«Воспитание чувств» или «Не уходи»

Впервые он мог спокойно рассматривать ее. Сейчас, когда она спала, он мог, наконец, расслабиться и делать все, что захочет; например, смотреть на нее. Оказывается, тело у этой девушки белое-белое, как у младенца, кожа тонкая и молочная, отчего красные отметины его пальцев расползаются алыми маками, и девушка кажется еще уязвимей, еще беззащитней, ни веснушек, ни родинок, только под грудью маленькое родимое пятнышко, как отметина. Вся она, какая-то тонкая; длинные ноги, с совершенными скульптурными щиколотками. Ему казалось, что ступни этой девушки так тонки, что захоти он, с легкостью может сломать их, передавив пальцами. Тонкие запястья и длинные пальцы рук, узкая спина, с острыми лопатками, мужчина знал, она может быть очень подвижной, эта гибкая спина. Грудь совсем маленькая, какая-то робкая, будто все еще неуверенная, что детство уже прошло, и теперь наступила пора восхищать нескромные мужские взгляды. Соски розовые и тоже какие-то наивно–детские, беззащитные. Ему казалось, что и ноготки у нее должны быть маленькие и мягкие как у ребенка, но нет, ногти были, как у взрослой кошки, крепкие и острые. Он знал это, потому что на спине все еще сочились глубокие царапины, следы ее страсти. Сергей вздохнул, не зная как справиться с собой, рассматривая эту женщину, ему хотелось плакать от совершенства линий и форм, и именно это вызывало в нем глухой протест, он начинал злиться на себя, а еще больше не нее, потому что это она делала его сейчас таким слабым. Ночью она проснулась. К тому времени, как Натали сладко потянулась и подняла голову с подушки, Сергей уже оделся и ушел в гостиную. Этот дом странно действовал на него, когда-то в нем обитала веселая семья, и теперь эти комнаты, все еще помня солнечный дни, внушали людям свои воспоминания. Задремав ненадолго, ему вдруг приснилось собственное счастье; веселый отец, играющий с внучками и женщина, что согревает своим присутствием весь этот дом и он, по привычке хмурящийся, но втайне впитывающий в себя эту простую, житейскую радость семейного завтрака. — Который час? – спросила княжна, приподнимаясь на локте. Свеча, что зажег Сергей, тускло освящала спальню, а в открытые двери она видела его силуэт у стола. Мужчина вошел. Его снова поразила внешность этой девушки. Волосы, которые всегда были собраны в изысканные прически, теперь совсем растрепались и медным потоком стекали по ее плечам. Пальцы зарылись в эти кудри, приведя их в еще больший беспорядок. Теперь она не казалась такой неприступной, как когда-то и мужчина догадался, что такой ее видят только самые близкие люди, те, кто стал ей по-настоящему дорог. — Половина второго ночи. Я не стал будить вас. — Зря. Мне надо домой, – забеспокоилась княжна. — Мне кажется, вы торопитесь и рассуждаете не совсем здраво. Что вы сейчас скажите дома? – остановился он рядом, — Не лучше ли приехать утром, будто от подруги, где вы в раскаяниях и слезах провели всю ночь? — Вы издеваетесь? – зло посмотрела на него Наташа. — Нет. Просто вспомнил поговорку «Утро вечера мудреней». Она задумалась и вдруг совершенно неожиданно сказала, как-то на удивление жалобно. — Я есть хочу. — Что? – опешил Писарев. — Я голодная. — Никогда бы не подумал, что вы способны есть, как нормальный человек,  — негромко пробормотал Сергей. — Я, по-вашему, кукла фарфоровая, что ли? – обиделась Наташа. — Нет, просто… – замялся он, — Тут ничего нет, кроме холодной телятины. — Отлично! Я буду телятину! – радостно согласилась девушка, — У вас есть что-нибудь надеть? — Мой халат или если хотите, можете закутаться с головой в одеяло,  –съязвил мужчина. — Давайте свой халат, – вздохнув, согласилась красавица и тут же