Как хорошо уметь читать

Все же хорошо, что Мария Тимофеевна предложила ему помощь с рубашками, это было очень любезно с ее стороны. Да и прийти к нему с пирогом тоже. Теперь у него и рубашек на пару дней, а еды и того дольше. Жаль, что завтра не будет Коробейникова, он бы поделился с ним своими запасами. Но он может угостить, к примеру, Ульяшина. Нужно только не забыть утром достать сдобу из подпола, где гораздо прохладнее, чем в самом доме и уж тем более сарае, где он вспотел и перпачкался. Хорошо, что в их маленьком домике был водопровод. Ванная комната была оборудована, скорее всего, в бывшем чулане. Она была такой малюсенькой, что настоящей ванны там не поместилось, вместо нее была некая квадратная емкость вроде большого корыта, в которой тем не менее можно было наскоро помыться или хотя бы сполоснуться. Даже освежиться холодной проточной водой, если было лень греть на кухне большую кастрюлю или ведро и нести его в ванную, было гораздо лучше, чем мыться из таза или каждый раз топить баню. Баню они топили только по выходным и когда была в том необходимость. Штольман решил, что топить баню для него одного, это слишком. Он смыл с себя пот, пыль и паутину в том большом корыте, что именовалось ванной, и пошел бриться в кухню, где делал это постоянно, сразу же после переезда поняв, что в тесной комнатушке, где он еле мог повернуться, для этого нет возможности. Сбрив темную щетину, он вытер лицо полотенцем и снова посмотрел в зеркало, которое до этого поставил на кухонный стол. Кто на него оттуда смотрел? Штольман или незаконный Ливен? Кто бы это ни был, он должен был принести чистое полотенце взамен того, что только что использовал. Но у комода в гостиной рука потянулась не к ящику с полотенцами, а к тому, где он держал свои сокровища. Он не стал бороться с искушением и достал их, но развернул только два — мушкетера Леопольда и Кати. И положил их рядом. Как когда-то в детстве, когда он решил… что Леопольд и Кати должны сочетаться браком, именно так — сочетаться браком, как было сказано в истории про Императорскую чету. Пусть они будут мужем и женой и будут любить друг друга, а потом у них появился сынок Александр, названный, естественно, в честь Императора, и которого они оба будут любить… Сейчас Яков Платонович удивлялся самому себе. Как девятилетнему мальчику могли прийти в голову подобные мысли… Верно, он так тосковал по настоящей семье, по любви родных людей, что переносил свои несбыточные мечты на игрушечных человечков… Яков грустно улыбнулся — сынок Александр. Спустя тридцать лет он предположил, что у него мог быть сын Саша, о котором он до этого не знал. Да, Александр Ливен мог быть его сыном, если бы… Дмитрий Александрович месяца через три не поменял одного кандидата в отцы для своего наследника на другого… И в итоге появился Его Сиятельство Александр Дмитриевич, на самом деле являвшийся Александром Павловичем… но не Александром Яковлевичем… Сейчас молодой человек, которого он какое-то время считал своим предполагаемым сыном, выступал в роли его единокровного брата, единственного наследника своего официального отца Дмитрия Александровича. Да, потом в Петербурге и, возможно, в Затонске - если Саша приедет к ним, им придется изображать родных братьев по отцу. Как это могло выглядеть, он не имел представления. Он мог называть молодого Ливена Александр или Саша. А вот как тот мог общаться к своему якобы брату на двадцать лет старше его? Просто Яков? Яков Платонович? Или все же Яков Дмитриевич — как его иногда называл Павел и, которому, как он видел, это было по душе. С Павлом вообще все складывалось… легко с самого начала. В первый день знакомства Его Сиятельство стал для него Павлом Александровичем, а во второй — даже не дядей Павлом, а просто Павлом. Даже Анна за глаза так назвала его несмотря на то, что князь и был старше ее почти на тридцать лет, хотя обращалась к нему Павел Александрович и дядя Павел, как он просил ее. Штольман усмехнулся, хотелось бы посмотреть на лицо Его Сиятельства в тот момент, когда Анна назвала бы его просто по имени и «на ты», как делал это он сам. Он не думал, что Ливен рассердится. По крайней мере не покажет этого, сделает вид, что не заметил. Если, конечно, Анна оговорится один раз. А если не один? Мысли Штольмана снова вернулись к