Как хорошо уметь читать

В эту ночь Якову Платоновичу не приснилось ничего из его детства. Он объяснил это тем, что на его руке не было перстня Ливена. «Ну и Бог с ним, — подумал он, собираясь на службу в участок, — зато выспался хорошо». Он спал очень крепко, почти без сновидений. Он припомнил только то, что на мгновение снова увидел Анну, сидевшую на скамье под большим развесистым деревом с каким-то мужчиной. И он снова не понял с кем, то ли с ним самим, то ли с Павлом. Но точно не с Сашей. Перед тем как выйти из дома, он положил сдобу из подпола в новенький саквояж и сунул под мышку сверток с нуждавшимися в глажении рубашками. При ходьбе он постоянно поправлял сверток, чтоб не выронить его, ведь в другой руке у него была трость — с перечеркнутым княжеским вензелем. Он занес рубашки Лукерье и неторопливо пошел на службу. — Ваше Высокблагродие, хорошо, что Вы уже пришли! Вас к себе полицмейстер требует! — сообщил ему Ульяшин. — Он уже у себя? — удивился Штольман? — Рановато… — У себя, и не один. У него полковник, из армейских. Первой мыслью Якова Платоновича после этой новости был не вопрос, зачем пожаловал армейский полковник, а облегчение, что на нем хорошо отглаженная тещей рубашка, и что он хоть своим видом не посрамит полицейское управление Затонска. — Вот, господин полковник, это Штольман. Профессионал высочайшего уровня, до Затонска был чиновником по особым поручениям в Петербурге, — представил Якова Платоновича Трегубов. — Для Затонска большая удача, что он был направлен к нам. — Полковник Дубельт Анатолий Иванович, — протянул Штольману руку лысоватый блондин лет пятидесяти в безупречно сидевшем на нем мундире. — Начальник сыскного отделения Штольман Яков Платонович, коллежский советник. — Вы вели дело подпоручика Никанорова, а также дело о погроме в трактире? — Я не имел права вести эти дела, поскольку сам… оказался неким образом заинтересованным лицом. Их вел мой помощник Коробейников. — Коробейникова, как выяснилось, сегодня на месте не будет. Как начальник отделения Вы тем не менее в курсе этих дел? — Да, в курсе. — Яков Платонович, господин полковник хотел бы знать подробности по делу Никанорова. И про трактир тоже. — Да мне, собственно говоря, нечего и добавить к тому, что в делах. Там все написано. Но если у Вас, господин полковник, есть какие-то вопросы, я постараюсь на них ответить. — Да, вопросы у меня имеются. Но я зайду к Вам чуть позже. Штольман успел только повесить шляпу на вешалку, поставить в нее трость и определить место своему саквояжу, как появился Дубельт и сказал: — Ливен. — Господин полковник, это был вопрос? — Нет, это было утверждение. Ливен. — Ливен, — согласился Штольман. — Что же Вы, господин Штольман, действительно на семейный молитвенник играли, как подпоручик заявил? Или это поклеп? — Поклеп. Я не то что на него не играл, но и в руках его не держал… до того момента, пока полицмейстер мне его не отдал. Никаноров ограбил курьера, который вез его для меня. Это зафиксировано в протоколе. — Он еще вез Вам портрет. Это так? — Да, это так. И это тоже отражено в протоколе. — В протоколе, кстати, не указано, что это был портрет Ливенов. Там сказано, семейный портрет, — внес уточнение внимательный Дубельт. — А это и есть семейный портрет. Поскольку на нем лишь сам Его Сиятельство носил фамилию Ливен. — А кто еще на портрете? — Дама и их сын. — А у дамы и их отпрыска другая фамилия? Штольман? — Совершенно верно. Но для чего Вам эти подробности? — А я люблю подробности. Я — человек дотошный. — Простите, чем Вам такие детали помогут в том, чтоб… более четко представить картину преступления, совершенного Никаноровым? Вы ведь с этой целью затребовали дело. — Я смотрю, у отпрыска только фамилия другая, а все остальное, в том числе и гордость — от Ливенов. — Господин полковник, к чему этот разговор? — Да вот все жду, когда же Вы, Яков Платонович, наконец скажете: «Дубельт, Вы суете свой нос не в свое дело!» — Я не настолько хорошо знаком с Вами, чтоб позволить себе подобное высказывание. — Надо же, даже интонация та же! Бывает же так, — покачал головой Дубельт. — Господин полковник, Вы о чем? — О Вас, Ливенах. Точнее о Павле Александровиче