Как хорошо уметь читать

Увидев Штольмана в компании с другим господином, Карелин направился прямо к ним, только отдав метрдотелю свою шляпу. — Добрый вечер, господа. Яков Платонович, я не хотел Вас отвлекать, но не мог не засвидетельствовать Вам еще раз свое почтение. — Алексей Александрович, позвольте Вам представить — Анатолий Иванович Дубельт, полковник из Петербурга. — Очень приятно. Карелин Алексей Александрович, здешний помещик. — Алексей Александрович, Вы присаживайтесь. Полковник согласился принять участие в розыске Каверина. Карелин сел на свободный стул и поставил саквояж рядом с ним на пол. — Господин полковник, Вы знакомы с Кавериным? — К моему счастью, нет. Я, скажем так, видел его. — До его отставки? — Как раз перед ней. Ротмистр Каверин был подозреваемым в деле о расхищении полкового имущества, но был оправдан. Однако был вынужден выйти в отставку по решению полкового суда чести. Карелин попытался осмыслить то, что только что узнал, взял со стола рюмку Штольмана, залпом выпил коньяк, помолчал, затем пробормотал: — Вот же угораздило Ульяну связаться с человеком, у которого ни стыда, ни совести, ни порядочности, ни чести… Ладно бы просто бабником был и любил покутить да пыль в глаза пустить, но подобным себя запятнать… быть под следствием, уйти в отставку по решению суда чести… какое позорище… Штольман налил в свою рюмку коньяка, так как не увидел поблизости полового, чтоб он подал еще одну, и протянул Каверину, тот снова выпил. — Как я потом Тане такое смогу сказать? Ей и того, что ее мать замужем за ним не была, хватит… — Вам не следует ей говорить подобного, — посоветовал Дубельт. — Если она у него, сам он ей про это не скажет. А когда она найдется, лучше про такого никудышного отца вообще поменьше говорить. Был и был, хотя фактически никогда и не было… — Вы думаете, она найдется? — Очень на это надеюсь. Мне кажется, что Ваша дочь действительно может быть у Каверина. Я попрошу одного знакомого офицера порасспрашивать, не знает ли кто, где он живет или жил, выйдя в отставку. — Премного Вам благодарен. — Мы с господином Штольманом тут поразмышляли. И у нас есть вопрос. У Вашей супруги ведь была прислуга? — Да, приходила одна женщина. Убирала, обеды готовила, а ужины — когда Ульяна с Ильей Анатольевичем, к примеру, вечером в ресторан не собиралась. А завтраки Ульяна готовила сама. — Любопытная прислуга? Могла в хозяйских вещах рыться? — Не знаю. Скорее всего нет, по крайней мере производила положительное впечатление. — Это плохо. — Почему? — Мы надеялись, что она могла видеть письма Каверина, а следовательно, возможно, запомнить, откуда они были. — Да даже если бы она их и видела, это бы ничего не дало. Она была неграмотная. — Совсем неграмотная? — спросил Дубельт и сделал знак подошедшему к их столу половому, чтоб он не прерывал их разговора и удалился. А то Карелин может потерять важную мысль — Буквы еле-еле в слова складывала. Если Ульяна для нее записку оставляла, что сделать по дому или купить, то ей ее Таня читала. Сама бы она то, что на конверте было написано, никогда прочитать не сумела. — Как жаль… Из прислуги только эта женщина была? — Когда Ульяна собиралась, к примеру, на бал или в театр, то приходила горничная от Полянского одевать ее и причесывать. Но она бы точно никогда не стала копаться в письмах или бумагах хозяев, Илья Анатольевич сразу бы такой прислуге указал на дверь, а она у него была еще до того, как он Ульяну привез. Полянский некоторые бумаги на столе в кабинете оставлял, да и я свои не прятал, когда у него останавливался. — Вы останавливались у Полянского? Когда же? — Так каждый раз, когда в Петербург приезжал — кроме последнего, когда господин Штольман посоветовал мне даже не появляться у