«Воспитание чувств» или «Не уходи»

Ветер с моря всегда нес запах соли, и Натали, поежившись от холодного порыва воздуха, поправила пелерину на своих плечах; все-таки декабрь в Неаполе не отличался особым теплом. Девушка посмотрела еще раз на рыбацкие лодочки, что чернели на горизонте и, вздохнув, повернулась к своему спутнику. — Вы правы, Орландо, Неаполь прекрасный город, — заключила она, — Признаться, я недооценила его. — И это вы еще не видели Везувия, прошу заметить, — улыбнулся итальянец. — Неужели и правда местный народ считает себя потомками сирены? — Истинная правда, — согласился мужчина и подал княжне руку, чтобы она могла спуститься со ступеней, — Сирена Партенопа была одной из знаменитых русалок, которые своим дивным пением усыпляли моряков. Ее тело было найдено на побережье, а потом тут появился город, — негромко заключил он. Орландо Гвидиче был аристократом шестидесяти трех лет от роду. Он любил свой Неаполь, был прекрасным собеседником, и имел одну маленькую слабость, позволительную его положению и возрасту, он очень нежно относился к этой русской красавице. — Вы сегодня чем-то недовольны, мой друг, — заметила Наташа, легонько опираясь на его руку. — Отчего вы так думаете, bambino? — Оттого, что вы хмуритесь, когда думаете, что я этого не вижу. — Нет, я не сердит, просто печален. Сегодня меня одолевают воспоминания. Княжна на секунду всмотрелась в синеву горизонта и тихо сказала, — Порой меня они тоже одолевают. — Ваш воспоминания, Натали, светлы, как день, тогда как мои темнее ночи, — отозвался Гвидиче, когда они вышли на тесную, портовую улочку, где шныряли чумазые мальчишки, а зычные торговки предлагали свежую рыбу. Грустная улыбка легка на губы девушки, — Вы слишком мало знаете, дорогой мой синьор Орландо. — Я знаю вас, bambino, а потому говорю — вам не стоит грустить. Натали посмотрела в мудрые глаза старого итальянца и улыбнулась, — Но ведь наши воспоминания не всегда зависят только от нас, другие люди также влияют на нашу жизнь. Мужчина ободряюще пожал пальчики девушки, — Он любит вас, моя дорогая, это я знаю совершенно точно. Наташа тяжело вздохнула и отвернулась, понимая, что иногда проницательность старого друга приносит чересчур много боли. — Вы слишком добры ко мне, — голос княжны был тих, а глаза не отрывались от горизонта. — Ничуть. Повторю, я знаю вас, и я мужчина, — итальянец вздохнул и как-то очень убежденно сказал, — Вас легко любить, Натали. — Мой жених предпочел любить служанку, — грустно напомнила княжна, — И, стало быть, я не такая уж прекрасная, как вам кажется, Орландо. — Ваш жених просто не смог понять, что любовь в этой жизни бывает всего одна, — пожав плечом, улыбнулся мужчина, — И уж поверьте, это увлечение не принесет ему ничего, кроме разочарования. — А вы не слишком-то добры к Татьяне, — заметила Наташа, весело улыбнувшись, и тут же задала вопрос, — Почему вы сказали, что любовь бывает только одна? Разве это так? — Да, bambino, одна и на всю жизнь. Это я вам, как мужчина говорю, — утвердительно кивнул он и тростью отогнал уличную кошку, бросившуюся от него наутек. — Орландо, вы романтик, — снисходительно усмехнулась Натали. — Нет, я реалист, причем самый настоящий, — вздохнул мужчина и посмотрел на свою спутницу, — Но вы не верите мне. — Нисколько, — легонько пожав плечом, усмехнулась девушка, — Я знаю, что мужчины бывают крайне непостоянны, хотя в ветрености зачастую обвиняют нас, женщин. — Вы еще ребенок, Натали, и не знаете всей трагедии этой жизни, — такие прогулки по набережной всегда приносили им обоим большое удовольствие, — Но я открою вам тайну, которую знают только мужчины. В отличии от вас, моя дорогая, мы, мужчины, любим всего один раз в жизни, хотя влюбляемся постоянно. Старому итальянцу безумно нравилось ставить ее в тупик своими репликами. В такие минуты, Натали становилась похожа на маленького ребенка, которому вдруг рассказали об открытии Джордано Бруно. — Я не совсем понимаю вас, мой дорогой Орландо. — Отчего же? Я говорю предельно ясно, — лукаво улыбнулся он, — Мужчины в отличии от вас, прелестниц, умеют любить только одну женщину, при этом, их чувство совершенно не мешает влюбляться в разных красавиц на протяжении всей жизни. Он остановился и серьезно посмотрел на девушку, — Наша беда состоит в том, что редко кто может отличить подлинное чувство от ничего не значащего увлечения. — То есть вы хотите сказать, что мужчина может любить одну даму и при этом ухаживать за другой? — удивилась княжна такой просто мысли. — Скажу больше, — поправил ее итальянец, — Он может даже жениться не на той, которая нужна и прожить всю жизнь, серьезно полагая, что счастлив, и только в глубокой старости признаться самому себе, что на самом деле всегда любил другую, ту, которую потерял. Наташа рассматривала его долгим, изучающим взглядом, — Но ведь не у всех так, Орландо? Мужчина улыбнулся: — Почти у всех. Не забывайте, bambino, что Бог в своем творении первым создал мужчину, награждая его любящим сердцем, и лишь