и Вас. Вы похожи не только внешне, но даже в чем-то и манерой говорить. Вот сейчас Вы сказали фразу, и, если бы я на Вас не смотрел, я бы подумал, что ее произнес подполковник Ливен. — У нас с Павлом Александровичем разные голоса. — Не настолько разные, чтоб не ввести в заблуждение… — Господин полковник, Вы… пришли по делу? Или из любопытства, удостовериться, правда ли я из Ливенов? — Больше, конечно, из любопытства. Хотелось посмотреть на племянника подполковника. — На племянника подполковника, который носит другую фамилию? — уточнил Штольман. — Нет, просто на племянника. Про фамилию я сказал лишь затем, чтоб посмотреть на Вашу реакцию, — не стал скрывать Дубельт. — И? — И я увидел ее. Довольно хорошо держитесь, Яков Платонович, с достоинством. — Стараюсь. — Непросто Вам сейчас в этом городке? — Не сказал бы. Как оказалось, люди здесь в целом довольно… открытых взглядов… — Неужели? А я слышал, что в связи с новостями о Вас, городок поначалу чуть не разделился на два враждующих лагеря. — Да, было такое. Но, как Вы и сказали, поначалу… Простите, а почему Вас это интересует? — Это меня интересует по той причине, что, как выяснилось, подобное разделение было не только в городе, но и в гарнизоне. Находились такие, кто высказывался, что подпоручик пострадал из-за княжеского бастрада. Мол, если б не байстрюк аристократа, дело бы… пустили на самотек… Другие придерживались мнения, что подпоручик вел образ жизни, недостойный офицера — пьянствовал, кутил, постоянно был в долгах, что и толкнуло его на преступление, и что внебрачный сын князя тут вообще не при чем… — Как можно дело об ограблении пустить на самотек?? Что за бред?? — возмутился начальник сыскного отделения. — Никаноров ведь ограбил человека, ради наживы ударил его по голове, нанес ему увечье, что пусть и опосредованно… привело к смерти… Это же не пару морковок у соседа в огороде выкопать и не бутылку самогона из сарая стянуть… Кроме вещей, которые курьер вез мне, была и крупная сумма денег, с таким же успехом можно было бы сказать, что Никаноров пострадал от купца, который этих денег не досчитался и потребовал бы возмещения ущерба и справедливости… — Но купец не был в замешан в скандале, который спровоцировал Никаноров. В отличии от Вас. — Вы правы. И тем не менее… — И тем не менее, у людей очень разное… восприятие ситуации, в которой Вы оказались. — Но Вы ведь приехали не за тем, чтоб вникать в подробности этой ситуации? — Ну почему же? Она ведь вызвана деяниями офицера гарнизона, начальник которого был настолько… беспечен, что допустил подобное. — Но будем справедливы, Симаков непосредственного отношения к этому не имеет. — Полковник Симаков давно должен был отреагировать на беспутное поведение подпоручика Никанорова и других офицеров. Наказать по всей строгости, а он попустительствовал. Посидел бы подпоручик пару раз по недельке под арестом, подумал на гауптвахте над содеянным. Или после одной гауптвахты пригрозил бы ему полковник Симаков, что если подобное повторится, тот вылетит со службы как пробка из бутылки, глядишь, и до ограбления бы не дошло… А то видишь ли, разлиберальничался… И это я только о случае с подпоручиком Никаноровым. А случаев немало, и Вы как начальник сыска знаете еще пару других… Уже после случая с поручиками Львовым и Колчиным кто-то должен был приехать с инспекцией… навести порядок… Но, как говорится, махнули на это рукой. Мол, когда будет запланированная проверка, тогда и разберутся во всем… Вот и дождались — последних событий, в которых отличился подпоручик Никаноров. В связи с ними и было принято решение послать сюда кого-нибудь… побыстрее. А то не гарнизон… а анархия мать порядка… — И этим кем-то… случайно оказались Вы. — Ну как случайно. Я был на совещании, где обсуждалось, кого сюда направить. И я высказал желание поехать… когда услышал кое-какие подробности… — Подробности какого характера? — Те, что одним из потерпевших от бесчинств офицеров гарнизона отказался… незаконный отпрыск князя Ливена. — А там-то откуда подобное стало известно? — Ну я только могу предположить. Я бы сказал, из весьма достоверного источника… — усмехнулся полковник. Как и предполагал Штольман, появление