Александру. Почему, увидев его изображение в газете, а потом мельком и его самого, он решил, что тот мог быть его сыном? Да, юный князь был на него похож, но не был его копией… как выяснилось, он сам своего родного отца… Когда он увидел в особняке князей Ливенов портрет офицера — младшего брата покойного Дмитрия Александровича, про которого Александр сказал, что он и есть его настоящий отец, он понял, что мальчик походил на того военного гораздо больше, чем на него самого. И все же мысль о том, что юный князь мог быть его собственным отпрыском, пришла к нему неспроста. Как-то в разговоре Павел сказал, что Саша походит и на Лизу, свою мать. Например, когда он задумается или загрустит, у него бывает такое же выражение лица, как у нее. Яков помнил выражение ее лица — спокойное, иногда даже чуть отрешенное, как будто на несколько секунд она пыталась отгородиться от окружающего мира. Он мог бы дать ему определение спокойной грусти. Иногда она переходила в грустную улыбку… Теперь он понял, почему он предположил, что Александр мог быть его сыном. Он увидел лицо, в котором разглядел свои черты и знакомое выражение — спокойной грусти, сменившейся печальной улыбкой. Его собственные черты лица и выражение лица женщины, с которой у него в юности была связь… такое могло быть только у того, чье появление на свет было следствием той его связи… То, что еще какой-то мужчина мог иметь похожую внешность, также состоять в плотских отношениях с его бывшей любовницей и наградить ее ребенком, тогда не пришло ему в голову… Он подумал только о том, что если отец Александра Ливена не старый князь, то это он сам… Да, старый князь не был настоящим отцом Саши, но им не был и Яков Штольман. И об этом юный князь знал наверняка, а не полагал, как бывший любовник его матери. Яков подумал, с каким достоинством Александр вел себя. Он прекрасно понял, зачем к нему явился Штольман. Понял до того, как тот появился на пороге его особняка. Понял до того, как сам пригласил его туда. Пригласил именно по причине подозрений, возникших у мужчины, который имел короткую связь с его матерью примерно в то время, когда он был зачат… Саша мог и не говорить ему, кто его настоящий отец, только сказать, что это точно не Штольман, и все. Но он сказал про Павла. Зачем? Чтоб позже, когда он сообщил Штольману о своем предположении, что тот, возможно, родной сын его официального отца, он поверил ему, так он был с ним искренен? Мол, человек, который поделился таким большим секретом, не мог солгать в другом? Если говорил о чем-то, даже как это могло показаться, маловероятном, то это было не выдумкой, не желанием ввести в заблуждение, а то и вовсе одурачить, а потом посмеяться над человеком, а правдой. Ну или тем, что он считал правдой. В этом было разумное зерно. В кого таким умным был Саша? В Павла, своего родного отца. В кого же еще? А своей добротой — и в Павла, и, конечно, в Лизу… На столе был еще один сверток. Яков Платонович вытащил из него маленькую лошадку и сжал в руке. И к нему пришло воспоминание о том, как он познакомился с Лизой, на тот момент Елизаветой Алексеевной Левиной. У него был сослуживец Иван Адамович Грюнвальд, который также происходил из Остзейских немцев. Они не общались вне службы, да, собственно говоря, даже и на ней — помимо непосредственных служебных вопросов. Они были разными: Штольман — двадцатилетним одиноким молодым человеком, Грюнвальд — семейным мужчиной за тридцать. Но однажды Грюнвальд подошел к нему и сказал, что его жена недавно познакомилась с молодой дамой, которая также Остзейская немка. Эта дама — вдова, в Петербурге гостит у дальних родственников и чувствует себя одиноко. Они с женой пригласили ее на ужин и хотели бы, чтоб к их компании присоединился и он. Штольман был удивлен, но предложение принял. Уж очень ему хотелось попробовать приготовленной женой Грюнвальда домашней еды, которую тот так расхваливал перед сослуживцами. И вот в выходной Яков отправился к чете Грюнвальдов. Оказалось, что дома Ивана Адамовича жена называла Гансом, а он Маргариту Генриховну Гретой. Он тогда еще усмехнулся про себя — Ганс и Гретель. Ужин был действительно превосходным, но больше ему у Грюнвальдов не понравилось ничего. Грета была довольно шумной женщиной, а четверо ребятишек не давали им никакого покоя. Даже поговорить