него… — Это что-то новенькое, — нахмурившись, сказал Штольман. — Вы мне говорили, что видели Полянского несколько раз, а, оказывается, Вы у него дома гостили. — Понимаете, Яков Платонович, я… не решился об этом сказать. Вы же и так, должно быть, считаете, что у нас отношения… странные и без этого… Когда я в первый раз приехал, мы у Ульяны встретились, в тот раз совершенно случайно. Я Ульяне привез деньги, как и тогда, когда она с Кавериным жила, ну и хотел посмотреть, как они с Таней обустроились. Посоветовал ей быть осторожней с тратами, особенно теперь в столице. А Полянский потом наедине сказал мне, что даже и не думал, что муж Ульяны будет беспокоиться о том, на какие средства она будет жить, ведь это только его забота. Я ответил, что Ульяна мне до сих пор жена, хоть и только на бумаге, поэтому я считаю, что должен вносить свой вклад. Он сказал, что другой на моем месте не подумал бы и копейки дать жене, у которой связь с другим мужчиной, да еще тем, у кого денег хватит не одну любовницу содержать. В общем, мы с Полянским тогда решили, что раз уж я настаиваю, то пусть мои деньги идут в основном на пропитание Ульяне и Тане, в то время как он будет платить за все остальное. Спросил, где я остановился, по названию гостиницы понял, что я не мог тратить больше, я ведь тогда только на одно жалование жил. И сказал, что когда я в следующий раз приеду, чтоб непременно остановился у него. Мол, люди мы теперь не чужие, нечего мне по гостиницам клопов кормить, когда у него две комнаты для гостей всегда готовы. Кроме того повар отменный, а раз я города толком не знаю, могу, проголодавшись, забрести туда, куда лучше никогда не заходить. У него в былые времена и Каверин останавливался, до того, как он забрал от него Ульяну. Я пытался отказываться, но он настоял. Дубельт внимательно слушал. Карелину показалось, что подобного панибратства между ним и Полянским он не одобрял. — Господин полковник, Вы, должно быть, осуждаете меня, что я у любовника моей жены жил. — Господин Карелин, Ваши отношения с любовником жены меня не касаются, и не мне составлять о них мнение. Но, похоже, Полянский — человек приличный и доброго нрава, предлагал Вам это от всей души, поэтому Вы и не посчитали унизительным воспользоваться его гостеприимством. Но я думаю совершенно о другом. Что вообще связывало Полянского и Каверина? Один — фабрикант, коммерсант, как мне представляется, человек серьезный, основательный, ответственный, другой — офицер, ищущий развлечений и наслаждений, не обремененный ни моралью, ни честью… Я не вижу оснований для поддержания длительного знакомства между столь разными людьми… Знакомству между, например, Полянским и Вами я бы не удивился, но им и Кавериным… Где, при каких обстоятельствах они познакомились? Были ли у них общие знакомые? Если были, общались ли они в последние годы с Кавериным? — Знакомы они много лет, познакомились через Петра Сергеевича Вернера. С Кавериным он когда-то вместе служил, но очень рано вышел в отставку, так как дед оставил ему свое состояние и предприятия — он был фабрикантом. С Полянским у него были дела. У Вернера они и встретились. Какое-то время поддерживали отношения все трое. А потом у Вернера стало ухудшаться здоровье и он решил перебираться в Германию, в Баден-Баден. Продал Полянскому свою часть их совместной мануфактуры, чтоб открыть дело в Германии. А Полянский с Кавериным продолжили встречаться. — Вы говорите, поддерживали отношения все трое. А где это было? Не в Петербурге же? — Нет, где-то в Остзейских губерниях, вроде бы в Лифляндии, где точно — не скажу. Вернер после вхождения в наследство и отставки остался там, где и служил вместе с Кавериным, одна из дедовых мануфактур была в том же городе. Возможно, это