в гарнизоне Затонска Дубельта, скорее всего, было следствием визита в город князя Ливена… Ох, Павел, Павел… — А речь шла просто… о родственнике Ливенов? Не о племяннике Павла Александровича? — уточнил Яков Платонович. — Нет, напрямую этого сказано не было. Но это предположение пришло мне в голову сразу же. А подтверждение своей догадке я получил уже здесь, в Затонске. Точнее, в гарнизоне… поскольку там тоже люди грамотные и статью, что была на прошлой неделе в вашей местной газете, читали. Про Вас и Его Сиятельство князя Ливена. А кто-то даже хвастался, что сам видел подполковника в ресторане Офицерского Собрания. — Где?? — переспросил Штольман. — В ресторане Офицерского Собрания. Говорят, произвел на некоторых неизгладимое впечатление в своем мундире. — В мундире?? — Яков не только не видел дядю в мундире, но даже не знал, что он брал его с собой в Затонск. — Ну а в чем он должен был там появиться? Не в гражданском же платье… Хотя, что и говорить, в костюме он тоже хорош… — А Симакову или Трегубову известно, что Вы знакомы с Павлом Александровичем? — А им-то зачем это знать? Должностью не вышли для подобного, — засмеялся Дубельт. — Где заместитель начальника охраны Государя и где начальник гарнизона и провинциальный полицмейстер… — Павел Александрович не хотел, чтоб о его должности было известно в Затонске, но утаить этого не получилось… — А зачем скрывать подобное? Вон как полковник Трегубов гордится, что в его подчинении начальник сыскного отделения, у которого дядя так близок к Императору… А Вы сами гордитесь? — Думаю, что в этом есть повод для гордости, — согласился Штольман. — Но поскольку я видел Его Величество как Вас, когда расследовал одно дело в Петербурге, то у меня… представление о Государе несколько иное, чем у того же полицмейстера… и повод для гордости немного другой… Не тот, что Павел Александрович близок к Императору, а тот, что у моего дяди такая важная и ответственная должность… назначение которой сохранить жизнь и здоровье Государя и его место на престоле… Насколько я могу судить, Ваш родственник тоже был близок к Императору. — Это так. Но вот с ним мы никогда не были близки, хотя бы в силу огромной разницы в возрасте. Я его видел всего раза два. Государя в своей жизни я видел гораздо больше, — улыбнулся Дубельт. — Но любовь к порядку — это, видимо, семейное. Как говорится, Ordnung muss sein*… — Вам нравится Ваша служба? — Служба как служба. Да, приходится частенько ездить, но не все время, конечно. Но раз Вы были чиновником по особым поручениям, Вы, думаю, тоже не только в Петербурге делами занимались. — Нет, не только. Но все же по большей части в столице. — В поездках есть свои… положительные моменты, видишь разные места, встречаешься с людьми. Хотя, конечно, не все радушно настроены. Все же я с инспекцией приезжаю, а не в гости. И какими бы благожелательными люди ни были, они должны нести ответственность за свои поступки. Как я уже сказал, порядок должен быть во всем. Вот у Вас я порядок вижу, видимо, тоже немецкая черта характера проявляется. — Честно говоря, я об этом никогда не задумывался. Хотя матушка и приемный отец были немцами. И, как оказалось, настоящий отец князь тоже. Но матушка умерла рано, я ее мало помню, приемный отец моим воспитанием не занимался. У меня был гувернер-немец, но Штольман почему-то не хотел, чтоб он даже разговаривал со мной на немецком, не то что учил меня чему-то, что было в традициях немцев. Затем я учился в пансионе, где было немало мальчиков из немецких семей, некоторые из них поначалу даже не говорили по-русски. И поэтому в пансионе хоть и были занятия немецким языком, образование было направлено не на сохранение… национальных особенностей, а наоборот на то, чтоб подготовить пансионеров к жизни и службе на просторах Империи в целом, а не ограничиваться, к примеру, Остзейским краем. А про Императорское училище правоведения и говорить нечего, кому там было дело до моего немецкого происхождения… — Вы окончили Императорское училище правоведения? Однако… Никак Ваш батюшка князь Ливен постарался. Как и в пансион определить Вас тоже. — Почему Вы так считаете? — А кто еще? Не Штольман же. Если ему и в