велела, — Отвернитесь. Сергей протянул свой бархатный халат: — Можно подумать, что вы меня можете чем-то удивить… — Можно подумать, что вас не учили правилам приличия, – тут же парировала княжна. Взяв свечу, они добрались до кухни, и пока Наташа сидела на табурете, Сергей обследовал полки. В результате этих изысканий на столе появились тарелка с телятиной, которую Наташа принялась резать на кусочки, тут же отправляя наиболее понравившиеся себе в рот, и банка меда. — Хлеба нет, – заключил Писарев, возвращаясь из кладовки, — Но я нашел бублики и целую бочку соленых огурцов. Вы будете бублики? — Бу-бу, – согласно кивнула Наташа и, проглотив что-то очень вкусное, добавила, — И огурцы тоже. Сергей замер и уставился на княжну, которая орудуя ножом, управлялась с куском мяса, закусывая бубликом. — Вы едите соленые огурцы? — Не задавайте дурацких вопросов, пожалуйста, – невнимательно ответила Наташа, оборачиваясь по сторонам. — С ума сойти… – пробормотал Писарев, — Что вы ищете? — Воды или вина, я хочу пить. — Холодное мясо и соленые огурцы с бубликами… и это Ее Сиятельство Княжна Репнина! – уходя куда-то, бормотал Писарев. — Вы волшебник! – восхитилась девушка, когда он поставил перед ней бутылку вина и графин с водой. — Будете? – протянула она ему кусочек мяса. — Давайте, – забирая своими губами, предложенный кусок прямо из ее пальцев, согласился мужчина. Это было странно, волнующе и странно, вот так сидеть с ней на кухне и смотреть, как эта гордая красавица, не стесняясь, облизывает свои пальцы, после того, как он практически из них же съел предложенное мясо. Но ему нравилось. Нравились и мясо и огурцы, нравилось, как она проводит язычком по своим рукам, будто не учили ее правилам этикета, нравилось сидеть вот так, вдвоем в темноте с одной свечой, и представлять, что в мире никого больше нет. — Представляете, я не ела с позавчера, – весело сказала княжна. — А вчера? – Сергею все казалось нереальным, как сон. — Вчера я замуж выходила. Мне было некогда. — Это, наверное, утомительное занятие, – усмехнулся он. — Будто не помните? – Наташа откусила от бублика. — Знаете, – негромко ответил мужчина, засмотревшись на крошку на ее губах, — Это странно, но я действительно, не помню. Она остановилась на секунду и, перестав улыбаться, серьезно спросила, — Правда? — Правда, – кивнул Писарев, — Та свадьба была ошибкой. Я не должен был жениться. — Вы не любили ее? – догадалась девушка. — Я уже говорил, вы слишком большое значения придаете этому чувству. — Так, не любили? — Нет. Ни я ее, ни она меня… кажется. — Меня тоже никто не любит, – грустно сказала Наташа и опустила глаза, — И я никого не люблю. Помолчала и негромко сказала: — Но вы счастливее меня, у вас есть ребенок, вы можете любить его. — Кого? – удивился Сергей. — Своего ребенка. У вас сын? — Да, – он мало понимал, что она говорит. Зачем любить какого-то ребенка, если он все время кричит и хнычет? — То есть, нет. — Дочь? – расплылась в улыбке Наташа, — У вас девочка? Как вы назвали ее? — Ксенией, так звали мою мать, – равнодушно пожал плечами Сергей. — Красивое имя… Ксения. Ксюша, – повторила она, словно пробуя на вкус имя девочки — Сколько ей сейчас? — Не знаю, я не считаю дни, кажется, что-то около пяти месяцев. — Как, не знаете? – опешила княжна, — Вы, что же, не помните день рождения вашей дочери? А Вера? Вы ее хоть помните? – она начинала сердиться. — Слушайте, оставьте меня в покое! – Сергей тоже разозлился, — Что вы разохались? Дочь! Ребенок! Мне нет никакого дела до него. — До кого? – не поняла девушка. — До младенца… — До нее, – оборвала его Наташа, — Вам нет дела до нее, вашей дочери. Нет дела до Ксюши. Так? — Так. — Тогда вы болван, – спокойно сказала