дед поспособствовал, чтоб его в тот полк определили. Полянский туда по делам этой мануфактуры и приезжал частенько. Вот в то время они все трое и общались, пока Вернер не уехал в Германию. А Полянский и после туда по делам своей фабрики ездил, и они с Кавериным поддерживали отношения пока того не перевели к нам в город, В нашем городе у Полянского никаких дел не было, Каверин сам к нему в гости ездил — в столице погулять. А когда Каверина перевели в полк в Ржев, то и там с Кавериным виделся. Тогда он Ульяну и встретил. — У Полянского что же мануфактуры только там, где Каверин служил? — с ехидством спросил Дубельт. — Почему же? У него, насколько я знаю, много где чего имеется. В Петербурге, в Эстляндии, в Иваново. Из тех мест, где Каверин служил — только в Лифляндии. А в Ржеве он договаривался о сырье для фабрики, что в Твери. — А Каверин, он как блоха по загривку скакал — из одного полка в другой? Лифляндия, Ваш город, Ржев… — Про это ничего сказать не могу. — А про Вернера? — Что именно? — Состоял ли он с Кавериным в переписке? — Каверин ему давно не писал, несколько лет уже. Он сам у Полянского про него спрашивал. А тот ответил, что Алексей, по-видимому, как всегда весь в амурах, и ему не до писем. Я при этом сам присутствовал, это года два назад было. Вернер тогда приезжал к родственникам в Петербург и заходил к Полянскому, а я как раз у него останавливался. Вернер за ужином про их давнее знакомство и рассказал. Кстати, он не знал о том, что пассия Ильи Анатольевича — это бывшая любовница Каверина, от которого у нее дочь, и уж, разумеется, о том, что она — моя жена. Вернер уже в Германии жил, когда Каверин закрутил роман с Ульяной, ну и после, когда Полянский ее в Петербург увез. А они не поделились со своим приятелем такими подробностями своих отношений… — Значит, с Вернером тупик… как и с прислугой… Жаль, что обе ниточки оборвались… А другие общие знакомые кроме него у Каверина и Полянского есть? — Насколько мне известно, нет. Может, у Вас еще какие-то вопросы имеются? — На данный момент нет. — Тогда, пожалуй, я откланяюсь. Поеду к себе, а то почти весь день в городе провел. Хотел зайти рюмочку выпить, а то моя дама, от которой я, подобное не жалует. Ее покойный ее муж был любитель горячительных напитков, после него она даже вина в доме не держит. Но меня это не печалит, я ведь к ней не за этим прихожу, — чуть усмехнулся Карелин. — А Вы, однако, дамский угодник, — хихикнул Дубельт. — Да куда там. Я не дамский угодник и не был им никогда. Но с женщинами, конечно, отношения до женитьбы были. А любовница у меня появилась только когда Ульяна с Карениным в Ржев уехала. Когда она от него забеременела, я и не думал интрижку заводить. Нехорошо бы было, жена в положении, пусть и не от меня, а я по женщинам… А когда Таня родилась, и вовсе не до свиданий было, после службы надо было домой к ребенку спешить. Дочь соседей хоть и не безголовая была, но доверять ей ребенка я как-то опасался, не то что Ульяна. Всегда старался дома быть, когда Ульяна к Каверину на рандеву уходила или с ним на какой-нибудь раут… — То есть Ваша жена к любовнику, а Вы с ее дочерью от него дома сидели? — недоуменно посмотрел на Карелина Дубельт. — Я со своей дочкой дома время проводил. Я же с самого начала, как только узнал, что у Ульяны от Каверина будет ребенок, решил, что он будет нашим общим, то есть ее и моим. Ну родилась Таня похожей не только на Ульяну, но и на Каверина, что ж поделать, не отказываться же от нее из-за этого… «А вот Платон Штольман по сути отказался от ребенка жены, потому что он был похож не на нее, а на ее любовника. Так и сказал ему потом, что если б мальчик походил на жену, стерпел бы, а видеть каждый день Ливена — выше его сил», — с