Вашем детстве было, мягко скажем, все равно, какое образование Вы получите, не думаю, чтоб он потом… из шкуры вон лез, чтоб обеспечить Вам образование, которое далеко не все аристократы могут позволить для своих сыновей. — Это… так бросается в глаза? — осторожно спросил Яков Платонович. — Мне — да. Просто я знаю, как нелегко родителям устроить сыновей… в приличное заведение… такое, которое может обеспечить блестящее будущее… Мне повезло, я — старший сын, мне дали все, что было возможно. Мой младший брат не был так удачлив, хотя тоже стал военным. А наша семья не из бедных. Да и, что уж говорить, с известной фамилией. Мы не пользовались свои родством с Леонтием Васильевичем, и тем не менее, некоторые заведения взяли бы нас с братом, а затем наших мальчишек только затем, чтоб в нем учились родственники того самого Дубельта… Но такие заведения, как Вы понимаете, не из элитных. А в элитных учились и учатся отпрыски и родственники тех, кто может быть и повыше рангом и положением, чем управляющий Третьим отделением и генерал-лейтенант… — Да куда уж выше, — усмехнулся Штольман. — О, есть куда. Взять хоть членов Императорской фамилии. — Не могу с этим не согласиться. А Вы с кем-нибудь из них знакомы? — Знаком, конечно, как в армии без этого, там один Великий князь, здесь другой… Но ни с кем в приятельских отношениях не состою — в отличии от Павла Александровича. Ни чаев, ни чего другого с ними, конечно, не распиваю… — улыбнулся полковник. — А сейчас Вы бы не хотели выпить чаю? — предложил Штольман. — В ресторане? — Нет, прямо здесь. У меня есть ватрушки с творогом и пирог с мясом и картошкой. Только они субботняшние, мне теща дала. — Ватрушки с творогом, пирог с мясом и картошкой… У меня уже слюнки текут, — закатил глаза Дубельт. — Не буду жеманиться, не откажусь ни от того, ни от другого. Я ведь утром только кофе попил, но не завтракал… А полицмейстер мне кроме коньяка ничего не предложил, — усмехнулся он. — Но я с утра не употребляю. Впрочем, я вообще не любитель… «Наверное, Трегубову самому очень хотелось сделать пару глотков — от нервов. Но ведь на виду у армейского полковника это не сделаешь… без того, чтоб предложить и ему рюмку». Штольман попросил сделать им чаю и выложил свои припасы. Дубельт откусил от ватрушки: — Давненько таких вкусных не ел. Моя жена, царствие ей небесное, такие же пекла. — Вы вдовец? — Уж больше десяти лет. — А дети Ваши, кто с ними, когда Вы в разъездах? Скучают ведь по Вам. — Сын с юности вне дома — сначала в кадетском корпусе, затем в гвардии. Дочь не так давно вышла замуж, теперь ей по батюшке скучать некогда, — улыбнулся Анатолий Иванович. — А раньше-то, конечно, ждала, когда я приеду. После смерти моей жены к нам ее сестра переехала, она дочку мою и воспитала. Святая женщина, как и моя жена покойная. Не получилось только жизнь свою устроить, в Юленьке вся ее отрада. Пока у меня живет, а когда у Юли маленький появится, к ним, наверное, переедет. — А зять Ваш что? Не против будет? — Так он сразу это предлагал, да сноха моя сказала, мол, пусть молодые в начале сами поживут, а там видно будет. Но, думаю, не утерпит, когда племянник внучатый появится. Зять у меня прекрасный, видит, как Юля тетку любит, а она ее. У самого родители далеко. Сам он в молодости в полку служил, а сейчас в Военном министерстве. Осел, так сказать, на четвертом десятке. — А сколько Вашей дочери? — Ей двадцать, ее мужу тридцать пять. Да, разница в возрасте большая, но к чему ей ветреный мальчишка? Муж нужен, чтоб с ним семью создать, а не ждать его, пока он с очередной гулянки вернется… а то и не вернется… — У меня самого с женой разница семнадцать лет, — сказал Штольман. — А с тещей, которая Вас такими ватрушками угощает, наверное, лет пять? — Примерно. Тесть немного постарше, но тоже мужчина, полный сил. Адвокат здешний. — Вот как? Скучать будут по дочери, когда Вы ее в Петербург увезете. Не вечно же Вы здесь в Затонске будете. — Прошение подал, жду… — А пока на ужин к родственникам ходите? — Бывает, но не так часто, служба — она непредсказуемая. Сколько раз уже бывало, что жена одна ходила, без меня… А Вы где столуетесь? — В ресторане Офицерского Собрания и в