Вместо пролога
Ждать и надеяться… Ожидание… Ожидания, как и многое другое крайне редко приносят радость. Бывает мы ждём чего-то так сильно, воображаем, идеализируем, и когда в итоге получаем то, что якобы хотели, мы, мягко говоря, разочарованы. Глупо чего-то ожидать, ведь в итоге произойдёт ровным счётом то, что должно произойти. Но мы, как упёртые ослы продолжаем идеализировать действительность или даже напротив, искривлять её в отрицательную сторону, но это не отменяет того факта, что на выходе мы не получим ни того, ни другого, а получим нечто третье и всё равно будем разочарованы. А всё потому, что нет ничего лучше того, что придумываем мы сами. Но человек устроен так, что не может не ждать. Всякий катает ожидание в голове, как конфету во рту, и нередко при этом прикусывая воображаемый язык. Конечно же, Питер не ждал ничего особенного, по крайней мере, он убеждал себя в этом. Паркер отнюдь не ожидал парада в свою честь, так же он не рассчитывал на президентскую машину, что якобы должны были бы отправить за ним. Мальчишка даже не думал, что его будут искать, хотя и надеялся на это, но… Всегда есть это пресловутое, НО… И за этим маленьким «но» крылось куда больше, чем мог себе признаться Питер. Правильно говорят, ничего не ждите и счастливее будете. Но несмотря на всю житейскую мудрость, всё было неплохо, так неплохо, что даже нормально. Но тогда, что же это за болото, в котором юноша погряз и утопает вот уже целую неделю? Про болото он, конечно же, драматизирует, ни его, ни чего-то подобного не было. Глупость какая! Но он так и не смог избавиться от того трагичного выражения, что возникало на его лице всякий раз, когда его мысли отправлялись в вольное плавание. Сидеть на ярко освещённой кухне, неравномерно залитой солнечным светом было всё так же непривычно. Помещение не было маленьким, но Питеру упорно казалось, что стены давят на него. За время своего заточения он как-то быстро привык к помещениям колоссальных размеров, некоторые из которых были с квартал или даже маленький город, а здесь было тесновато. И эта мысль раздражающе, как и стены, давила на него. Теперь, что бы не делал Питер, он невольно сравнивал каково было ТАМ… И это злило, ведь юноша решил всё забыть. Но недостаточно просто решить, всё всегда куда сложнее, в особенности для тех, кто любит усложнять. От нечего делать или всё же от безысходности Паркер уже в тысячный раз обводил взглядом кухню с жёлтыми, местами выцветшими обоями. Это простое действо успокаивало. Около тридцати пяти секунд уходило, чтоб обежать внимательным взглядом небольшое помещение, начиная с обшарпанного окна, что выходило на запад, и заканчивая тёмным пятном чёрной плесени в верхнем левом углу. Но взгляд мальчишки раз за разом дольше необходимого задерживался на кухонных часах, те висели над самой газовой печью. Циферблат был покрыт плотной плёнкой жира с мягким налётом пыли и был украшен уродливыми пухлыми котами на синем, от времени позеленевшем фоне. Питер не мог определиться, что вводило его в ступор сильнее — изображение на циферблате или сами часы? Там, на корабле часов у него не было. Там не было ни завтраков, ни ужинов, и даже ланча. Спал подросток, когда хотел. Делал всё, когда было ему необходимо и никакого расписания не было. Тогда единственным критерием была его собственная усталость и засечки на стене. И такое обыденное явление, как счёт времени, сейчас сбивало его с толку. И снова он это делает! Сравнивает! Помотав головой, юноша стиснул столешницу механической рукой, стол застонал, но Питер и не заметил этого. Пора завязывать с этим. Нет больше никаких ТАМ! Теперь он на Земле! Он здесь и точка! — Здесь, — тихо прохрипел мальчишка, зажмуривая глаза, — Здесь. Юноша уверял себя, что сделал достаточно, ведь он же ушёл оттуда. — Тебя отпустили, — въедливо не соглашалось подсознание. Паркер стиснул руку сильнее, непроизвольно сдирая со стола краску. Он ещё раз махнул головой в невнятной попытке развеять ядовитые мысли. — Я сделал достаточно! Я избавился от костюма! Разорвал все связи! Ушёл! — убеждал себя Питер. Он раз за разом повторял всё это, порой не просто проговаривая, а даже яростно рыча, наполняя маленькую кухню сбивчивой