горечью подумал Яков Платонович. — А какая она красавица, Вы вот сами посмотрите, — Карелин взял с пола саквояж, вынул из него карточку, которую уже показывал Штольману, и протянул полковнику. — Да, очень красивая девочка, и дочь Каверина — никаких сомнений быть не может. — Вот как такая красавица родному отцу может быть не нужна? Я не хотел, чтоб Ульяна с Кавериным уезжала, не семейного склада он мужчина, но надеялся, что когда они вместе будут жить, у него появятся хоть какие-то чувства к дочери, но нет, не случилось, — покачал головой Карелин. — Когда Ульяна уехала и Таню с собой увезла, мне стало так одиноко, так тоскливо… и я познакомился с одной дамой, стал ее навещать… И тут в Затонске к одной вдовушке захаживаю. — А сейчас, когда сами овдовели, и жениться сможете, — сказал Дубельт, возвращая Карелину портрет. — У меня нет таких намерений, да и дамы не те, с которыми я мог бы рассматривать совместную жизнь. Я же формально состоя в браке, не мог встречаться с теми женщинами, которые искали серьезных отношений с перспективой замужества. Только с теми, которым время от времени было нужно мужское общество… без обязательств… Да даже если я когда-нибудь и надумаю жениться, нужно будет не только о себе думать, но и о том, примет ли Таня эту женщину… Хоть бы нашлась поскорее, я за нее очень переживаю. — Очень Вас понимаю. У самого двое детей, хоть и взрослых уже. Но отцовское беспокойство от того, что они выросли, никуда не делось. У меня… предчувствие, что мой знакомый офицер сможет выяснить, где Каверин. И тогда останется только съездить туда и забрать девочку. — Дай-то Бог… — вздохнул Карелин и снова взял стопку Штольмана. — Алексей Александрович, если Вы сами правите, то коньячком-то не увлекались бы… — посоветовал Яков Платонович. Только сейчас Карелин заметил, что пил коньяк из рюмки начальника сыскного отделения: — Извините… как-то само собой получилось… Я закажу еще бутылку для Вас. И ужин, конечно, тоже за мой счет. Отказа я не приму. Хоть как-то Вас, господа, отблагодарить. Не каждый будет незнакомому человеку помогать, да даже просто про его проблемы выслушает… как Вы оба… Дай Вам Бог здоровья… — Да, здоровье при нашей службе не помешает, — согласился Дубельт. — Господин Карелин, если я что-то узнаю, я сразу же сообщу Якову Платоновичу. — Благодарю. Не буду Вас больше отвлекать от приятного вечера. Карелин переговорил с метрдотелем и покинул ресторан. Васька, который снова подошел к их столу, поставил чистую рюмку. Штольман налил в нее коньяка, но пить раздумал. И покачал головой: — Неловко мне ужинать за счет Карелина. Я ведь ему помощь свою предлагал бескорыстно, а не за… награду… — Да и я согласился Вам помочь тоже не за ужин, хоть и пошутил тогда об этом. Яков Платонович, Вам неловко ужинать не только за счет помещика, но и за мой, и за Павла Александровича. Не сердитесь на него, он сделал это из лучших побуждений. — Вы поняли, что я был сердит? — Яков Платонович, ну Вы же Ливен, а, значит, как я уже сказал, человек гордый, — улыбнулся полковник. — И Павел Александрович гордый. Но кроме того заботливый. Он хотел, чтобы его племянник мог пригласить свою жену на ужин, например, в честь какого-нибудь знаменательного события, и наслаждался трапезой, а не беспокоился о том, может ли он позволить себе то, что не всем по карману… Вы же бы не отказали Анне Викторовне в выборе чего-нибудь этакого… но дорогого. — Нет, конечно. Но она сама вряд ли бы решилась заказать такое. — А какой тогда интерес отмечать событие, если думать не о том, какое счастье сидеть за столом с любимым человеком, а о цифрах в меню? — усмехнулся Анатолий Иванович. — А о Карелине могу сказать, что он хочет отблагодарить полицейского чина и штаб-офицера