Мне страшно, жутко, нелегко, Когда я думаю о нем, О сне, в котором глубоко Все кости мне прожгло огнем. И в нем один я бился вновь За право душу открывать, За право жить с тобой, любовь, За право жить и вновь желать. Я проиграл, поверив злу, И прыгнул в бездну за тобой, Но света нет, и я во мглу С огнем любви иду на бой. И в далеке не вижу свет, Мечтаю выйти я из сна. Взращенная в шестнадцать лет Любовь, меня ведет она.
Игорь открывает глаза. Деревья. Скамейка. Фонари. Все тело дрожит. Но не от холода, а от слез, стекающих по щекам к подбородку. На плечах теплые руки. Он протирает холодными пальцами красные глаза и только тогда слышит такой родной голос Артема: — Игорь, что случилось? — Он все еще держит руки на плечах младшего и смотрит ему прямо в глаза. — Мне… — подросток рывком поднимается и обнимает Артема, прижимаясь к его тёплому телу, — мне снился кошмар… — Тот? — Дзюба робко пристраивает свои руки на талии мальчика. — Нет… другой… про нас… — последние слова даются с трудом, а голос подрагивает и чуть хрипит, как после крика, — ты должен кое-что знать… я бы не смог без тебя. Я через год загнулся бы в том чертовом доме. Просто повесился бы. Ты спас меня от этого. От всего того. И теперь, если с тобой что-то случится, я просто не переживу этого. Второй раз я этого не переживу. Слезы каплями падают на кофту Артема. И очень быстро она становится мокрой. Дзюба несколько раз проводит по волосам Игоря. — Тише… тише… я тоже не переживу, если с тобой что-то случится. Потому что я люблю… слышишь, Игорь, я люблю тебя, — Артем приподнимает лицо Игоря, ласково проводит по щеке и, чуть наклонившись, целует в губы. Не как в первый раз. Гораздо смелее и горячее. Игорь еще несколько раз всхлипывает ему в губы, прежде чем прикрыть глаза и ответить на поцелуй, который длился, наверное, целую вечность. Прохлада назойливыми волнами забиралась под одежду, но это было уже не слишком важно. Для них это было совсем неважно. Им было тепло. Даже когда ветер настойчиво обдувал их лица и руки. Игорь уткнулся замерзшим носом в холодную и мокрую рубашку на плече Артема, который стал водить по растрепанным мягким волосам и говорить, что теперь ни за что и никогда не отпустит Игоря. От этого честного бреда делалось гораздо легче на душе, и Акинфеев осмелился поднять взгляд. На лице Дзюбы не было никакой усмешки, была только добрая, ласковая улыбка, от которой, казалось, бред становился клятвами и обещаниями. Нерушимыми и вечными. Как сама жизнь. Как сама любовь. — Я очень боюсь… — тихо произнес Игорь, — я боюсь, что это окажется сном или простой иллюзией. Что не может быть все так хорошо… я… Артем осторожно приложил руку, прикрывая рот мальчика: — Это жизнь. Я понимаю, ты… ты… тебе кажется, что жизнь не может состоять только из хорошего… в ней должны быть черные полосы… ведь они постоянно были в твоей жизни… — он утер вновь выступившие у младшего слезы и поцеловал его в лоб, — не думай об этом. Прошу, просто не думай и живи… Игорь еле заметно приулыбнулся и кивнул. Ведь он согласен. Надо просто жить. Ведь не должна же состоять его жизнь обязательно из черного и белого. Ведь он согласен стереть все черное со своего будущего. И с будущего Артема.***
Пустынные улицы, освещаемые частыми яркими фонарями и ограниченные домами, как заборами, по сторонам, тянулись вперед. Игорь смотрел на это длинное асфальтовое полотно через окно машины и думал. Больше всего он думал над словами Артема. Не верилось, что он принял их как истину, не стал оспаривать в вечной борьбе с самим собой. Словно он устал спорить об этом. Или спорить вообще. Но это его устраивало, нравилось, что он, наконец, пришел к какому-то нерушимому для него выводу, заключению. Просто жить. Жить и не думать. Но это было трудно. Гораздо труднее того, что он привык делать. Мысли ведь то, от чего невозможно избавиться по собственной воле. Они все лезли и лезли ему в голову. И кружили там только больше от того, что от них пытались уйти. Игорь повернулся от окна к Артёму, надеясь, что теперь все его мысли займет человек перед ним. Так и случилось, но мысли от этого приятнее не стали. Их просто стало больше. Намного. На столько, что теперь думать уже не хотелось совсем. Но он не мог не думать. — Артем, — парень всем телом развернулся к сидящему за рулём, — Тема… — Ммм?.. — Старший кинул взгляд на Игоря. — Я тут подумал… — подросток сделал небольшую паузу, решая задавать вопрос или нет, — что с нами будет года через два-три? Артем несколько секунд промедлил, потом обеспокоенно взглянул на мальчика и резко затормозил у обочины. Он еще раз взглянул на дорогу, а затем на Игоря. — Какая разница? — Он легонько улыбнулся. — Разве это важно? — Артем протянул руку к вмиг нахмурившемуся подростку. — Не надо, Игорь, ты опять думаешь и надумываешь… — рука мягко легла на ближнее к Теме плечо. — Но ведь… но… Артем, — почти возмущенно сказал Акинфеев, непонимающе качая головой, — как можно не думать об этом? — Так, внимательно меня послушай… — он тяжело вздохнул, набирая этим вдохом сил, — сейчас ты счастлив? — Мальчик, немного опешив от такого вопроса, кивнул. — А последние два года ты был счастлив? Игорь задумался, прокручивая в голове все, что произошло за это время, но все же произнес: — Да, думаю… — А теперь скажи честно, ты думал о будущем эти два года? Или ты просто наслаждался тем, что с тобой происходит?.. — Я… я… не знаю… — Акинфеев смущенно опустил глаза. — А я знаю. Не думал. Ты не думал этим, — Дзюба постучал по лбу Игоря, и тот легонько покраснел, — ты жил вот этим, — старший спустил руку с плеча на грудь парню, — особенно когда признался мне в любви, — Акинфеев улыбнулся, прорезая кожу над пунцово красными щеками маленькими морщинками, — и все же ты должен понять, что неважно, что будет потом, важно, что было и что есть сейчас. Но и из этого главное настоящее, ведь… Игорь легко приподнялся, вставая коленями на сиденье и приблизился к губам Артема: — Хватит, Тем, я понял… — и поцеловал шокировано застывшего мужчину, все еще пылая щеками. — Правда? — Наконец, отмер Дзюба. — Да, — Игорь опустился обратно на сиденье и, посмотрев в окно, вновь улыбнулся только грустно, как будто вспомнил что-то очень давнее, но очень хорошее, — чистая правда…