том, что в гостинице, где я остановился. Неплохо для провинциального городка. — Ресторан при Дворянском Собрании хорош, там повар — полуфранцуз. Я был там всего один раз, когда приезжал Павел Александрович. Его впечатлили блюда этого ресторана. — Ну уж если Павла Александровича впечатлили, то, значит, действительно кухня отменная. — Разве он привередлив в еде? По-моему, так нет. — Нет, не сказал бы. Но и от изысков не откажется. В столичных ресторанах часто заказывает деликатесы. Но, думаю, потому, что когда в усадьбе, особых разносолов не требует, только если гости. — Моя жена как раз гостит у него. А Вы были у него в усадьбе? — Нет, что Вы. Мы не так близко знакомы. Он просто как-то упоминал о том, что она возле Царского Села, что очень удобно для его службы, и что он там отдыхает от столицы. — Один в основном отдыхает? — вырвался у Якова Платоновича вопрос. — Знаю, что племянник его приезжает, у того имение не так далеко. Не исключаю, что Павел Александрович и дам приглашает. Он же ведь Дон Жуан еще тот, — рассмеялся Дубельт. — Почти пятьдесят лет, а женат, насколько мне известно, ни разу не был, все, видимо, в поисках… «Женат был — неофициально, а после этого… скорее не в поисках… а в разочаровании от того, что среди всех своих любовниц не смог встретить такой, как него невенчанная жена…» — Говорят, дамы у него бывали такие, что их красоту и слов не хватает описать. Правда, я видел его только с одной — несомненно шикарная женщина! Прошлым летом случайно столкнулись. Графиня, имени не помню… — Потоцкая. — Вот-вот. Хороша, неправда ли? — Не имею чести быть с ней знаком. Как-то не довелось. Моя жена Анна Викторовна должна с ней познакомиться. Он их обоих пригласил к себе. — Очень хорошо. Дамы хоть друт другу будут компанию составлять. А то ведь у него служба такая, что в любой момент могут вызвать — хоть днем, хоть ночью. В этом отношении мне легче, у меня подобного практически не бывает. Мои поездки в своем большинстве запланированы, внезапные случаются очень редко. — А как давно Вы знакомы с Павлом Александровичем? — Да еще до Турецкой войны, но до нее весьма поверхностно. А узнал его, собственно говоря, именно там. — На Турецкой войне? — А чему Вы удивляетесь? Все мы там были… А познакомились поближе в госпитале. — В госпитале? — снова переспросил Штольман. — Павел Александрович был ранен? — Да кто там не был ранен, — вздохнул Дубельт. — Мы с ним хоть ранены… А сколько не вернулись… — А ранение было серьезным? — заволновался Яков Платонович. — Куда он был ранен? — Ну не настолько серьезным, раз он оклемался… В отличии от меня, он все же продолжил службу, так сказать, в полной мере. У меня же после этого был небольшой выбор — или в бумагомаратели, или преподавателем в какое-нибудь училище… или туда, где я оказался… А какое у него было ранение, Вы сами у него спросите. Он об этом говорить не любит. Как и о той войне тоже… — Вы, должно быть, считаете… странным, что я спрашиваю Вас о своем дяде… — От чего же, вовсе нет. Вы же узнали его не так давно. Поэтому у Вас столько вопросов. — Почему Вы думаете, что не так давно? — Потому что слухи о Вас как о Ливене по Петербургу еще не пошли… А Павел Александрович не тот человек, чтоб скрывать своего племянника. — Даже незаконного? — Даже незаконного. Его брат скончался зимой, наверное, тогда он сам и узнал, что у брата был внебрачный сын… А потом назначил Вам рандеву… Штольман ошарашенно посмотрел на Дубельта, затем поинтересовался: — Господин полковник, Вы… на войне в каком… подразделении были? — В разведке, как и Ливен, — усмехнулся Дубельт. — Но мне до него… как до Китая пешком… Он — человек исключительный. Вы сами в этом убедитесь. «Уже имел счастье… а что еще впереди…» — Согласен с Вами. Но, думаю, в штабе округа, откуда Вы, люди тоже не лыком шиты. — Я не из штаба округа. — Нет? — удивился Штольман. — А откуда же? — Скажу так — не оттуда. Большего я Вам сказать не могу. — Понимаю… А про Ваши поездки с инспекциями я поинтересоваться могу? — Если Ваш интерес основан лишь на любопытстве — пожалуй… Если же в его основе какие-то другие… мотивы, то мой ответ будет отрицательным. — Интересуюсь из чистого любопытства… Как