речью. Но это не было нытьём или жалобой, скорее бредом сумасшедшего. Ведь порой его слова превращались в одну сплошную неразборчивую сумятицу. Глупо было надеяться, что все его мучения и проблемы разрешаться в один миг, стоит ему только ступить на Землю. Дуростью было думать, что как только… Да не важно что! Всё это сплошная дурость и наивность неразумного ребёнка. Даже обретя опыт, о котором он и не просил, Питер, как и полагает мальчишке, да и всякому хорошему человеку продолжал надеяться на невесть что! И эта надежда мучила его, едко шипя на периферии, вгоняя в ещё большую тоску. И он признался самому себе, что даже будучи на Земле, он, как и на корабле продолжает оставаться сам по себе. Клаксон соседской машины вызвал острую вспышку головной боли. Подросток судорожно прижал ладони к ушам, но клаксон не унимался, кто-то явно решил поиздеваться над ним. С тех пор, как он вернулся, всё было непозволительно громким, собственно, по этой причине он ни разу так и не смог посмотреть новости по ТВ. Включая, он тут же вырубал эту «машину зла», да и на картинку без рези в глазах смотреть он так же не мог. И когда Сэм садился за просмотр вечерних новостей, Паркер ютился на крыше, любуясь россыпью звёзд на небосводе и слушая о изменениях в мире. Но как-то он быстро осознал, что всё по-прежнему: в новостях ничего важного так и не сообщали, Земля живёт в приятном неведении. В мире без инопланетян и камней бесконечности. Питер перевёл взгляд на чайник, что медленно закипал на плите, это, к слову, уже пятый. В обычное время, когда мальчишка оставался один, он ставил на плиту чайник, зажигал газ и ждал. Как только вода закипала, Питер тут же выливал её, а затем набирал новую и так до бесконечности. Горение газа и бульканье чайника отвлекало от уличного шума, расслабляло, но даже в кипении воды порой ему мерещилось то, чего быть не могло. Устало массируя переносицу, Паркер пытался собрать мысли в подобие кучи, но выходило это откровенно плохо. Очередной звук привлёк его внимание, мальчишка обернулся в сторону окна. Тихое шарканье стёртой подошвы, пять метров до порога, перевес на правую ногу, быстрые и частые шаги, человеку явно тяжело. Питер ничего не мог с собой поделать, теперь его мозг подмечал всё это на автомате. Быстро и беззвучно вскочив со скрипучего стула, подросток отключил газ, а затем юркнул в прихожую, и успел как раз вовремя. Дверь со стоном распахнулась, юноша вытянул руку, перехватывая пакет с продуктами. Женщина вскрикнула от испуга, а затем недовольным тоном и с таким же недовольным выражением на лице проворчала: — Сколько повторять, Пит, не делай так! — но как только тяжесть продуктов исчезла, уже добродушнее она осведомилась: — Как твоя нога, милый? — Цела, миссис Фишер, — кивнул Паркер. Юноше казалось, что удивить его сложно, но миссис Фишер почти удалось это сделать. Как только парнишка в компании Сэма оказался на пороге этого типично-старого с гнилыми половицами дома, эта дама накинулась на супруга с яростным воплем. Но заприметив окровавленного подростка, тут же смягчилась, но правда не на долго. Выслушав краткий пересказ обстоятельств знакомства Питера и Сэмюэля, Лесли Фишер тут же с яростным воплем накинулась уже на мальчишку. Питер, отвыкший испытывать сложные эмоции, такие как стыд или неловкость, в тот момент растерялся и даже ощутил нечто похожее на выше перечисленное. — Всё ты врёшь, — проворковала женщина, кладя звякающие ключи, что вызывали у Паркера приступы головной боли, на тумбочку. А затем, стремительно обернувшись, прищурилась, отчего вокруг глаз собралась тонкая сеть морщинок, таким взглядом она обычно пилила старину Сэма, а теперь и Питера, а затем сдержанно выдохнула: — Гулял? — тон, которым был задан вопрос непрозрачно намекал на предпочтительность положительного ответа. Паркер даже не потрудился открыть рот, лишь устало покачал головой, и сразу же ответил на вопрос, что непременно последовал бы за этим: — Нет, не ел. Ноздри Лесли Фишер яростно затрепыхались. — Молодой человек, — начала супруга Сэма уже традиционную тираду, а Паркер, который давно осознал, что пережить можно всё, а выговор вспыльчивой женщины тем более, молча и спокойно сносил