княжна. — Что? — Вы болван, – повторила она и макнула бублик в блюдечко с медом, — Вы самый настоящий непроходимый тупица, Сергей Константинович. Я, конечно, догадывалась, что вы не особо умны, но что бы так? Вы удивляете меня. — Чем это? – она была сейчас потешной, серьезно говорила ему грубости и при этом, как малый ребенок, забавлялась медом. Он не мог всерьез на нее сердиться. — Дочь – самое прекрасное, что может случиться в вашей жизни. Если бы у меня был ребенок, я бы непременно любила бы его… Она мечтательно вздохнула, отпила воды и задумалась. — Хотя, ведь у меня может быть ребенок? — Нет, – твердо ответил Писарев, — У вас не будет ребенка, незаконнорожденного, во всяком случае. — Почему? – Наташа подняла на его глаза, — Ведь то, чем мы тут… занимаемся, потом бывают же дети? — Не в этом случае. Они замолчали, думая каждый о своем. — Почему вы приехали сюда? – спросил Сергей, когда они вернулись в спальню и устроились в кровати. Натали, захватила блюдечко с медом и теперь растягивала удовольствие, выводя пальчиком на золотистой поверхности всякие завитушки и слизывая с руки сладкие капли. — Не знаю, – пожала она плечом, — Я, когда выбежала из церкви, меня папа утешал, говорил, что все будет хорошо. Он даже хотел сразу поехать домой, с тем, чтобы завтра отправиться в Италию, но я… — Что? – мужской голос был слишком напряжен. — Не смогла. Я, почему-то, вас хотела видеть прежде чем уеду из России. Она замолчала, держа в руках блюдечко с медом. — Наверное, я поступила глупо, надо было сразу ехать. — Нет, – Сергей властно накрыл ее руки своей ладонью, — Вы никуда не уедете. Он сгреб ее одним движением, разметав при этом волосы и отставляя блюдце, — Вам не удастся избавиться от меня, НатальСанна. Гатчинский парк Наташа любила. Гатчина вообще разительно отличалась от всех загородных резиденций царя своей мрачноватой строгостью. Местный дворец не походил на все столичные дворцы, и напоминал скорее замок средневекового феодала. Парк тоже отличался от всех остальных, тут не было прямых аллей Царского Села, уходящих вдаль каналов, и не было прекрасных статуй Петергофа, которые своим изяществом могли поспорить с богами Олимпа. Здесь все было иначе; сдержанней, строже. И Наташе это нравилось. Сегодня, выйдя на прогулку, она направилась по своему обычному маршруту; через Карпин мост мимо Иорданского колодца, Павильона Венеры и через Большой мост, обойти вокруг парк и вернуться снова ко дворцу. Времени ей хватит, она должна подумать. Княжна совсем не жалела о том, что сделала; ни о своем побеге со свадьбы, ни о ночи с Сергеем, но она горячо молилась теперь за бывшего жениха, который лежал без памяти в поместье, смертельно раненный Владимиром Корфом. О ее приключениях и о том, что она провела ночь в доме Писарева, не узнал никто, кроме Нелидовой*, но и она не знала всех подробностей и имен, хотя уж на нее можно было положиться. После смерти императрицы Марии Феодоровны, Варвара Аркадьевна получила звание камер-фрейлины Высочайшего двора и была причислена к свите Александры Феодоровны, и вот уже несколько месяцев являлась любимой фавориткой императора, но в отличии от своих предшественниц, держалась скромно и даже незаметно. Натали знала ее, но никогда особенно не пользовалась этим знакомством, если бы не то утро. Наташа проспала уход Сергея на службу. Проснулась уже в десятом часу от немного тянущей боли во всем теле. На рассвете, изнемогающая от поцелуев, ласк и прикосновений, она провалилась в сон, как в могилу, без видений и грез, и не могла вспомнить, спал ли Сергей. Запомнила только, как ее поразило собственное тело, которому оказалось так уютно на плече мужчины, что рука сама собой легла ему на грудь. Казалось