в других местах, где Вы бываете с инспекцией? Столько же непорядков как и в Затонске? — По-разному бывает, где-то хуже, где-то лучше. Армия же — отражение общества, какие пороки в нем, такие и в армии. Где-то воровство, где-то распутство, где-то пьянство… Вот помню один случай. Приезжаю в гарнизон, а там такой порядок, какого я никогда в жизни не видывал. Как если бы к визиту царя-батюшки загодя готовились. Чистота везде, все покрашено-побелено, на офицеров и солдат глаз не нарадуется смотреть. Ну просто образцово-показательный гарнизон… Оказалось, что за год до того гарнизон был довольно захудалым, а его начальник — пожилой полковник с нетерпением ждал выхода в отставку и смотрел на все сквозь пальцы, лишь бы, как говорится, досидеть там свое. И вот на его место назначили полковника Рихтера, который сам жил по принципу Ordnung muss sein и с подчиненных требовал того же. Прибывает, а там полнейший разброд и шатание. Ну он и взялся за дело со всей своей немецкой обстоятельностью. Ввел систему штрафов — штрафовал за все: за ненадлежащее исполнение обязанностей, за пьянство, за опоздания, за неопрятность в обмундировании, за сквернословие… У него и прейскурант был, какой штраф за какую провинность и каким чином совершенную. Например, пуговицы на мундире не хватает или слово бранное сказал — с подпоручика пятачок, а с майора уже гривенник. В первый месяц никто полного жалования не получил, большая его часть на штрафы ушла. Но и особо отличившимся все же было выдано достаточно, чтоб за жилье заплатить и питаться без излишеств. В следующий наиболее сознательные уже побольше получили, но не на много, чтоб… не расхолаживались… — Но это же произвол!! Что, никто жаловаться не посмел? — А на что жаловаться? Проступки имели место, полковник ведь их не придумывал, чтоб подчиненных обирать. Провинился, изволь заплатить... Для себя исключений не делал, как-то выразился от души, когда уже другими словами это сказать было невозможно, сразу же рубль внес… Так что все по справедливости… Да и кто бы отважился донести? Полковник в гарнизоне, как говорится, и царь, и Бог, отец солдатам… И главное — деньги он не в карман себе складывал, а в общественную кассу. Все деньги на благо гарнизона шли. На Офицерском Собрании обсуждалось, на что их потратить. В итоге ремонт в казарме сделали, крышу в конюшне подлатали, на что денег выделено не было и неизвестно было, когда они будут. В школу книг и учебников накупили, наняли на несколько часов в неделю еще одну учительницу — жену поручика, она до перевода мужа в этот гарнизон в женской гимназии в губернском городе преподавала. В Рождество для детворы елку устроили, для самих офицеров — бал с хорошим угощением, но с ограниченным количеством вин и шампанского, без крепких напитков. Еще много всего, я уж и не припомню. — Но даже если для благих дел, это в любом случае… поборы… Может, лучше гауптвахта… — Так гауптвахта тоже по прейскуранту, не бесплатно, — засмеялся Дубельт. — Полковник, Вы серьезно? — Более чем. — А откуда эти… сведения? Может, фантазии чьи-то или наговор? — Нет, это же при мне было. А подробностями майор поделился, я с ним знаком был. Сказал, что роптали только поначалу, а потом… привыкли. За полгода гарнизон образцовым стал. Проступки, конечно, до сих пор бывают, но очень мало. И провинившиеся часто сами в том признаются и денежку отсчитывают. — Сами? — Так если сам признался, то… скидка за сознательность. — Ну тут-то Вы уж точно шутите! — Никак нет. Никаких шуток. Например, капитан накануне праздновал что-то и на службу явился не совсем… свежим, с утра сразу пошел свой проступок записал в приходной книге и деньги в копилку положил. — Так прямо и записал, что с похмелья на службу явился? — Нет, указал, что проступок такой-то категории. Все… прилично, но в то же время понятно. — Какой затейник однако этот полковник! — с сарказмом сказал Штольман. — Не то слово! — И что, все еще полковник? — Интересуетесь, не повысили ли в звании за такое нововведение? — в свою очередь парировал с сарказмом Дубельт, прекрасно понимая, что следователя интересовало, не лишился ли полковник за подобное чина, а то и возможности далее служить на