потом подарил миру женщину. Княжна нахмурила бровки, этот разговор ей не нравился, — А вам не кажется, что вы слишком несправедливы к женщинам, синьор? — Совсем нет, моя дорогая, совсем нет, — улыбался старый итальянец, вдыхая соленый ветер. В детской были приветливо распахнуты занавески, и легкие лучи зимнего солнца бликами скользили по светлому ковру, на котором яркими пятнами были разбросаны разноцветные игрушки; кубики, мячи, тряпичные куклы с размалеванными лицами, зайцы и деревянные погремушки. Сергей остановился на секунду, боясь наступить на что-то хрупкое под своими ногами, и уставился на младенца, который сидел в центре всего этого пестрого беспорядка и сосредоточенно сосал что-то в своем кулачке. Няня тут же заворковала, торопясь улыбнуться вошедшему отцу. Она хотела поднять ребенка на руки, но Писарев жестом остановил ее, подходя ближе и опускаясь на корточки, чтобы получше рассмотреть малышку, которая все также грызла свой кулачок. — Барышне скоро спать надо, — мягко напомнила няня. — Я на минуту, — согласно кивнул он и снова посмотрел на дочь, — Что она делает? — Так зубки, барин… детишки в это время всегда все в рот тянут. Он уже собрался подняться и выйти, как девочка отняла руку от своего лица, и он увидел, что солнце брызнуло золотом в детской ладошке. — Что это? — успел выдохнуть Сергей, прежде чем увидел тонкую, серебряную филигрань на золотом медальоне. — Ах, Господи, никак свой медальон сорвала, — няня тут же потянулась к золоту, торопясь скорее убрать, но Писарев опередил, забирая себе вещицу. — Как он оказался тут? — его голос звучал как-то по-особенному строго. — Так это… он же завсегда с ней. Вы же сами велели, барин. Играющий яркими бликами медальон лежал в его руке, и Сергею вдруг стало больно. Наташа все еще лежа на нем, рассказывала какую-то очередную дворцовую новость, когда он прервал ее. — Почему ты забыла меня? Она вдруг замолчала и медленно подняла голову с его груди, устроившись подбородком на своих кулачках, — Разве мы были знакомы? Писарев фыркнул, — Нас познакомил твой дядя-театрал, — в его голосе сквозила обида, — И ты тогда на меня совсем не обратила внимания. — Вообще-то я никогда не запоминаю тех, с кем меня знакомят на балах, — ответила княжна, приподнимаясь над ним. — Почему? — спросил мужчина и тут же задохнулся от нежности, которая скользила губами девушки по его шее. — Потому что это ничего не значащие встречи, — шепнула она на ухо, и ее дыхание при этом легонько пощекотало Сергея. Его пронзила чувственность, но справившись с собой, мужчина открыл глаза и укорил, — Да вы плохо воспитаны, НатальСанна. Наташа тихонько засмеялась и приподнялась, опираясь на руки: — Вообще-то, Сергей Константинович, было бы неплохо, если б вы не задавались всякими глупыми вопросами, а немного помолчали. Она наклонилась к нему, и волосы, рассыпавшись, закрыли мужчине весь свет медным шелком. Ее губы, все еще пахли медом, и видимо потому, поцелуи, которыми она покрывала его, были особенно вкусными. Мужские руки заскользили по ней, останавливаясь на ягодицах и сжимая упругую кожу. — Но, окружающие вас люди… — дыхание сбивалось, а женские пальцы чертили одной ей известные знаки на его теле, поцелуями ставя печати, и тогда он притянул ее к себе еще ближе и с тихим свистом втянул воздух. Медленно, словно боясь спугнуть, он приподнял девушку и резко опустил на себя, уже готового и ждущего ее. Наташа ахнула, открыв ротик, и запрокинула голову. Она совсем не ожидала, что так может быть, что она сама сможет повелевать им. Ощутив в себе его тугую плоть, она в очередной раз восхитилась, понимая, что только этот мужчина может так точно и правильно распоряжаться и своим и ее телом. Ей никогда не было с ним плохо или больно, никогда не было холодно или стыдно, все, что он делал с ней, всегда казалось правильным, даже в тот первый раз, когда она еще не знала что именно так, самозабвенно, упоительно станет принадлежать ему. Он приподнимал и опускал ее, а она… Сергей не мог этого забыть! она ласкала его. Своими тонкими руками, скользила по его груди, рисовала узоры, чертила линии. Выгибалась в его руках и шла навстречу, слышала его, звала и отвечала на все его порывы, будто понимала, как самое себя. А потом вдруг упала, и у него перехватило дыхание от шелковой волны волос, накрывшей его, и среди этой нежной оплетающей пелены, где-то нашлись ее губы, которые заскользили по его коже. Маленький язычок лизнул плоский сосок и исчез, а вслед за ним потянулись волосы, опаляя его огнем желания. Поцелуи были беспорядочными, сумбурными, то там, то здесь. Она изучала его, как он когда-то изучал ее — в слепую, на ощупь, на вкус. И везде, где бы ни отметились ее губы, всюду за ними тянулись эти длинные волосы, оплетавшие его прочной сетью. Сергей не мог больше терпеть и почти зарычал, когда она взлетела над ним, взметнувшись, словно птица, и задвигалась, в точности повторяя его желания. И было завершение острое и яркое, и снова было солнце посреди темной ночи. А