было практически невозможно, хотя с Елизаветой Алексеевной — красивой, немного застенчивой дамой лет двадцати трех, сидевшей рядом с ним, он бы с удовольствием поддержал разговор. Хоть о чем. Но их постоянно перебивали… После ужина Штольман взялся проводить новую знакомую до дома. Наконец ему удалось завязать беседу, которую никто не прерывал. Хотя говорила больше дама, чем он сам. Елизавета Алексеевна сказала, что Грюндвальды хорошие, добрые люди, но у них слишком шумно, а она предпочитает более тихую атмосферу. Хотя, конечно, тишина и тишина в одиночестве это разное. Она овдовела какое-то время назад и дальний родственник ее покойного мужа пригласил ее погостить у него в столице. Но он, как говорится, предоставил только стол и кров, а занимать себя она должна была сама. Когда они дошли до дома, увидев свет в окне, она удивилась — ее родственник был у себя в кабинете. Пожилой мужчина после службы почти каждый день ходил к своему давнему другу и оставался у него допоздна, а то и на всю ночь, когда они засиживались за графинчиком коньяка. Они мало виделись, а общались и того меньше. Но родственник надеялся, что она заведет знакомства, как среди дам, так и среди мужчин, так как такая привлекательная, по его мнению, молодая женщина не должна оставаться одна, а также попросил ее, чтоб она не смущалась приглашать новых знакомых домой на чашечку чая. И она пригласила Якова Платоновича на чай на будущей неделе. За чаем она сказала, что ей, проведшей почти всю жизнь в глухой провинции, столичная жизнь казалась сумасшедшей и немного пугала ее. До этого в Петербурге она не была никогда, лишь навещала родственников в нескольких местах Остзейского края. Среди полдюжины городов и городков она упомянула и тот, что был рядом с его домом. Он постеснялся спросить, где именно жили ее родственники, но сам факт, что она бывала в его родных местах, сделал ее как бы ближе ему. Он уже не воспринимал ее как совершенного постороннего человека, ему казалось, что они уже были знакомы ранее… Елизавета Алексеевна призналась, что хотела бы обзавестись знакомыми в столице, но слишком робела вступать в беседы с чужими людьми, а тем более пытаться навязать им свое общество. Она была рада, когда в лавке одна дама сама обратилась к ней за советом — относительно ленты для шляпки. Так она познакомилась с Гретой Грюнвальд. Елизавета Алексеевна питала надежды, что та станет ей хорошей приятельницей. Но Остзейская немка, прожившая всю жизнь в огромном городе, не понимала того, как это, чувствовать себя неуютно при большом скоплении народа, как и того, что Лизхен было больше по душе общение тет-а-тет, которое с немаленькой семьей Грюнвальдов было невозможно. И тем не менее Грета не хотела, чтоб Лизхен оставалась одна. Она вспомнила про молодого полицейского, о котором пару раз упоминал ее муж, и расспросила о нем Ганса. Со слов мужа, Штольман был приличным молодым человеком, к службе относился серьезно и не был замечен в связях с дамами, по крайней мере тех, о которых ходили бы слухи, то есть был весьма подходящим для знакомства. Единственное, что ее смущало, что он был года на три моложе Лизхен. Но как раз возраст Елизавету Алексеевну и не смутил, она решила, что если он так молод, то, возможно, в нем нет навязчивости, которую мог бы проявить более взрослый кавалер, и которого в случае, если б он ей не приглянулся, было бы трудно отвадить. Елизавета Алексеевна рассказывала это с такой искренностью и непосредственностью, что ему даже не пришло в голову обижаться на то, по какой причине она согласилась познакомиться с молодым мужчиной моложе себя. Он лишь с улыбкой заметил, что навязчивость определяется скорее характером человека, чем его возрастом. Елизавета Алексеевна с каждым свиданием нравилась ему все больше. Не просто нравилась, а, как он сам себе признался, он был впервые в своей жизни увлечен женщиной. На третьем или четвертом он набрался смелости сказать ей, что увлечен ей, а она ответила, что он ей тоже весьма симпатичен. Тогда он попросил ее о поцелуе — настоящем, в губы. Она не отказала. Он не был искушён и поцеловал так, как ему казалось, ей могло понравиться. Нежно и в то же время настойчиво — чтоб показать, что он хоть и молод, но все же мужчина… Елизавета Алексеевна ответила на его поцелуй — робко, а