бы, она никогда не спала с кем-то в одной кровати, и посторонний человек, должен был доставлять дискомфорт, но то ли усталость прожитого дня брала свое, то ли невыносимые, чувственные ласки утомили настолько, что девушка не могла уже сопротивляться, но уснула Наташа моментально. Поплескавшись в найденном тазу, княжна заправила, как могла, кровать, убрала посуду и постаралась навезти порядок, перед тем как уйти. В прихожей на полке нашла замок с вставленным в него ключом и, накинув плащ, заперла дом. Теперь оставалось решить, какое оправдание придумать дома, и отослать ключ Писареву. Добравшись до Невского, она остановилась, не зная, как лучше все сделать, и тут на ее удачу, на мосту она встретила Варвару Аркадьевну Нелидову. Будь Наташа в другом положении, она бы вежливо кивнув, прошла бы мимо, но только не сейчас. В свадебном платье и мокрых, со вчерашнего дня, туфлях, она нуждалась в помощи. Услышав, что она может быть полезна княжне, Варенька тут же пригласила девушку к себе, где предложила все, что было необходимо, вплоть до темного, строгого платья, в котором княжна и поехала назад в Двугорское каяться перед Андреем. Все это было еще до того, до того, как стало известно, что произошло у Долгоруких. Наташа не могла поверить, она металась, уговаривая отца и брата отпустить ее в поместье поговорить с Андреем, все еще не понимая, что говорить она с ним уже не будет. К вечеру, когда вернулись слуги, и более-менее стало все известно, Наташа все-таки настояла на том, чтобы Миша взял ее с собой. Корф был уже арестован, а в доме Долгоруких черной пеленой повисло горе. Татьяна, прижавшись к стене, рыдала, не стесняясь ни слуг, ни хозяев, княгиня лежала без памяти, а в спальной с Андреем все еще находился Штерн. Лиза и остальные ждали в гостиной, куда вошли Михаил и Наталья. — Князь Репнин? – Петр Михайлович негостеприимно встал навстречу, не зная как высказать свое неодобрение другу Корфа и его сестре, так безответственно поведшей себя вчера в церкви. — Петр Михайлович… – начала Наташа, но тут в гостиной появился Штерн, и все внимание сразу обратилось к нему. — Доктор? – Лиза оказалась рядом быстрее всех. — Новости неутешительные, – печально вздохнул Илья Петрович, — Пуля вошла в легкое и это осложняет дело. Если бы чуть правее, буквально на ноготь, попала бы в сердце, и тогда смерть была бы неизбежна, но так, как оно не задето, будем надеяться на милость Божью. — Он скоро сможет встать? – встрепенулся Долгорукий, по-видимому, не слишком понимая степень сложности раны. — Я бы не стал делать столь смелых прогнозов, – ответил доктор, — Андрей Петрович потерял много крови, но, – тут он обратился к Лизе, — Если бы не ваша находчивость и выдержка, княжна, брата бы у вас уже не было. Вы очень правильно прижали рану, остановив кровь. Я сделал, все что мог, теперь остается надеяться и ждать. — Он в сознании? – Натали не могла представить себе, что не сможет поговорить с женихом. — Нет. И видимо, если выживет, еще долго не придет в себя. Я дам несколько рекомендаций, что и как делать, Андрею Петровичу потребуется круглосуточный уход. Дольше оставаться не имело смысла и, попрощавшись, Репнины вышли. В коридоре их догнала Лиза. — Я бы хотела попросить… — Лиза, – тут же бросилась к ней Наташа, — Прошу, выслушай…я не могу больше носить в себе все это! Прости. Прости и за себя, и за Андрея… Княжна Репнина расплакалась, как институтка, получившая четверку.