потом было бормотание, и шепот в шею, и поцелуи и непередаваемое ощущение свободы. А еще был мед, каплями растекающийся на коже, и неумелые пальцы, скользившие и изучающие, и тихий смех в его плечо и глубокие, жадные поцелуи, которые ни с кем и никогда нельзя было повторить. Иногда ему казалось, что собственная память играет с ним в жестокие игры, пряча самые волнующие воспоминания, и вынимая их, как фокусник из рукава, в самый неожиданный момент. Например, в своем кабинете его вдруг окатывала волна безумного возбуждения, как только в голову, занятую докладами и отчетами, вваливались картинки той ночи. Ночи, когда она позволяла ему все и шла за ним без стыда и страха. Он помнил ее пальцы, прохладные и немного липкие от меда, который он пытался слизать. Помнил, как легкий, неуловимый язычок коснулся его лица и скользнул по шее, как нежные губы, испитые им, казалось до самого края, припали к его груди, как неопытные пальцы, призванные носить драгоценные камни, гладили каждый мускул его тела, каждую линию. Как она исследовали его тело, неумело, неопытно, и он пьянел от этой неопытности. Его восхищал ее смех, ее волнение, ее настойчивость. Он помнил, как дразнил ее, когда она умоляла взять ее, а он, упираясь руками в подушку, глядел в ее голодные, зеленые глаза, светящиеся безумным желанием. Никогда еще Сергей не чувствовал себя более желанным, чем тогда, с ней. Она был его триумфом, его победой, эта женщина, неприступная, гордая, прекрасная и принадлежащая только ему. Ему одному. И это было счастьем. — Натали, мы всегда были друзьями, и хорошо понимали друг друга, ведь так? — Орландо остановился и заглянул в зеленые глаза княжны, — Я бы не хотел, чтобы вы сейчас поняли меня неверно. И вы должны подумать, хорошо подумать над моим предложением. — Я подумаю, мой друг, конечно, подумаю, — Наташа улыбнулась ему и подняла глаза на неприступные стены замка Карла Анжуйского, попытавшись увести их разговор в сторону, — Но вы мне не рассказали о разговоре баронов. Похоже, история этого замка таит в себе немало трагических событий. — Даже больше, чем вы можете себе представить, — синьор Гвидиче остановился и оперся на свою трость, — Именно в этом замке король Фердинанд I, устроил западню для баронов, недовольных его правлением. После того, как те раскаялись в своем заговоре, король сделал вид, что простил бунтовщиков и пригласил их в знак примирения на свадьбу своей внучки. Пока те пировали, он приказал страже закрыть двери и казнить мятежников прямо за свадебным столом. — Это ужасно! — воскликнула княжна. — Это по-королевски, — усмехнулся итальянец, — Но давайте не будем отвлекаться от нашей беседы. Согласитесь, мое предложение не лишено смысла. Я все понимаю и не стану претендовать на вашу нежность, но брак это ведь не только страсть, брак это опора, защита и доверие. И я могу предложить вам все это, помимо всей моей преданности и всего моего опыта. Я знаю, сейчас вам кажется, что вы не сможете забыть того человека, но поверьте, пройдет время и все остынет, и ваши чувства, и все порывы, и как не печально осознавать, даже мечты. Орландо смотрел на нее, и Натали понимала, что ей не хватит сейчас самообладания, чтобы скрыть от старого друга свои чувства. Он был единственным человеком, которому она доверяла, и который знал ее. Знал и не порицал. Он видел ее такой, какая она есть на самом деле, без прикрас, без выдумок, без искусственной фальши этикета. Орландо Гвидиче был ее настоящим, преданным другом. Наташа вздохнула и несмело улыбнулась ему: — Орландо, я боюсь, что моей признательности не хватит, чтобы оплатить вам за все добро, что вы для меня делаете. Я… поймите меня, я боюсь разочаровать вас. — Послушайте меня, Натали, давайте поступим так; вы сейчас ничего мне не отвечайте, лучше подумайте и все взвесьте. Если вам кажется, что я чего-то не понимаю, то вы, дорогая моя, ошибаетесь, я слишком стар, и у меня слишком разбитое сердце, чтобы я был глух к вашим страданиям. Я могу точно сказать, что вы сейчас чувствуете, что переживаете, и чего вам хочется. И я не тороплю вас. Единственное, что я хочу, чтобы вы всегда помнили; вы мне дороги, Натали, дороги, как если бы были моим собственным ребенком. — Орландо… — Не надо, bambino, сейчас не надо. Поговорим, когда вы вернетесь из России, — он грустно улыбался и, взяв ее под руку, повел дальше. Она собиралась домой, в Петербург, и вместе с родителями готовилась к отъезду, когда старый друг, пригласив на прогулку, вдруг сделал это странное предложение. Он не убеждал ее в своей страсти, не клялся в любви, он просто сказал, что может быть ей полезен. Став графиней Гвидиче, она станет сильнее и независимее, и враги, если такие были, не смогут причинить ей больше никакого вреда, потому что он, этот немолодой итальянец сделает все, чтобы защитить ее. Проводив мужчину, она долго ходила в своей комнате, не умея унять волнение. Приняв его предложение, она навсегда свяжет себя с этой страной, и тем самым порвет все нити, что связывали