потом более чувственно. А затем, чуть покраснев, сказала, что это был ее первый настоящий поцелуй. Если бы он уже не узнал к тому времени ее характер, он бы подумал, что она над ним насмехалась или издевалась. О каком первом поцелуе может говорить женщина, которая была замужем?? Видя его недоумение, она решилась рассказать ему про свою недолгую замужнюю жизнь. В их захолустьи ее покойный муж был самой лучшей партией, хоть уже и был в возрасте. Человеком он был хорошим, но оказался скуп на эмоции… а на проявление каких-либо чувств на супружеском ложе тем более. Она призналась, что побывав замужем, так и не узнала, как сделать так, чтоб мужчине было хорошо с ней, а ей самой приятно с ним… Да и вообще не узнала о плотских отношениях между мужчиной и женщиной практически ничего… за исключением самого… необходимого, чтоб брак был признан действительным… Елизавета Алексеевна была более чем смущена, говоря ему это. Да и как тут не смутиться, признаваясь в подобном… Он все же немного сомневался в том, что у Елизаветы Алексеевны с мужем было именно так, как она сказала… то есть по сути дела никак… Хотя, кто знает, как может быть между супругами. У кого-то, возможно, так, как у Левиных. Но задавать вопросов по этому поводу он не стал, ни к чему подобные расспросы. Но признался сам, что у него также небольшой опыт в подобных делах (то, что он совсем уж минимален, он сказать не отважился), но опыт — дело наживное… главное… если Елизавета Алексеевна позволит ему стать ее амантом — чтоб им было хорошо вместе, а уж какими способами это достигнется, не так, наверное, и важно… Сейчас он покачал головой — каким, должно быть, облегчением для Лизы было то, что инициатива шла от него. Если бы он был более нерешителен или Лиза бы не заинтересовала его, ей пришлось бы… самой сделать попытку… Вот только как? Как женщине без опыта, можно сказать барышне, да еще такой стеснительной соблазнить мужчину? Пусть даже такого неопытного как он… Но этого Лизе делать не пришлось. Он проявил себя мужчиной, сделал первый шаг сам… И, возможно, поэтому Лиза доверилась ему… И, как следствие, им было хорошо вместе, несмотря на неопытность обоих… Лиза не была пылкой любовницей (да и откуда ей было стать такой при муже, который, судя по всему, сам не горел огнем плотской любви), и с ней у него не было страсти… как с той, что не к ночи будет помянута… В постели она была ласковой и нежной, как, впрочем, и вне ее, и с ней ему было приятно и уютно. Даже просто лежать вместе, обнимаясь и целуясь. Как-то они провели в ее комнате в мансарде большую часть дня, точнее обоих выходных (ночевать он уходил к себе, так по утрам ненадолго приходила служанка помочь по дому, и Лиза не хотела, чтоб она видела, какой мужчина бывает в ее спальне). Они дарили друг другу нежные объятия и поцелуи… которые тем не менее периодически приводили к слиянию их стремившихся друг к другу тел… Лиза в тот раз сказала, что ее родственник уехал на выходные в поместье приятеля, и они могут свободно наслаждаться обществом друг друга, что они и делали. Подобное повторилось примерно через месяц. И еще один раз месяц спустя. Сейчас Штольман понимал, что это были наиболее вероятные дни для того, чтоб он зачал Ее Сиятельству ребенка, поэтому в сравнении с другими свиданиями они и проводили столько времени вместе… Но, как выяснилось, ничего не произошло… И после трех месяцев неудачных попыток Дмитрий Александрович увез жену из Петербурга в имение… и «назначил» ей нового любовника — более опытного, сразу же давшего ей сына, которого сам так жаждал получить… Лиза не исчезла не попрощавшись. Перед ее отъездом у них было свидание, на котором она и сказала, что оно последнее. Ее муж оставил ей кое-какие средства, но все же недостаточные для того, чтоб самостоятельно жить в Петербурге, а стеснять родственника мужа своим чрезмерно долгим присутствием она не хотела. Поэтому она решила вернуться в Остзейский край. Он тогда спросил, может ли он хотя бы писать ей туда. Лиза на мгновение закрыла свои голубые глаза, в которых он видел печаль — ему казалось, что она вот-вот заплачет. Но она не проронила ни слезинки. Лишь улыбнулась — той грустной улыбкой, что много лет спустя он увидел у юного Александра Ливена, и сказала, что этого лучше не делать. В их глуши нравы не такие