негодования престарелой дамы. Эта женщина, закалённая солнцем, совмещала в себе суровость пустошей, но не их черствость, с жизнерадостностью горных ручьев. С первых минут пребывания Паркера в доме она не скрывала своей симпатии к нему. И такая ярая забота с её стороны Питеру казалась утомительной, но это единственное, что не позволяло ему замкнуться в себе окончательно. И даже сейчас, в её по-матерински настойчивой необходимости накормить его не было ничего неприятного, но у Питера это не вызывало того, что по идее должно вызывать подобное отношение. Как в итоге оказалось, мир не сильно то изменился с тех пор, как он покинул Землю, просто изменился он сам, и это осознание неприятно резануло по душе, но ожидаемой боли это не принесло. Как и радоваться он не мог, так и боли не испытывал, будто после того удара о поверхность Земли Питер впал в анабиоз. По крайней мере, та его часть, что отвечает за проявление эмоций, будь то положительные или отрицательные. Эмоции… — что за ерунда! Но единственное, что дико бесило и раздражало его в сложившейся ситуации, так это собственная бесхребетность. Мальчишка думал, что как только попадет на Землю, он тут же ринется домой, но опять же это пресловутое, но… — Пит, — уже мягче обратилась Лесли, кладя руку на плечо мальчишке, и заглядывая прямиком в душу, в ту самую часть от которой паучок старательно отворачивался. Рука, да и вся эта «забота» были донельзя нелепы, да и женщина была значительно ниже юноши, что добавляло комичности: — Ты всегда можешь поговорить со мной или Сэмом, он, конечно, осёл, — мягко улыбаясь, доверительно сообщила женщина, — но сердце у него доброе. Ты… Но она не договорила, Паркер поспешно кивнул, отстраняясь не только от руки, что касалась его так ласково и незаслуженно, но и от последующей фразы. Питер стремительно ретировался в кухню, уже откровенно поворачиваясь к миссис Фишер спиной. Та, взбесившаяся пренебрежением со стороны мальчишки, подобно фурии ринулась следом, громогласно обращаясь к наглецу: — Молодой человек!***
Паркер сидел в чулане, как призрак какой-то. Он и сам осознавал, что это мягко говоря нездорово, но зато здесь было темно и так тихо, и ничего, кроме комьев пыли и насекомых здесь не было. Мрак приятно давил на глаза, а тишина убаюкивала, но покой был нарушен Лесли Фишер, впрочем, как и десятки раз до этого. — Питер! — донеслось с первого этажа. Подросток тяжело вздохнул. Конечно, можно было попробовать проигнорировать зов, но у Питера и так вызывали дискомфорт все резкие звуки, а яростные вопли этой женщины вообще могли вогнать его в кому. Покинув своё убежище, мальчишка удручённо взглянул на скрипучую лестницу и ради своего благополучия быстро перемахнул через перила и беззвучно приземлился позади супруги Сэмюэля. И чтоб хоть как-то обозначить своё присутствие прежде, чем следующий окрик женщины оглушит его, Питер нелепо кашлянул, как принято делать во всяких тупых комедиях. Стоит отдать должное этой женщине, она была готова к этому, как и Питер привык к ярой заботе с её стороны, так и миссис Фишер привыкла к его «ниндзя штучкам», как она это называла. — Вот ты где, дорогой! — обрадовалась она, — У меня к тебе просьба, — быстро, то и дело поглядывая на часы, залепетала женщина. Пит неопределённо пожал плечами. Ему донельзя странным казалось, что она его «просит», она могла просто сказать, он бы без колебаний сделал, что бы там ни было, ведь он стольким обязан Фишерам. Они ведь дали не только кров, и еду, хотя с едой это отдельная история, но и отдали одежду своего сына, который, по словам Лесли, живёт теперь в Европе. Ну, по крайней мере ту, что подошла. А женщина всё так же мягко, но настойчиво продолжала просить, будто моля калеку встать. И больше не в силах это слушать Питер как можно бодрее протянул: — Я всё сделаю, миссис Фишер. И мне не трудно. — Правда? Вот и славно, — облегчённо выдохнула женщина, снова касаясь его плеча, будто на интуитивном уровне ощущая, что Паркер без поддержки развалится на куски. Но, опомнившись, тут же убрала её. Они это уже проходили, подросток, как забитый зверь, на контакт шёл с неохотой и как будто принуждая себя. Лесли Фишер сколько не боролась с мальчишкой, но тот так и засел в своей скорлупе отчуждённости, как всякая мать она ощущала, что ребёнок страдает, даже если и не знала причин его страданий.***