хотя бы ужином в ресторане, поскольку предложить за помощь деньги, как это могло бы быть в другом случае — это унизить нас. Мы же с Вами не частные сыщики, чтоб за розыск деньги брать… Он человек порядочный, совестливый, совершенно не такой как тот же Каверин, который считает, что это ему все должны… Найдется девочка, не удивлюсь, если осенью он Вам с Анной Викторовной кабанчика доставит. Штольман не отреагировал на последнюю ремарку Дубельта и спросил о другом: — Полковник, у Вас действительно есть предчувствие? — Это Вы о том, что я ему сказал? А что я еще мог? Предчувствия нет, а надежда есть — на того офицера. Он очень, скажем так, целеустремленный и дотошный. Все сделает, чтоб найти хоть какую-то информацию о том месте, где может быть Каверин… А Карелин — человек добрый, сердечный, с таким девочке будет хорошо… в отличии от родного папаши… — Думаете, она все же у Каверина? — Мне так кажется. — Вот только как она к нему добралась? — Ну если такая же ушлая как Каверин, то нашла способ как. Тот, как говорится, без мыла в любую щель мог залезть, особенно, пользуясь своей внешностью… Вы не подумайте, что я о девочке дурного мнения, но, возможно, она к своим годам уже научилась извлекать выгоду из своей красоты… — А Каверин на самом деле такой красавец, как говорят? — Ну я не знаток мужской красоты, чтоб судить… — ухмыльнулся Дубельт. — А если серьезно, то да, внешность у него хоть куда. Ростом, наверное, будет как Павел Александрович, прекрасно сложен. Кожа светлая, а волосы наоборот темные, вьющиеся, темно-карие почти черные глаза, длинные ресницы — как мне кажется, в нем есть что-то от южных или восточных народов, что-то почти неуловимое, что делает его лицо необычайно привлекательным для глаз. Он и в свои тридцать девять был весьма хорош собой, а в молодости, думаю глаз не оторвать было… А вот ему самому кое-что не мешало бы оторвать… Штольман рассмеялся: — Суровы же Вы, господин полковник. — А мне не смешно… Сколько женщин на его внешность были падки и сколько из них после страдали? Скольким он сердце разбил? Скольких бросил? А сколько у них от него таких тань кроме той, о которой мы знаем? И ведь не у всех их есть сердобольные мужья подобно Карелину, чтоб его отродье, путь и неземной красоты своим признать. Вам подобные вопросы в голову не приходили? — Нет, если честно, не приходили… — Извините, Яков Платонович, не нужно мне было этого говорить… Это очень… деликатная тема… — Вы, должно быть, подумали, что Ваши слова я мог принять на свой счет? — Да, подумал… после того, как высказался. Еще раз прошу у Вас прощения. — Анатолий Иванович, я Ваши слова с собой не соотнес… поскольку неземной красотой не обладаю, — улыбнулся Штольман. — А насчет Каверина, Вы считаете, у него не одна Таня? — Я этого не знаю, но не удивился бы, если бы оказалось, что у Каверина есть и другие внебрачные дети. Если мужчина не думал о последствиях плотских утех, когда ему пошел четвертый десяток, то вряд ли его это заботило, когда ему было двадцать… Хотя, возможно, ранее у него были дамы, которые сами об этом беспокоились. А мадам Карелина оказалась беспечной… — Карелин говорил, что до романа с Кавериным жена дважды была в положении, но скинула. — Вот и ответ. Решила, что не может ребенка родить. Что даже если забеременеет, не выносит, так что волноваться не о чем. А получилось по-другому. И забеременела, и выносила, и родила. От любовника, которому в отличии от мужа этот ребенок был совершенно не нужен. Какие же люди разные… Мужчине тридцати с лишним лет свой ребенок не нужен, а мальчишка в девятнадцать лет двум чужим детям отцом стал. А потом воспитанный им пасынок его младшего сына принял… Знаете, всегда приятно слышать про семьи как у Паскаля, где