еще с родиной, с Петербургом, и с тем человеком… Выдохнув на последней мысли, она сжала пальцы. В конце концов, это выход, Орландо и в самом деле может спасти ее, по крайней мере, от самой себя. На апрель 1841 года была назначена свадьба цесаревича Александра с принцессой Максимилианой Вильгельминой Августой Софией Марией Гессенской, торжество намечалось большое и пышное, и в столице усердно готовились встретить новую императрицу; развешивали флаги и цветочные гирлянды на главных улицах, украшали царскими вензелями вывески магазинов и домов. Семьи Репниных и Долгоруких тоже готовились, но не к пышной великокняжеской свадьбе, спустя несколько недель после бракосочетания наследника, князь Михаил Александрович должен был венчаться с Лизаветой Петровной Долгорукой. Все прошлогоднее лето Долгорукие не знали покоя, брат невесты, Андрей Петрович лежал без памяти после ранения, и к зиме придя в себя только и смог, что подтвердить невиновность своего соседа, барона Корф, которую уже успел доказать князь Репнин. Обвинения с барона были сняты и он, по высочайшему повелению отправился на Кавказ, куда подал прошение еще до несчастного случая, произошедшего в доме Долгоруких. Теперь же, Владимир Иванович вернулся и сделал предложение дожидавшейся его возвращения воспитаннице своего покойного отца, которая по странному стечению обстоятельств оказалась незаконнорожденной дочерью Петра Михайловича Долгорукого. Княгиня Мария Алексеевна, с которой еще прошлой весной случился удар, теперь поселилась при монастыре, и Петр Михайлович смог, наконец, заняться оформлением всех необходимых бумаг, связанных с признанием своей дочери. Таким образом, в апреле, когда Петербург только-только начал наряжаться в нежное, зеленое марево летней листвы, князь Репнин вместе с супругой и дочерью вернулся в Россию. Снова, как и много лет назад, он бродил по улицам с разноцветными вывесками магазинов в пустой надежде встретить ее. Это было глупо, это было унизительно, но по-другому Писарев не мог. Приходилось, как нерадивому гимназисту, врать и выкручиваться, чтобы сбежать со службы в самый неподходящий час, бросив все дела на секретарей. Еще тогда, много лет назад, он выучил адреса всех магазинов, лавок и кондитерских, где бывала княжна Репнина, и теперь оставалось только надеяться, что за прошедшие годы ее вкусы не сильно изменились. Он обходил все известные места в пустой надежде, и боялся только одного, не встретить ее. Этот год, принес много перемен; недавно он был переведен в канцелярию Прокурорского Надзора, с тем, чтобы года через два занять место обер-прокурора Священного Синода, должность во всех смыслах достойная, но и требующая определенной ловкости и аккуратности. А зимой разболелся отец, и теперь его все чаще можно было застать в постели. Это тревожило Сергея, тревожило так, что порой он, сдерживался от замечаний даже служанкам, зная, что брань только расстроит отца. Но хуже всего было то, что этот год словно прочертил линию по его жизни, разделив ее на «до» и «после». «До» — это когда он был свободен от обязательств, от привязанностей, от всего того, что кандалами висит на воле человека. «После» наступило теперь. Теперь у него есть обязанности, перед отцом, перед ребенком. Теперь оказалось, что у него есть и привязанности, но хуже всего было то, что он совсем не хотел избавляться от своих пут. Поначалу, Сергей пытался порвать все нити, что связали его волю, пробовал сбросить все оковы, что ввергали его в рабство, но потом ему стало ясно, что, стараясь отодрать от себя приросшую нежность, он тем самым сдирает собственную кожу. А это больно. Это было горячо и невыносимо, так, что свежая кровь сочилась из всех ран и трещин, которые он раздирал с упрямым постоянством. И потому он бросил это занятие. Бросил бороться с собой, и научился ждать. Ведь когда-нибудь она должна была вернуться! Сергей всегда считал себя более чем разумным человеком, он никогда не сомневался в своей способности трезво мыслить и действовать решительно там, где это могло быть выгодно. После той романтической, трепетной страсти, которой он переболел тогда, пять лет назад, он всегда мог руководствоваться холодным рассудком. Все его чувства отлично управлялись здравым смыслом. У него были цели и задачи, и он знал — рано или поздно он сможет достичь нужных результатов. В отличие от своего деда, Писарев прекрасно понимал значение родовой фамилии и состояния. А в отличие от отца, Сергей еще был расчетлив и амбициозен, поэтому смириться с обнищанием своего рода никак не мог. Писарев всегда был уверен, что по древности и знатности ничем не уступает таким фамилиям как Шуваловы, Нарышкины и Репнины. Семен Писарь выехал из Литвы на службу к великому князю московскому Василию Темному и был пожалован поместьем еще в 1441 году.