благо Отечества. — Нет, все еще в полковниках. Лучше таким быть, чем как начальник другого гарнизона. — А с этим что? — А там только что прибывшие офицеры какое-то время и не подозревали, что начальник гарнизона — полковник, так как ни разу его не видели, он был постоянно пьян и на службе вообще не появлялся. Они были уверены, что подполковник временно исполняет обязанности начальника гарнизона… — А причину его пьянства выяснили? Не спроста же он был постоянно в запое, — спросил следователь. — О, причина стара как мир — шерше ля фам. Жена полковника наставляла ему рога. В открытую, да не с одним, а с несколькими. Как тут от подобного в запой не уйдешь… — усмехнулся Дубельт. — А возможно, что ее интрижки были не причиной… а следствием его пьянства? — Да так оно по сути и было. Говорят, он всегда любил пропустить за воротник, а как стал начальником того гарнизона — скажем так, вдалеке от цивилизации, так и вовсе в любовь с бутылкой ударился. И покатился по наклонной плоскости, причем под большим градусом. И чем дальше, тем градус больше. Можно сказать, совсем под откос… Ну женушка и решила воспользоваться ситуацией. Зачем ей запойная рожа, когда вокруг столько привлекательных кавалеров — только выбирай. Только вот с выбором остановиться не могла, тоже стала скатываться вниз. Начала с подполковника, заместителя ее мужа. который по сути все на себе и тащил, как говорится, и за себя, и за того господина. Говорят, подполковник чувства к ней имел, а она с ним сошлась… по другим причинам… А бросила подполковника, так как у него уже почти не оставалось на нее времени — из-за службы, которую ее муж полностью забросил. Затем переключилась на майора, а когда я там был, во всю крутила уже с обер-офицерами… — Она что же, всех там перебрала? — Ну не всех, зачем же я буду на нее наговаривать? Только тех четырех, что я сказал. Но офицерские жены еще с первой ее связи с подполковником совершенно перестали с ней общаться. Вот она себе… приятелей среди мужчин и искала… — Среди холостых? — Подполковник был вдовцом, у майора жена с детьми на тот момент жила у его родителей, а не с ним. Капитан, который считал, что у них все серьезно и от мужа пропойцы ее в свою квартиру забрал жить, был холост, как и поручик, с которым у нее были амуры… — А выяснения отношений между этими ее… приятелями были? Драки, дуэли? — Ну а как без этого? И драки были, и дуэль. Я ведь туда по поводу дуэли и приезжал. Стрелялись капитан с поручиком, поручик убит, капитан остался калекой. Когда капитан в своей собственной постели поручика застал, еще тогда его чуть не убил, прямо на месте, говорят, уже и револьвер на него наставил, и прицелился… но сдержался — на дуэль вызвал… Дуэль все же не убийство… Вы же сами это понимаете… — А начальник гарнизона что? — А полковник даже и не знал, что у него в гарнизоне такое событие имело место… — То есть как это не знал? Как подобное можно скрыть? — Так никто и не скрывал. Весь гарнизон знал — кроме полковника, который к тому времени уже в своем собственном, далеком от нашего мире пребывал… У него там не офицеры, а черти в подчинении были… — Черти? Какие? — Ну не знаю, какие уж там ему черти в мундирах мерещились… Утверждал, что одеты были почти что по уставу, и просил проявить к ним снисхождение, что на ногах у них сапог не было, поскольку надевать их на копыта не было никакой возможности… и что головные уборы с дырами, поскольку рогами рвутся… — У него что белая горячка была? — Ну а что же еще? Она, родимая… — И за какое время он до чертей допился? — Месяцев за восемь может. — И куда его потом после Вашей инспекции? Чином понизили и в еще более отдаленный гарнизон? — Кем? Кастеляном? Чтоб чертям сапоги выдавал? В отставку, по состоянию здоровья… — По состоянию здоровья? Не из-за профессиональной непригодности? — У него до этого никаких нареканий по службе не было, хоть и попивал, в Турецкую себя проявил — герой войны… Просили за него, в том числе и заместитель его… и наверху учли их просьбы… — И так бывает? — Бывает… Решения ведь люди принимают, хоть и при чинах… кого казнить, кого помиловать… Подполковник вон получил полковника и стал начальником штаба гарнизона… несмотря