любовь и согласие. Только, к сожалению, достаточно и таких, где не все по уму, как у мадам Карелиной, — вздохнул Дубельт. — И больше всего в них жалко детей, как Таню, которая очень скоро узнает, как было на самом деле с ее матерью и… родственниками… — Да, Карелину придется ей рассказать… хоть часть правды, чтоб объяснить, почему он является ее законным отцом. — согласился Штольман. — В этом случае чем меньше этой правды, тем лучше. Я бы предпочел, чтоб Карелин сказал девочке только о том, чего уж совсем нельзя избежать. Всякие подробности совсем ни к чему. — Согласен… Как Вы думаете, как скоро можно ждать сведений от Вашего знакомого офицера из того полка? — Возможно, дня четыре-пять. Это ведь нужно сделать очень осторожно. Меня к тому времени в Затонске уже не будет, но я сразу же дам Вам знать. Телеграмму тому офицеру я отправлю завтра же. — А я пошлю телеграмму Белоцерковскому. Вдруг и у него будут какие-то новости после этого. — Я, скорее всего, еще зайду к Вам в участок. Без повода, но если Ваш помощник будет на месте, поговорю с ним. — Смотрите, господин полковник, не напугайте молодого человека. — Неужели я такой страшный? Конечно, не красавец как Каверин, но все же… Да и мундир, как говорят, мне идет… — усмехнулся Дубельт. — Яков Платонович, мне просто интересно, каков он, Ваш помощник. Судя по бумагам, что я просмотрел, весьма толковый малый. — Да, толковый, мне с ним повезло. — Значит, и мне, возможно, повезет иметь с ним плодотворную беседу. Благодарю за прекрасный вечер, Яков Платонович. — И я Вас. Дубельт дал хорошие чаевые половому, и они вышли на крыльцо ресторана. Штольман хотел попрощаться, но не успел. — Яков Платонович, у меня к Вам просьба. Не могли бы Вы показать мне Ваш семейный портрет и молитвенник Ливенов? Очень хотелось бы посмотреть на то, что стало причиной… некоторых изменений Вашей жизни в этом городке. Штольман не хотел давать эти вещи в руки постороннему человеку, даже если он и знал тайну семьи Ливенов. И еще более не хотел приглашать для этого его домой, хоть он и был ему симпатичен. Они с Анной жили скромно. Дубельт, наверное, и не предполагал, насколько. Ему не было стыдно, но увидеть, как, возможно, почти незаметно полковник вдохнет — этого бы он предпочел избежать. Кроме того, он не помнил, не оставил ли он случайно в беспорядке гостиную, уходя на службу. — Некоторых? — хмыкнул он. — Как Вы аккуратно выразились. Я бы сказал иначе — коренных изменений. Вы как частное лицо спрашиваете? Или…? Просто желаете взглянуть или же удостовериться, что с вещественными доказательствами по делу все в порядке? — на Дубельта пристально смотрели глаза подполковника Ливена. — А Вы по какой причине интересуетесь? Не по той ли, что как частному лицу Вы можете мне отказать, а как должностному вряд ли? Или по той, что полковнику можно принести вещественные доказательства в участок, а Дубельта придется приглашать домой, куда Вам не хотелось бы впускать малознакомого человека? — от прищура морщинки у глаз полковника Дубельта стали более заметными. — Яков Платонович, я и заходить к Вам в дом не собирался, мог за воротами подождать или во дворе, если бы Вы позволили. А если уж пригласили бы зайти, не стал бы обращать внимание на то, следовали ли Вы в отсутствие супруги правилу Ordnung muss sein, — про то, что он не стал бы давать сыну князя понять, что действительно думает о его жилище в провинциальном городке, он промолчал. «А этот Дубельт стоит Павла! Прям как мысли читает!» Штольман, нехотя, произнес: — Анатолий Иванович, буду рад проводить Вас к себе домой, это совсем рядом. Через несколько минут, открыв ворота и придерживая их, он сказал: — Прошу Вас, проходите. О том, чтоб Вы ждали снаружи, и речи быть не может.