свободные, как в Петербурге, и она не хотела, чтоб там стало известно, что в столице у нее был мужчина. По этой же причине она очень редко соглашалась на его приглашения куда-нибудь пойти — чтоб их случайно не увидели вместе. Кто знает, где можно было наткнуться на Остзейских знакомых… Яков понял ее, Лиза была молодой женщиной и еще, вероятно, надеялась снова выйти замуж. Он же в свои двадцать лет и с жалованием полтора года назад начавшего службу полицейского чина не мог предложить ей ничего кроме встреч — да и то у нее дома, поскольку самому ему привести даму было некуда… Крайне редко они все же выходили в город, и Лиза одевалась очень скромно, более просто, чем когда она принимала его дома, и соглашалась лишь на короткие прогулки и на чай или кофе в совсем уж непритязательных заведениях. Он объяснял это ее добрым сердцем, тем, что несмотря на то, что он был дворянином и находился на службе, он был беден, и она не хотела, чтоб он тратил на нее свое небольшое жалование. А в скромном платье можно было пойти в заведение такого уровня, которое он мог себе позволить, не привлекая при том внимания, как если б она была одета более изысканно. Теперь он понимал, что Лиза действительно опасалась, что их могли где-то увидеть вместе, но одевалась так совершенно по другой причине — так ее нельзя было принять за княгиню Ливен. Ее Сиятельство не могла носить платья, которые подходили разве что гувернантке, и чаевничать там, где собирался простой люд. Через несколько месяцев после их расставания ему показалось, что он увидел Лизу в окне проезжавшей мимо кареты. Но женщина со скромными средствами не могла быть великосветской дамой из кареты с позолоченным гербом и орнаментом, запряженной четверкой лошадей и с двумя лакеями на запятках. Он тогда сказал себе, что ошибся — ему просто хотелось видеть в той женщине Лизу, так как он по ней тосковал. Сейчас он знал, что это была Елизавета Алексеевна в карете ее настоящего мужа князя Ливена, который был его отцом… Он подумал о том, что то, что было у него с Лизой, нельзя было назвать плотскими утехами. Да и связью, пожалуй, тоже. Это были отношения, его первые настоящие отношения с женщиной — с долей неловкости, робости и смущения поначалу, но со временем наполнившиеся нежностью, лаской, теплотой и чувственным наслаждением, чего именно в таком сочетании у него больше не было ни с одной женщиной… Как-то после свадьбы он подумал о том, что до Анны он не испытывал того, что хотел касаться женщины, просто чтоб чувствовать… что она рядом, а не с целью плотских утех… Теперь он понял, что это было не так. Или на тот момент не вспомнил, что подобное когда-то было… или не придал тому значения… потому что с ним была Анна, его Анна… Сейчас же, когда она была далеко, и к нему пришли воспоминания из глубокой юности, он кое-что… переосмыслил… относительно Лизы… Безусловно, он был рад, что у него появилась любовница, что уж говорить, он хотел испытывать плотское удовольствие — то, чего хотел бы любой молодой мужчина, но… но это было не все… Сейчас он признался себе, что ему было нужно и другое — чувствовать, что он не один, что он с кем-то, кому он нужен… нужен не только как любовник, но и просто как человек… Как чувствовал это, когда просто лежал в обнимку с Лизой… и потом позже — с Ноэль… Теперь он понял, что если бы не эти две женщины в его молодости, не отношения с ними, которые дали ему не только опыт плотских забав — как любовнику, но и опыт проявления обычных теплых человеческих чувств, в чем так нуждалось одинокое существо Яков Штольман… возможно, он и не доверился бы Анне… после Нежинской… А он смог довериться… даже после того… когда, как ему казалось, он отказывался верить любой женщине… а тем более пустить ее в свою жизнь… Он смог пустить в свое сердце и свою жизнь Анну, которая была доброй и чуткой… такой, какой он уже знал женщин когда-то в молодости… а не такой, какой была его последняя любовница… Кроме этого Анна была еще и… особенная, не такая как другие… К нему пришла очень необычная мысль… настолько необычная, что он удивился сам себе… Изо всех женщин, что у него были, только две — Лиза и Ноэль могли бы принять Анну такой, какая она есть, с ее, как некоторые сказали бы, странностями… У всех трех, несмотря на разницу во внешности, возрасте, происхождении, положении