** — Вы не сделали ничего дурного, – чуть холоднее, чем могла бы, ответила Лиза и, помолчав, тихо добавила, — Одного не могу понять, чем вам не угодил мой брат? — Лиза, Лиза… – простонала Наташа, — Все не так, все совсем, совсем не так! Это я не достойна Андрея. Это я не могла стать ему хорошей женой. Поверь, я, как и ты, хочу, чтобы он был счастлив, но я не та, кто сможет сделать его счастливым. Я только там, у алтаря поняла, что не имею права, мешать, он ведь любит эту девушку, вашу служанку. Пусть это плохо, пусть скажут, что она всего лишь крепостная, пусть он никогда не сможет назвать ее своей женой, но… Лиза он любит ее! И разве я вправе становиться между ними? Разве я смогу стать для него лучше и желанней, чем она? Слезы катились из глаз, но Наташа, похоже, не замечала их, и только сильнее стискивала свои ладошки, пока княжна не обняла ее. — Он все поймет, Наташа, все простит, – тихо зашептала Лиза, прижавшись к ее виску, — Как только поправится. Она уехала, уехала вопреки желаниям родителей и брата в Петербург. Сказала, что сама разберется со своей жизнью, и, как всегда, гордо расправив плечи, пошла навстречу своим стремлениям. И теперь вот уже как месяц, она коротает время в Гатчине, куда перебрался весь Русский Двор. Наташа привыкла. Она покорно несет дежурства у Ее Величества; улыбается, кланяется, кивает. Выслушивает всякий вздор фрейлин и улыбается, встречает послов и кланяется, разговаривает с придворными генералами и кивает. День изо дня. — Я слышала, что он будет осужден, – негромко сказала Вяземкая. — Я тоже это знаю, и это очень прискорбно. Терять такого кавалера, как Корф очень печально, – согласилась Корвин. — А между прочим, все изо Долгорукой, – вставила Лидия Лопухина, обмахиваясь веером. — Разве? Я насколько знаю, тогда она уже была замужем, – Кати Нарышкина всегда отстаивала свое первенство за титул самой осведомленной особы Петербурга. — Кажется, ее хотели выдать за Корфа, но она сбежала с Забалуевым, а тот оказался женатым, вот она и вернулась ни с чем. — Но ведь была свадьба, – Мари Воронцова терпеливо развязывала тесьму на своей сумочке. — Ах, чего только не скажут, чтобы скрыть позор? – всплеснула руками Лопухина — А все-таки очень странно… за что Корф убил Андрея Долгорукого, они ведь были дружны? – размышляла вслух Лина Корвин, которая гордилась своим логическим мышлением. — Ну, а как могло быть иначе? Ну, посудите сами, Корф помолвлен с княжной чуть ли не с младенчества, она разрывает помолвку и бросается к Забалуеву, барон остается с носом. Потом оказывается, что жених, к которому сбежала барышня, женат, вот Корф и стал стреляться за честь бывшей невесты, – предположила Лопухина. — Нет, в таком случае, Андрей Долгорукий должен был стреляться с этим Забалуевым, – нахмурилась Гагарина, которая не улавливала смысла во всех этих предположениях. — Может быть, он и стрелялся, – равнодушно пожала плечом Лопухина, —сначала с Забалуевым, а потом с Корфом. — Ой, я ничего не понимаю… – расстроилась Мари, — Кати, вы вроде бы утверждали, что у Корфа уже новая дама? — Да! И это целая история! Дама оказалась вообще никакой не дамой, а то ли воспитанницей старого барона, то ли вообще крепостной! – Нарышкина победно улыбалась, словно вытащила козырного туза. — Боже мой! – ужаснулась Вяземская. — Тоже мне второй Шереметев! – презрительно пожала плечом Лопухина. — Ну, Шереметев — не Шереметев, а видимо, у нас это теперь в моде, –заключила Корвин и встала со стула. — Я думаю, надо все разузнать у… как ее? Платоновой, кажется. Помните, ее недавно взяли учительницей к Великим Княжнам? Она же из Двугорского, поэтому точно должна знать, – встрепенулась Лили Гагарина. — Подождите барышни, – остановила оживление Кати, — Она, верно, сейчас занята с Княжнами, – Нарышкина тоже встала и, подойдя к окну, обернулась к подругам, — А я вот недавно знаете, кого заметила? — Кати, вы снова о кавалерах? – усмехнулась Лина Корвин, едва взглянув в лукавые глаза Нарышкиной и