметно: молодец, мальчишка. Далеко пойдет. Чутье подсказывало: встретятся они еще с господином писарем, обязательно.