* Род Писаревых внесен в родословные книги Калужской, Московской, Тамбовской и Тульской губерний, а значит, он по праву своего рождения был обязан восстановить свой дом. Земли, заложенные еще прадедом, дед бестолково проиграл, а отец никогда и не думал выкупать что-либо, довольствуясь лишь скромным жалованием на государевой службе. Теперь же не имея ни состояния, ни родового поместья, Сергей видел смысл своей жизни в том, чтобы выкупить земли обратно и восстановить поместье своих предков. Цель, конечно, достойная, но, к сожалению, до последнего времени трудноосуществимая. Даже женитьба на богатой невесте не принесла ему ожидаемых средств. Вера, хоть и слыла наследницей чуть ли не трех фабрик, на деле оказалась всего лишь состоятельной барышней. Писарев был разочарован, но поделать ничего не мог. Хуже стало только потом, когда молодая жена оказалась скромной и бесконечно терпеливой к нему, отчего Сергей начинал еще больше чувствовать свою вину, а такой удачный брак вначале, начинал давить тяжелым бременем. Это разрушало. Писарев начинал тихо ненавидеть ее мягкость и ласковую уступчивость, его раздражала вечная готовность следовать за ним, слушать его, говорить с ним. Последнее он и вовсе не выносил, вести бессмысленные разговоры Писарев не умел с детства. Наташа всегда считала, что летом Петергоф становился еще прекрасней. Укутавшись в зелень садов и парков, и видимо, так считала не только она одна. Свой сорок пятый день рождения император решил отметить именно здесь под звуки придворного оркестра и брызги фонтанов. Репнины, которые всего несколько недель назад отпраздновали свадьбу сына с княжной Лизаветой Петровной Долгорукой, все еще находились в столице, решая последние вопросы по текущим делам перед отъездом в Италию. Княгиня Лилия Георгиевна и вовсе не находила причин возвращаться в холодную Россию когда дочь оставила свою службу при государыне, а сын наконец-то женился. Поэтому Наташа вместе с родителями решила напоследок выбраться в Петергоф, поздравить императора с Днем Рождения, наследника с состоявшейся свадьбой и просто полюбоваться в последний раз красотами русского Версаля. Солнечным утром, отправляясь в загородный дворец, Наташа в очередной раз придирчиво разглядывала себя в зеркале. Она знала свою внешность до последней черточки, свое лицо она изучала с тех пор, как в десять лет на рождественской елке какой-то мальчишка сказал, что она прекрасней всех на свете. Зелень больших, красивых глаз княжна подчеркнула таким же зеленым платьем, сшитым для нее венецианскими мастерицами. Волосы, вопреки моде, Наташа не стала укладывать завитушками, а собрала в сдержанную изысканную прическу, уложив на затылке. Весь наряд дополнило старое бабушкино колье, из червонного золота с темными изумрудами. Колье было таким тяжелым и большим, что больше походило на воротник, но к этому открытому платью без рукавов оно подходило как нельзя лучше. Оставшись довольной своим видом, девушка брызнула на запястья и шею по капельке своих любимых духов, и вышла к родителям. В пестрой толпе верноподданных он не отыскал ее. Сергей, конечно, предполагал, что княжны могло и не быть на празднестве в честь императора, но все же надеялся, убеждая себя, что Натали, бывшая всего год назад фрейлиной, не сможет уехать из России, не увидевшись в последний раз с императрицей. Собираясь в Петергоф, он надел свой мундир, темное, зеленое сукно, которого навевало приятные воспоминания о днях службы в Петропавловской крепости. Верхний парк сиял золотом и разноцветными радугами, которые то там, то здесь, ореолом опоясывали высокие струи фонтанов. По широким дорожкам прогуливались гости, оркестр гремел вальсы и все ожидали вечернего представления с разноцветным фейерверком. Он знал — если Натали в Петергофе, то уж точно не здесь. Мужчина обошел дворец и вышел к Каскаду, где был встречен сразу всеми придворными. На широкой площадке балкона в окружении семьи и ближайших советников восседал сам Николай Павлович, нарядная стайка фрейлин сопровождала молодую императрицу Марию Александровну, и Репниной среди них не было. Раскланявшись со знакомыми, Писарев спустился вниз к Самсону и задумался. Если княжна все-таки здесь, ее следует искать где-нибудь подальше. Он обошел уже половину парка, когда, наконец, увидел ее у фонтана Адам. Бронзовая статуя блестела на солнце в потоках прозрачных капель, и радуга резвилась над ней и зелень листьев шумела на ветру. Девушка стояла поодаль одна и была похожа на лесную нимфу, окруженная солнцем, зеленью и веселыми брызгами. От неожиданности такой просто встречи он замер на секунду, впитывая в себя ее облик. За тот год, что не видел ее, Наташа изменилась. Прежде бледная, какая-то прозрачная кожа, теперь приобрела золотистый налет итальянского солнца, будто ее осыпали дорогой пудрой. Княжна спокойно рассматривала прекрасного Адама, сложив руки перед собой, и от этой ее безмятежности, по мужскому сердцу вновь разлилось раздражение, грозя закипающим гневом. Он подошел ближе и в шаге от нее, вновь почувствовал тонкий аромат духов, который всегда сводил его с ума. Она осталась одна, как только Жуковский отошел и увел за собой кружок своих почитательниц. Наташа все