и достатке было общее — доброе сердце и светлая душа… Ему представилось, что Анна бы очень понравилась Лизе… как и Ноэль тоже… и наоборот… Лизу, естественно, Анна никогда уже не увидит. А останься Лиза жива, Анна бы непременно с ней встречалась и, как Яков полагал, была бы с ней в хороших отношениях — она же ведь приходилась бы ей теткой. Хоть будучи официальной супругой Дмитрия Александровича, хоть неофициальной женой Павла Александровича… Что касается Ноэль, с того момента, как она уехала из Петербурга к родственникам, он не знал о ней практически ничего — за исключением того, что, как до него дошли слухи, потом она вышла замуж за порядочного мужчину… Кто знает, где Ноэль жила с мужем — возможно, и в столице. И если он не встретил ее за столько лет, это говорит не о том, что она там никогда больше не бывала, а о том, что Петербург — огромный город, где люди могут ходить по одним и тем же улицам и никогда больше не свидеться… Он даже не знал, что бы он мог сказать Ноэль, если бы они действительно случайно столкнулись где-нибудь на Невском… Хотя нет, он бы сказал, что надеется, что она счастлива со своим мужем… как он счастлив со своей женой… Он был счастлив с Анной. С Анной у него было все, о чем он мечтал… включая нежность и страсть, все, потому что он любил ее… любил как никого другого на свете… Интересно, а потом Лиза познала страсть с Павлом - мужчиной который ее полюбил? Разжег ли он в ней любовный пыл? Или же при его непростой, суровой и опасной службе ласки и нежности любимой женщины ему было достаточно, чтоб быть с ней счастливым? Страстей ему могло хватать и на службе… а дома он хотел лишь тепла, ласки и уюта? Яков понимал, почему Павел до сих пор любил Лизу, точнее память о ней. Если в его собственном сердце короткая связь с Лизой оставила след, то какой след в сердце Павла оставила семейная жизнь, где Лиза была его невенчанной женой и матерью его единственого сына… Он снова погрузился в воспоминания. Помимо того, что они с Лизой были любовниками, они еще и стали приятелями, для того, чтоб стать друзьями, им не хватило времени. Штольман, которому обычно было достаточно разговоров на службе, был рад беседовать с ней о чем угодно. Например, они не раз говорили об Остзейском крае. Как-то Лиза спросила его, как часто он там бывает. Он ответил, что не ездит туда вообще, так как его с ним больше ничего не связывает. Его матушка умерла, когда он был маленьким, а отец — когда он заканчивал Императорское училище правоведения, а больше у него родственнков не было. Лиза заметила, что не всегда хорошо иметь родственников, точнее, не всяких. Но не уточнила, кого она имела в виду. Возможно, своих алчных старших братьев, которые, как сказал Павел, на ее похоронах устроили свару, обвинив сестру в том, что она ограбила их, не только получила приличное приданое от деда, но и, родив мальчишку, отхватила для него большое дедово имение. Или самого деда, который ее любил и, как ему представлялось, для ее же блага организовал ее брак с немолодым, но довольно состоятельным князем. Брак в котором она была несчастна от того, что с мужем они так и остались друг другу совершенно чужими людьми… Он вспомнил, что как-то насмелился спросить Лизу про ее вымышленного мужа Левина, испытывала ли она к нему сама какие-то чувства. Она ответила, что надеялась, что они могли появиться, но этого в договорном браке, относительно заключения которого она не посмела перечить родне, не случилось. Но даже если ее муж был к ней равнодушен, он был достойным человеком, и брак с ним нельзя рассматривать как неудачный. А как думала Елизавета Алексеевна про брак не с вымышленным мужем Левиным (кстати, имени мужа она не назвала ни разу), а со своим настоящим супругом князем Ливеном? Тоже не считала его неудачным? Несчастливым, но не неудачным? Потому что ей с детства внушили подобное? Что брак с князем сам по себе удача? А с князем, у которого есть не только титул, но и состояние, но нет нескольких детей от прежней жены, которым, а не ее ребенку, досталась бы большая часть наследства, это не просто удача, а безмерная удача? Может, и так… если бы сам князь был способен дать ей этого ребенка… А он не мог… и нашел выход, по его мнению, самый приемлемый… Яков вздохнул в очередной раз. С одной стороны, Дмитрий