на то, что у него была связь с женой его начальника… Посчитали это… относящимся только к его личной жизни, с чем я был категорически не согласен. — Почему? — Ну если бы их связь была тайной, а потом все открылось, а то это было на виду у всего гарнизона с самого начала. Какой пример он подал своим офицерам? Дурной! С этого же весь разгул и начался… Хотя даже эта история не самая примечательная. — А что примечательнее этой? — В одном гарнизоне майор свою жену сослуживцем проиграл в карты на полгода. — В каком смысле проиграл? — В том, что вместо погашения долга в денежном эквиваленте предложил расплачиваться, так сказать, натурой жены… — Полковник, но это-то шутка? — Какие уж тут шутки. — Но как такое вообще возможно... среди офицеров?? Это же по сути… сутенерство и принуждение к деятельности… определенного рода… — Опять же чуть до дуэли не дошло. Но уладили миром. Не знаю уж как. Но эту даму подпоручик, если можно так выразиться, выкупил — один из тех двоих, кому ее муж был должен, заплатил его долг второму, с ним она и живет, говорят, что не жалеет, что так получилось. — Не жалеет? Как это понимать? — Ну муж-то ее далеко не ангелом был, то кутежи, то карты, то девицы… А подпоручик за исключением того, что в такой переплет попал, ни в чем дурном замечен не был. Из хорошей семьи, со средствами, содержит свою пассию получше, чем майор, у которого почти все жалование на его развлечения уходило… А еще про долги — начальник одного гарнизона проигрался в пух и прах, когда в столицу ездил. Решил поправить свои финансовые дела, разворовав, точнее продав на сторону половину гарнизонного имущества. — И как, поправил? — А как же! Сейчас-то на казенных харчах какая экономия… Это не единственный случай на моем веку… Что уж говорить, воруют. Чтоб вот так в наглую, не таясь, это, конечно, уже случай особенный. Чаще все же понемногу, чтоб если что убытки списать можно было… Или ищут другие варианты — например, делят прибыль… — Как интендант Затонского гарнизона, что был в сговоре с местным купцом относительно закупок провианта и не только по завышенным ценам? — Да, как пример. — И часто в гарнизонах и полках бардак? — Не так часто, но, к сожалению, все же случается… — Но не в тех гарнизонах, где… такой важный объект, как, например, полигон как в Затонске? — По большей части не в тех. Обычно в таких местах жесткая дисциплина… не как здесь. — Для подобного гарнизона… непорядков слишком много? — Для него — несомненно. Вот к чему привело попустительство. Попустительство полковника Симакова — с чего, собственно говоря, мы и начали нашу беседу. — Попустительство ли? — Я понимаю к чему Вы клоните. Для другого вывода пока нет оснований. Я говорю — пока. Но в любом случае тот факт, что в гарнизон в последние пару лет были переведены несколько офицеров, которые уже до этого не были на хорошем счету, заставляет задуматься… — Задуматься о том, что при необходимости на них проще воздействовать? Например, подкупить… или шантажировать… — спросил, нахмурившись, начальник сыскного отдела. — Я снова вижу в Вас Ливена, точнее подполковника Ливена, господин коллежский советник… Да, задуматься именно об этом. Но пока это только… мысли, ничего более… — Но Вы не исключаете возможности? — Я не имею права обсуждать с Вами подобные детали. Я и так позволил зайти в обсуждении дальше, чем следовало бы… Вы как человек служивый должны это понять. — Да, я это понимаю. — Но я с радостью пообщаюсь с Вами на другие темы. Только не сейчас, я должен отбыть в гарнизон. Мне нужно побеседовать с капитаном Касаткиным, он вернулся только вчера вечером — ездил в Москву на свадьбу к сестре, пробыл там недели две. Касаткин ездил в Москву? Еще один кандидат в список тех, кто посещал столицу. Как ему не пришло в голову, что кроме жителей Затонска в интересующих его городах могли побывать и те, кто служит в гарнизоне?? — С удовольствием встретился бы с Вами еще раз. — Как насчет ресторана в Офицерском собрании? — Тогда уж лучше при Дворянском Собрании. — Я пошлю Вам записку, если у меня будет для этого возможность. Я пробуду в Затонске еще дня два-три. Честь имею, — полковник Дубельт покинул кабинет сыскного отделения.