еще не верила, что видит эту роскошь русского Двора в последний раз. Казалось немыслимым, уехать навсегда из России, поселиться где-то у синего моря, там где по утрам красивые моряки поют песни на чужом языке, и больше не видеть этого неба, которое даже летом не теряет своей свинцовой серости, не чувствовать этот балтийский порывистый ветер, всегда прохладный и всегда безжалостный. Оказывается, это тяжело, так тяжело, что на глаза сами собой наворачиваются непрошеные слезы. — Почему ты так безжалостна к себе? — строго спросила тогда мать, и рука на секунду замерла над головой Наташи. — Ох, мама, — всхлипнула девушка и снова уткнулась в шелковые рюши на коленях матери, — Я такое натворила! Мать помолчав, тихо спросила, — Ты стала его любовницей? Сил ответить уже не было, и Наташа разрыдалась в голос, тут же почувствовав нежные руки, перебирающие ее волосы, и тихий шепот, — Ну это еще не конец света, все еще образуется, ты же у нас такая умница, такая красавица. Замотав головой, Наташа только и смогла прорыдать, — Мама! Я так запуталась, я совсем не знаю, что мне делать. Он не любит меня! И никогда, понимаете, никогда… — Ну, успокойся, успокойся, — княгиня ласково приподняла ее за плечи и отвела прилипшую прядь с лица, — Ну что ты такое говоришь? Ну, за что тебя можно не любить? — Мама! Вы сами не знаете, что говорите, — воскликнула Наташа, и снова упала, уткнувшись в подушку. — Я знаю, что говорю, — спокойно возразила мать и, обняла дочку. Ласковыми движениями она принялась заново расчесывать распущенные волосы девушки, тихонько приговаривая, будто баюкая, — Ты у нас самая лучшая, слышишь, самая лучшая девочка на свете, самая красивая, самая умная. За окном капал зимний итальянский дождь, струйками стекая по стеклу, и обе они слушали эти печальные капли, как вдруг княгиня спросила: — А ты? Ты сама любишь его? Наташа не ответила и мать поняла ее без слов, потому что, печально вздохнув, еще ласковей погладила худенькие плечи дочки, — Ну ничего, ничего… главное, что ты здесь, с нами. За окном тонул вечер, и свечи плакали воском на тяжелые подсвечники. Это был их первый и последний разговор, когда Наташа, не сумев справиться с собой, выплакала матери всю свою боль, что уже год мучила ее. Она не говорила о причинах своего поступка, не называла имен, но все, что сказала, было правдой, и мать услышала ее. Услышала и поняла, потому что когда-то точно так же, как и ее дочь, научилась любить. — Наташа, — тихонько позвала мать, — Я знаю, ты не хочешь говорить об этом, но ты сама разве не понимаешь? Замужество могло бы все решить. — Мама я не выйду замуж! — твердо ответила княжна и поднялась, оперевшись на руку, — И дело не в том, что я, как самая последняя идиотка влюбилась в человека, которому не нужна, просто вы, мама, вы должны меня понять. — А Гвидиче? Мне кажется, он относится к тебе… — Орландо самый честный человек на свете, и я не могу так поступить с ним. Да и потом, я уважаю его и восхищаюсь им, но я вовсе не питаю к нему нежных чувств. А он достоин самой искренней, самой преданной любви. — Любовь может прийти с годами. Ты сама говоришь, что уважаешь его, возможно, позже научишься и любить. — Я бы не хотела подвергать его такому испытанию. Я слишком ценю синьора Орландо. — Хорошо, хорошо, — согласилась мать, — Но возможно, ты все же подумаешь? Италия прекрасная страна, тут живут многие замечательные люди, а ты, моя дорогая, молодая, красивая барышня, у тебя все еще впереди. — Мама! — воскликнула Наташа и тихонько рассмеялась, — Вы так говорите… — Ну как? Как я говорю? — Будто и в самом деле хотите поскорее сосватать кому-нибудь. — Ага, точно! — княгиня весело хлопнула в ладоши, словно дочь разгадала все ее планы, — Салтыкову, например! Представив себе на секунду старого, глухого господина, княжна прыснула смехом. — Интересно узнать, — вклинился голос отца, — Чего это мои барышни веселятся, на ночь глядя? Князь Репнин в домашнем халате и свечой в руки появился в комнате, где расположились обе дамы. Мать сидела на кровати, а Наташа, пристроила свою голову на коленях матери, и обе над чем-то смеялись. — Папа! — воскликнула Наташа. — Иди к нам, Саша, — похлопала рядом с собой по перине мать, приглашая и его присоединиться к ним, — Мы тут с Наташечкой примериваемся к женихам, как ты считаешь, Салтыков совсем уже старенький или может Голицын нам подойдет? — Генерал? Ну-ка, ну-ка дайте подумать, — усаживаясь напротив, князь нежно посмотрела на Наташу, и подмигнул, — Ну что? Влюбилась что ли, егоза? Наташа, не усидев подле матери, бросилась на шею отцу, — Папа! — Ну что папа, папа, — шутливо заворчал отец, обнимая дочку, — Кого хоть заприметила? Уткнувшись в шею, Наташа замотала головой, — Простите, простите меня, вы самый лучший, самый хороший… Князь уставился на супругу, удивленно подняв брови, — Ну что ж, пытать, конечно, не буду, но он хоть достойный человек. Или как? Наташа замотала головой, а мать лишь развела руками. — Ну, знаете, барышни! — князь серьезно