выглянув в парк, где по дорожке прогуливались Писарев и Бенкендорф. — А как еще можно разогнать эту придворную скуку? — Так кого же вы думаете на это раз свести с ума? – подошла ближе Лопухина. — Племянника Бенкендорфа, он весьма и весьма… – многозначительно сделав паузу, скрыла свою улыбку за веером Нарышкина. — Да, недурен собой, но говорят у него скверный характер, – усомнилась графиня, которая все еще стояла у окна. — Что мне до его характера? Меня интересуют другие его качества, – повела плечом Кати. Наташа тоже подошла к окну, но разглядывать мужчин не стала, тут же отойдя в тень занавески. Та, странная ночь в доме Писарева напугала ее. Напугала так, что девушка в оцепенении старалась избегать любого напоминания о том, что тогда случилось с ней. Она гнала все мысли, все воспоминания об этом мужчине, потому что вдруг с отчетливостью поняла, что он, и только он может полностью изменить ее жизнь. Изменить саму Наташу, стать тем, за кем она пойдет, кто станет главным в ее жизни, отодвинув и родителей, и брата. Это было страшно. Это было непостижимо. И она предпочла забыть. Княжна уехала сюда, в Гатчину, вместе со всем Двором в июне, как только скудное северное солнце согрело здешнюю землю. Обязанностей теперь было немного, и Натали могла, не опасаясь обвинений в невнимательности, предаваться своим размышлениям. Принцесса Мари после официальной помолвки отбыла на родину с тем, чтобы через год в апреле вернуться и стать новой императрицей России. Александр вошел в Государственный Совет*** и теперь был занят с министрами с утра до вечера. Император нашел, наконец, себе новую любовь и занялся Варенькой Нелидовой, которая, по-видимому, действительно была без ума от Его Величества. Наташа была только этому рада, и с облегчением поняла, что именно этого и хотела — стать незаметной, скромной тенью, которая всегда сопровождает свою императрицу и не вызывает ни у кого лишних вопросов. Теперь она боялась себя. Княжна знала, что не принадлежит сама себе, что стоит ему только оказаться рядом, как все ее существо снова предаст. Наташа поняла — Сергей Писарев стал ее наваждением, ее болезнью, ее страстью. И если бы все это касалось только тела! Но он сумел подчинись себе и ее душу. Одного разговора там, на кухне, стало достаточно, чтобы она не смогла больше спокойно спать, вспоминая его взгляды, интонации голоса, жесты. Девушка по крупицам, по крохам собирала в памяти все его мимолетные движения, подрагивание ресниц, наклон головы, его нервные, чувственные пальцы, и понимала — она погибла. Княжна уже подходила к Павильону Венеры, как в стороне Портала послышались веселые голоса. Наташа нахмурила брови и на секунду задумалась. С одной стороны ей не очень хотелось разделять свою прогулку с придворными сплетницами, но с другой стороны, ей было очень интересно узнать, чем вызван такой ажиотаж в всегда тихом парке. Направившись по дорожке, она очень скоро подошла к месту действий. На каменных ступенях Портала «Маска» между белых колонн возвышалась фигура Сергея Писарева, облаченного в голубой мундир Тайного Отделения, а рядом пестрым цветником мелькали нарядные фрейлины, смеясь над шутками кавалера. Вся группа была так занята собой, что не сразу обратила внимание на Наташу. Пока Писарев, улыбаясь, что-то рассказывал Лине Корвин, Кати просунула свою ручку под локоть мужчины и не сводила с него заинтересованных глаз. Лили Гагарина и Елена Вяземская тоже стояли рядом и тихонько посмеивались над тем, что говорил он. Со стороны, вся группа выглядела более, чем живописно, один красивый мужчина в окружении восхищенного женского внимания. Наташе было не смешно, она прекрасно знала цену этому вниманию. Почувствовав волну