Питер лениво переставлял ноги, и со странным скепсисом смотрел на сухие листья, что как чипсы хрустели под ногами. Миссис Фишер попросила его о полевой услуге, а именно растопить печку для сжигания мусора. В этом не было ничего трудного, тем более Паркер на прошлой неделе видел, как старина Сэм это делал. И он был уверен, что если с челноком совладать ему удалось с первого раза, то и закинуть дрова в определённое отверстие он как-нибудь сумеет. Печь была старая и неказистая, местами помята, на вид ей было лет двадцать, не меньше. Толстый металл и грубая сварка, явно Сэм сделал её сам в годы своей юности. — Да уж, это тебе не Нидавеллирские печи, — хмыкнул юноша, и такая неуместная усмешка возникла на его лице, что Питер нахмурился. Он даже закусил губу, сильно, до крови, но рот кривился независимо от его воли. Так ухмылялся Корвус — простая мысль, но сколько эмоций она вызвала. Непроизвольно коснувшись бока, где под старой застиранной футболкой был рубец, тот уже как три дня не болел. Это было ещё одним доказательством того, что всё что происходило ТАМ было на самом деле. Избавиться от шрама, как от костюма Паркер не мог, осталось надеяться только на время. И снова это пресловутое время! Он уже замучился ждать, когда всё это закончится! Сколько ещё должно пройти? Сколько он ещё должен пережить? Он так устал от всех этих вопросов, но никто не мог дать ему ответов. Яростно распахнув дверцу печи, юноша остервенело принялся заталкивать дрова в топку. Глаза горели ненавистью, ему хотелось что-нибудь сломать. Отпустило его быстро, но отчего дышал он тяжело и как будто с трудом. Помощник из него так себе, собственно, как и герой. На печи появилось пару новых вмятин, причём значительных. Уже спокойнее выдохнув, Питер механической рукой убрал те, что сам же и сделал, да и остальные заодно. Печь была забита, с деревом он переборщил. Достав пару поленьев, он заглянул внутрь, там, в глубине серым пятном маячил кусок дерева, самый первый, что больше всего нанёс урона старенькой печи Фишеров. Дотянуться до него оказалось проблематично, но и оставлять там его не хотелось. Как помнится Паркеру, Сэм аккуратно клал щепки и бумагу, и Питеру мучительно не хотелось делать всё из рук вон плохо, даже если его и не упрекнут за это. Предприняв серию попыток, юноше всё-таки удалось ухватить полешко, одними пальцами он подтянул его чуть ближе, а затем схватил, при этом загребая золу и какой-то мусор, он всё-таки вытянул его наружу. Как только он увидел, что за мусор прицепился к полену, мальчишка не сумел сдержать ошарашенного возгласа. Он так быстро отпрянул, забыв, что позади него поленница. Опрокинув её, он сам повалился на землю, сильно приложившись спиной, в ушах звенело от собственного крика. Но боли Паркер не ощущал, он с ужасом продолжал таращиться в чрево печи, из которой свисала безвольной плетью чёрная рука. Сердце бешено колотилось и вот-вот норовило остановиться. Питер хотел отвести взгляд, но не мог. Вглядываясь в чёрную плотную пустоту печи, он различал нечто более чёрное, чернее самой тьмы — Его костюм, от которого он избавился, точнее думал, что избавился. Казалось, прошлое не хотело его отпускать так легко. На негнущихся ногах, уже совладавший с собой и как будто в трансе, юноша возвратился к печи и со странным выражением вытянул костюм, тот был совершенно цел. Наивно было полагать, что такой слабый огонь может хоть как-то навредить чему-то подобному, но тогда Питеру казалось, что это будет лучшим вариантом, но он снова ошибся, впрочем как всегда. Одеяние Чёрного ордена было нейтральной температуры, тяжесть в руках была до страшного привычной, и вдруг футболка и потёртые джинсы перестали быть такими уж удобными. Питер, сам не понимая зачем это делает, снова принялся шарить рукой в золе, на этот раз в поисках маски. Вытянув на свет и её, встряхнув, подросток принялся смазывать грязь с линз. Чего он хотел этим добиться, юноша не знал. В мутно-красных окулярах отражался только он, правда, неясный и искажённый, но определённо он — Питер Паркер.