нахмурился. — Так, — Репнин отодвинул дочку и посмотрел в заплаканное лицо, — Но он хоть дворянин или тебя, моя радость, в кучера угораздило влюбиться? — Дворянин, — согласно кивнула Наташа. — Ну, уже хорошо, — кивнул головой отец, снова принимая дочку на свое плечо, — А лет ему сколько? Не отрываясь от теплого отцовского халата, девушка пожала плечами, — Не знаю, наверное, тридцать. — Еще лучше, — обрадовался отец, — Ну, а звания какого, чина? Воевал? — Кажется, — утирая слезы, подняла глаза Наташа, — У него Святой Георгий есть. — Так это вообще замечательно! — возликовал отец и строго спросил, — Тогда почему вы, мадемуазель, тут изволили слезы лить? Молодой человек достойный во всех отношениях кавалер, а вы тут такую сырость развели. Пожурил он и, снова обняв ее, погладил по спине, — Ну, а чем занимается? Состояние имеет? — Служит, — ответила мать, — И, похоже, состояния никакого нет. — Мгм… — князь посерьезнел. Отстранив от себя, всмотрелся в лицо дочери, — Ну, Наталья, это конечно, никуда не годиться. Плохо. Репнин молчал, все пристальнее всматриваясь в печальное личико Наташи и вдруг улыбнувшись, сказал, — Но не смертельно. Я же понимаю, и мешать твоему счастью, девочка моя, не стану. Мы с мамой тебя любим и всегда, всегда поймем, даже если это будет трудно. — Он не любит меня, — тихонько сказала княжна и слезинка, капелькой повисла на реснице, — Понимаете? — Понимаю, — вздохнул он, обнимая ее и слегка покачивая, как когда-то в детстве, — Понимаю, но не верю. Незамеченным Сергей оставался ровно десять секунд, пока Наташа не перевела взгляд и не увидела его. Она почти хорошо справилась с собой, равнодушно встречая его взгляд и не выказывая никакого признака волнения, тогда как сам Писарев еле сдерживал себя. — Почему вы одна? — вместо приветствия спросил он. — Я не люблю шум, а здесь сегодня слишком много людей, — ответила княжна и замолчала, все также глядя на фонтан. — Почему вы не говорите со мной? — мужчина, не выдержав затянувшейся паузы, подошел ближе. — Не вижу общих тем, — слегка пожав плечами, сказала Наталья и отвернулась в сторону. Она все еще боялась выдать свое волнение, которое, княжна была уверена, он мог бы легко заметить, осмелься она на прямой взгляд. — Вы даже не хотите узнать как дела у моей дочери? — спросил Сергей, подходя еще ближе. На секунду княжна дрогнула, и строгое лицо смягчилось. Наташа кивнула, слегка улыбнувшись, — Хочу, — наконец, перевела на него глаза, впервые за долгое время, встречаясь с ним взглядом. — Отлично, — улыбнулся Сергей, — Шесть зубов, научилась топать и отнимать свои игрушки. Он говорил и пристально всматривался в девушку, которая казалось, замерла, слушая его краткий отчет. Она улыбнулась мягкой, чуть грустной улыбкой, — Я рада, что вы следите за тем, как она растет, Сергей Константинович. Это важно. И для вас и для нее. Сказала и замолчала, сжимая пальцы рук, мужчина глядел на нее, пока Наташа не выдержала и светским тоном не произнесла: — В Италии нынче дождливо. Он язвительно прервал, — Вы хотите, НатальСанна, развлечь меня разговорами о погоде? — А о чем еще вы желаете говорить? — пожала она плечом и тут же спохватилась, — Полагаю, мне надо идти. Сергей молниеносно перехватил ее и прижал к себе, — Я тоже считаю, что НАМ надо идти. Властно, почти грубо взяв ее под руку, повел княжну к выходу, пока девушка не запротестовала, — Я здесь с родителями, они будут искать меня. — Ничего, мы скажем, что у вас случилась мигрень, — тащил ее по дорожкам Писарев, почти не обращая внимания на то, какое впечатление производит их странная пара на окружающих. — У меня не бывает мигреней! — возразила княжна. — Да? А я думал, вы научились уже правильно лгать. Прижав к себе тонкую спину, впечатав в себя ее тело, рукой не отпускал упругую мягкость грудей с твердыми горошинами сосков, которые пропускал сквозь пальцы. Другая его рука давно уже гладила стройные бедра, соскальзывая на приятную полноту ягодиц. Продолжая ласкать женщину, он целовал тонкую, изогнутую шею, все время натыкаясь на холод темного колье, покусывая кожу, оставляя не ней засосы, и с какой-то дикой радостью наслаждался тихими стонами княжны. Наташа еле сдерживала себя, ее прерывистое дыхание перемешивалось со звоном тяжелых подвесок ожерелья и эти звуки так пьянили его. В тот момент, когда твердый, чуть шероховатый палец скользнул внутрь ее тела, туда, где пульсировало жаждущее лоно, наслаждение накрыло девушку, и уже не стыдясь, Наташа вскрикнула. Сергей тут же повернул к себе ее голову, и жадные губы накрыли рот, забирая себе женский крик. Наташа не понимала, что происходит и где находиться, только кожей чувствовала его руки, и сердце падало вниз от осознания того, что ОН рядом. Сергей это видел, сдержанно усмехаясь и скользя губами по овалу ее лица. Пальцы то проникали внутрь, то порхали по атласному, маленькому бугорку, между мягких складок, и Наташа металась, жадно хватая ртом остатки воздуха, не в силах вздохнуть. Но вскоре что-то изменилось, девушка