Александрович был жесток — для того, чтоб получить законного наследника, навязал молодой жене любовника — своего тайного родного сына, а потом, когда, по-видимому, его надежды на маленького князя иссякли, разлучил их, причинив тем самым страдания и ей, и ему. С другой, он все же позволил им иметь эти отношения, позволил жене, к которой хоть и был равнодушен, почувствовать симпатию и привязанность и… познать плотское влечение… к молодому мужчине… Павел сказал, что если бы не отношения Лизы с ним, Яковом, она могла бы не принять его самого, ведь она бы не знала, что к мужчине можно иметь хоть какие-то чувства… Он подумал, что несмотря свою кажущуюся жестокость Дмитрий Александрович был даже в какой-то степени… милосерден… Что другой на его месте даже бы не стал для жены искать любовника, который мог бы ей понравиться и был добр к ней. А привел какого-нибудь более или менее похожего на себя мужчину и… и принудил ее к тому, чтоб она исполнила с ним свой долг… Или исполняла, пока не стало очевидным, что эти попытки дали результат… От этой мысли Якова даже передернуло. Нет, как бы он не осуждал Дмитрия Александровича за то, что он свел их с Лизой, а затем разлучил, это было гораздо лучше, чем насилие, которое могло бы иметь место… Он ни в коей мере не хотел бы, чтоб добрая, покорная Лиза прошла через такой ад. Это бы ее полностью сломало… Да и получил бы Его Сиятельство наследника после такого, еще не известно. Княгиня могла зачать сына и таким способом, а вот выносила бы? Не потеряла бы ребенка, будучи постоянно в расстроенных чувствах от того, как он получился? А если бы и родился, любила бы его? Так, как любила сына от своего любимого невенчанного мужа Павла? Любил бы его сам Дмитрий Александрович, ведь он был бы не родным сыном его любимого младшего брата, а сыном постороннего мужчины и женщины, которая считалась его женой только потому, что он был принужден обвенчаться с ней своим деспотичным отцом… Был бы маленький князь окружен теплом и заботой в такой семье? Или… как Павел сослан в какое-нибудь дальнее имение, с глаз долой? Ведь мальчик был нужен не сам по себе, а только как наследник, Александру Николаевичу — для наследования титула и состояния Ливенов и получения большого имения от деда снохи, Дмитрию Александровичу — для сохранения того, что у него было, и получения большей части отцовского наследства… Сын от чужого мужчины ему был бы, вероятнее всего, не нужен. У него был свой, родной, тайный и… тайно любимый… И который поначалу был его надеждой на появление у него законного наследника, являвшегося бы на самом деле его внуком, и которого, как Яков был уверен, он любил бы так же как племянника… Но наследника от тайного сына он тогда не получил… И вся его любовь была отдана сыну брата, которого он любил как своего собственного… Хорошо, что у Саши, столь рано потерявшего мать, было два отца, так искренне и сильно любивших его… Яков улыбнулся — радуясь за Сашу, а затем усмехнулся — он начал думать об Александре Ливене, затем перешел к воспоминаниям об отношениях с его матерью и снова вернулся к нему самому… Ему захотелось узнать Сашу поближе… Интересно, увидит ли он потом в нем что-то от Лизы кроме ее грустной улыбки… и будет ли вообще думать о нем, как о сыне Лизы? Или же только как о родном сыне Павла и приемном своего настоящего отца? А кого в Александре будет видеть Анна? Только ли нового родственника своего мужа или же еще и сына его бывшей любовницы? Или… привлекательного молодого человека? Ведь у Саши, что и говорить, внешность была приятнее чем у него самого — в Павла, его отца… Все, Яков Платонович, довольно подобных мыслей! А то Вы так себя взбудоражите, что и заснуть не сможете. А завтра мало того, что понедельник, так еще и понедельник без помощника — Коробейников-то уехал к родственникам на свадьбу и вернется только ко вторнику. Хорошо, что хоть Трегубов не уезжал в конце прошедшей недели, как собирался, и Вам не пришлось заниматься помимо своих и его делами, а свои, особенно бумажную работу, отложить на выходные и понедельник. Понедельник, который сейчас, помимо вышеперечисленного, возможно, будет еще более сумасшедшим из-за того, что к Вам пойдут посетители — и не только как к следователю, но и как к близкому родственнику заместителя начальника охраны Императора…