досады, перемешанную с брезгливостью, она несколько минут наблюдала за всей оживленной компанией. Ее окликнула графиня Корвин, заметившая княжну. — Натали, доброе утро! Идите к нам, тут Сергей Константинович рассказывает о разнице между Петербургом и Парижем. Все обернулись к ней, и Наташе пришлось выдавливать из себя светскую улыбку, холодную и, как всегда, насквозь фальшивую. — Нет, спасибо, Лина. Я не могу задерживаться, – мило улыбаясь, ответила Наташа, — А господин Писарев так хорошо знает Париж? — Нет, но он прекрасно знает француженок, – тут же откликнулась Кати. Он ухмылялся, как всегда, кривя рот, но Наташа, расправив плечи, только кивнула: — Не сомневаюсь. У господина Писарева всегда были удивительные спообноти заводить знакомства с дамами. Она пошла по дорожке, ни разу не обернувшись. Несколько дней она мучилась. Наконец во вторник, приняв единственно верное решение, Наташа успокоилась и написала записку. — Здравствуйте, Сергей Константинович, – вежливо поздоровалась она, когда подошел Писарев, — Я ждала вас. — Вы специально выбрали это место? Я польщен, здесь укромный уголок, – ухмыльнулся мужчина, оглядываясь по сторонам. Вечером этот парк выглядел еще мрачнее, длинные тени цеплялись друг за друга, переплетаясь и пугая прохожих. — Да, – остановила она его жестом, когда Сергей вознамерился ее обнять. Она отошла и сжала ладошки, как всегда делала, когда волновалась. — Сергей Константинович, – решительно начала Наташа, — Я пригласила вас для того, чтобы сказать, что вы абсолютно, совершенно свободны. У вас нет, и не может быть передо мной никаких обязательств, вы вольны располагать собой по своему усмотрению. — Я вас не понимаю… – Сергей, видимо, был в прекрасном расположении духа, и потому улыбался, — Вы говорите так, будто отказываете мне в предложении. Но, дорогая, я вовсе не собирался делать… — Выслушайте до конца! – чуть повысив голос, твердо сказала княжна. Она вновь превратилась в неприступную красавицу, гордые плечи, прямая спина, поднятое вверх лицо, именно такой он хорошо помнил ее. Теперь казалось, совершенно невозможным, что эта мраморная богиня может быть другой, тихой, смущенной и… потешной. — Я освобождаю вас, – произнесла она, повелительно поведя рукой, — Вы свободны. Нас никогда ничего не связывало. Моментально рассердившись, Писарев сощурился: — Вы так считаете? — Я это знаю. И тут его осенила догадка и от облегчения, Сергей улыбнулся, — Вы ревнуете? Княжна спокойно и все так же холодно смотрела на него, и этот взгляд Снежной Королевы остановил его. — Я еще раз повторю, – прозвучал спокойный, ледяной голос, — Мы с вами чужие люди. Волна неконтролируемой злости накрыл его, схватив ее за руку, он приблизил к ней лицо: — Тогда и вы, пожалуйста, запомните, вы никуда от меня не денетесь. Вы моя! Но сказав это, он понял — ничего не изменилось, она осталась так же холодна. Натали все так же спокойно глядела на него, не растеряв ни крупицы своего княжеского достоинства, — Отпустите меня. Он отступил и она продолжила: — Сергей Константинович, я княжна Репнина, я всегда делаю то, что хочу. И я ничего не боюсь. Ничто на свете не заставит меня быть с тем, кого я не желаю, и у меня достаточно сил и власти, чтобы остаться там, где будет мое сердце. Меня нельзя принудить или заставить, и если я говорю вам «вы свободны», то это на самом деле так. Минуту длилась пауза, а потом она все так же ровно произнесла. — Я должна сказать еще кое-что. Она сняла с шеи золотую цепочку с небольшим круглым медальоном. — Эта ладанка. – княжна протянула руку, — Она принадлежала моей матери. Мама тоже, как и ваша дочь, осталась сиротой, еще совсем младенцем. Передайте это Ксении, я хочу чтобы это было у нее. Она положила