поняла это по тому, как он опустил ее на кровать и навис сверху, рассматривая, будто впервые видя ее. — Почему ты сегодня пошла со мной? Она уставилась на него, с трудом понимая, чего он от нее сейчас хочет, — Что? — Ты ведь знала, что мы приедем сюда. Почему ты пошла? — Я не понимаю, — растерялась княжна. — Чего ты не понимаешь? — сощурившись, жестко спросил Сергей, — Я хочу знать, почему? Ты ведь знала, чего я хочу, чего я потребую от тебя. — Знала, — резко ответила Наташа и перевернулась набок, отворачиваясь от мужчины. — Знала и все равно пошла, — подытожил Писарев, начиная злиться, — Мне кажется, или вы, НатальСанна, всего-навсего просто желали меня? Она оттолкнула от себя нависшие мужские плечи, и села, обхватив руками колени, — Я действительно желала вас, Сергей Константинович. Да! Я просто хотела! Он опустился рядом и, закинув руки за голову, уставился в потолок, — Просто хотела, — почти задумчиво повторил он ее слова и помолчав, вдруг спросил, — Вам нравилось, как я вас… — Перестаньте! — Наташа обернулась и уставилась на него злыми, колючими глазами, — Чего вы сейчас ждете от меня? Это вы все начали. Вы! чего же теперь вы спрашиваете меня? — А мне еще говорили, что воспитанные барышни, совсем не то, что простые, распутные бабы, — грубо ухмыльнулся Писарев. Он ждал пощечины, ждал ее гнева, но Наташа только устало вздохнула и зарылась рукой в свои тяжелые волосы, — Чего вам надо? — Я хочу понять, — повернувшись к ней, и опираясь на руку, сказал он. — Что вы хотите понять? — еще раз вздохнула княжна и откинула одеяло. Не стыдясь своей наготы, девушка встала, и Сергей увидел, как солнце легло на ее бедра, обнимая их и скользя вверх по гладкой коже. — Что для вас значат наши отношения, НатальСанна? Что я для вас? Наташа наклонилась, поднимая свою сорочку, — Вы для меня, Сергей Константинович, последнее напоминание. Я, знаете ли, сегодня в последний раз в Петергофе была, вчера вот у брата ужинала, по Невскому гуляла. Я больше сюда никогда не вернусь. Полагаю, мы уезжаем навсегда, — продолжила она спокойным светским голосом, — Мама любит свой домик под Римом, и вряд ли еще раз отважится проделывать путешествие в Россию. Мой брат женился, они с Лизой счастливы, а мне, — девушка поставила ногу на край кровати, завязывая ленточки подвязок, — больше пришелся по душе Неаполь. Скорее всего, я поселюсь именно там. Во всяком случае, дом мне очень понравился. Он не шевелился, словно замер и молча смотрел, как она одевается. — Я сегодня потому и пошла с вами, что это в последний раз, — обула она туфельки и подняла с пола кринолин с нашитыми пышными юбками, нырнула в ворох накрахмаленных складок и завязала тесемки на талии, удерживая колоколом стоящий подъюбник. — Вы не ответили, — глухо спросил Сергей, — Что я для вас? Наташа повернулась к нему и, легко качнувшись, беззаботно пожала плечом, — Я теперь видите, отказалась от корсета, мне портнихи в Венеции так и сказали, что сошьют мне платье, если я откажусь от этого ужаса, — и доверительно сообщила, — Говорят, в Европе некоторые дамы давно уже так ходят. Она нырнула в платье и, поправляя оборки на подоле, серьезно произнесла, — Вы для меня, Сергей Константинович, единственный мужчина, которого я… Наташа наклонила голову, словно стыдилась своих слов и совсем тихо произнесла, — Вы мне стали очень дороги, я бы даже сказала, непозволительно дороги. И гордо вскинув подбородок, в упор посмотрела на Писарева, — Но это ничего не значит. Я обещала забыть вас, и я забуду. Клянусь вам. Княжна расправила плечи, пригладила волосы и встала перед ним, все еще лежащим в кровати, — Прощайте Сергей Константинович, разрешаю вам больше никогда меня не вспоминать. Весело улыбнулась и была уже на пороге, когда ее догнали тихие слова, — Не уходи. Она замерла и медленно обернулась. — Не уходи, — повторил Сергей и тоже, как и она ранее сел, обхватив колени руками. Он не смотрел на нее, низко опустив голову. — Что? — боясь ошибиться, спросила Наташа. — Я прошу тебя остаться, — сглотнул мужчина волнение и поднял не нее глаза, — Ты понимаешь? — Я понимаю, — тихо ответила девушка и шагнула назад, — А вы понимаете о чем просите, Сергей Константинович? Ты понимаешь, что сейчас говоришь мне, — помолчав, спросила она, рассматривая мужчину. Казалось, что тишина в комнате пульсом стучала в висках и жизнь замерла и только где-то совсем далеко истерично захлебывалась на подоконнике муха. — Понимаю. Он рывком поднялся на колени и, оказавшись на краю кровати, обхватил ее руками, — И ты тоже все понимаешь. Правда? — заглянул он в зеленые глаза. Сергей встал с кровати, не отпуская ее и, уткнувшись лбом в ее волосы, сказал, — Я уже один раз отпустил тебя, не думай, что я повторяю свои ошибки дважды. Ты моя, — улыбнулся он, — Помнишь? Ты моя и принадлежишь только мне. Я тебя никому не отдам и никуда не отпущу. Даже не надейся. — пробормотал мужчина, начиная свой первый, настоящий поцелуй. Наташа, почувствовав на лице его горячие губы, только закрыла глаза.