ему в руку медальон. — Мама говорит, что эта ладанка всегда приносила ей удачу, потому что Бог оберегает сирот, – улыбнулась Наташа с какой-то нежностью и тихо попросила, — Отдайте ее своей дочери. Сергей смотрел на нее и не знал, что сказать, эта странная девушка не поддавалась никакому пониманию. — Прощайте, Сергей Константинович, – вдруг снова превратившись в ледяную красавицу, произнесла она, — думаю, мы теперь нескоро увидимся. — Почему? – растеряно удивился Писарев, провожая ее взглядом. — Я уезжаю в Италию, – послышался ответ там, где сумерки совсем скрыли дорожку. К зиме Сергею стало плохо. По-настоящему, почти физически. Первые месяцы после ее отъезда, он провел в сладострастном угаре. Нет, он не пил. С чего бы это? Пить от ухода любимой женщины могут только слабаки и неврастеники, но никак не Сергей Писарев. И с чего вдруг любимая? Что за пошлость? Остаток лета и осень Писарев провел в борделях, стремясь как можно глубже погрузиться в пучину разврата и похоти. Он будто выдавливал из себя воспоминания о тех тонких руках на своем теле и смешливом шепоте в потоках медных волос. Он не хотел их помнить и стремился лишь к тому, что бы чужие, ненужные женщины, как можно скорее вытеснили все это из памяти. И у него почти получилось; визг и хохот пьяных потаскух заглушили стоны, что тогда пьянили его крепче любого вина, пышные формы столичных проституток почти затмили хрупкие щиколотки и тонкие пальцы княжны, разукрашенные помадой лица продажных женщин почти стерли из памяти те изумрудные глаза, что снились ему каждую ночь. Он забыл. И был от этого почти что счастлив. Сергей так гордился собой, так поверил в эту свою забывчивость, что не уставал хвалить себя всякий раз, когда сердце не ухало вниз на улице от любой прохожей дамы, которая смутно могла напомнить ему княжну. Но в ноябре он устал от карусели женских лиц и ночных оргий, поэтому стал чаще появляться у себя дома на Лиговке. Возвращаться с радостью в квартиру, где отец вечно читал газеты, а в детской висел несмываемый запах младенца, Сергей не научился до сих пор. Он ничего не ждал от этого дома, и ничего не хотел. Он презирал его, и только чувство постоянной ярости к другому, опустевшему, покинутому, сдерживало и примеряло его с этой небольшой квартирой в центре Петербурга. А тот дом он ненавидел. Боялся его и потому ненавидел. Сергею казалось, что в нем до сих пор живет память о ней; подушка все также пахнет ее духами, в гостиной стоит кресло, которого касалась ее рука, на кухне лежит тот нож, каким она резала ту телятину, а Сергей не мог выносить все это. Даже в самый разгар плотских утех у мадам Дениз ему нет-нет, да становилось до тошноты отвратно, как только в голову ударом било воспоминание о той белой, запрокинутой шее и маленьком родимом пятнышке под правой грудью. Это было похоже на солнечный удар, когда жарко и невыносимо стучит в висках от близкого, опаляющего солнца. Он хватал ртом расплавленный воздух и все цеплялся за что-то мягкое и податливое, потому что ему все время казалось, что если отпустить, разжать пальцы, его унесет это марево, сожжет окончательно и он навсегда потеряет ту, что ему необходима. Постепенно его отпускало, и глухота в ушах сменялась долетавшими звуками, а тьма перед глазами рассеивалась, и все ярче проступали краски и очертания. Она лежала, закрыв глаза и только слабое, прерывистое ее дыхание говорило о том, что она все еще рядом, что она пережила вместе с ним этот шквал и осталась подле него. Приподнявшись на локтях, Сергей только и увидел то беззащитное, открытое горло с тонким жилками и запрокинутое лицо с закрытыми глазами и, прижав к себе ее еще сильней, перекатился на спину, устроив девушку на себе.