Секс за смерть

Я не один, я одинок, Тишина лежит у ног … Без тебя и я не я, Смерть усталая моя …

      Дверь за ним закрылась почти бесшумно, а я так и остался стоять и смотреть на неё, в этой огромной чужой квартире. Возбуждение улетучилось, стоило Шинджи уйти, и пришёл страх, невыносимое чувство страха и одиночества. Стоило мне вчера увидеть пулю, торчащую из его плеча, и мой мир в одночасье перевернулся, стало неважным всё и вся, а сознание затопила паника. Руки дрожали, нервы рвались, как истончившиеся струны, а этот дебил улыбался мне, он сводит меня с ума. Он словно моё личное психическое отклонение …       Только в тот момент, я понял слова, что сказал Маки: " — Меня поражает это электрическое поле высокого напряжения. Осязаемое, мерцающее, возникающее вдруг между двумя мужчинами, которые даже не знакомы … Без видимых причин, просто так … Всего-навсего потому, что они друг другу понравились и изо всех сил стараются себя не выдать». Хотя нет, я их осознал в полной мере и наконец, смирился. Заглушив во мне мои страхи, Шин пробудил новые … намного сильнее предыдущих …       Мать твою, да я до жути испугался, поняв, что мог его потерять, что его могли убить, что его больше не было бы в моей дерьмовой жизни. Жажда смерти дала мне жизнь, Шинджи дал мне надежду, что всё может быть по-другому. Я не хотел больше быть один, он стал смыслом моего убогого существования. Он въелся под корку моего сознания, пропитав меня своим запахом, от которого так трудно дышать, но просто невозможно перестать его вдыхать. Каждый раз, когда он уходил, он, будто забирал с собой весь кислород, и сейчас мне становилось трудно дышать без него. Хотелось открыть дверь и бежать, бежать за ним. Слёзы сами покатились по щекам, я упал на колени, от бессилия, стуча в закрытую им дверь. Блять! Как же это бесит!       Мой вид одиночества пережить всегда было тяжелее всего, хоть я и старался делать вид, что так для меня лучше. Ведь одиночество вовсе не означает, что ты заперт один в своей комнате, я мог выходить из собственного ада, но он всегда незримо тащился за мной. Я мог быть в людном месте и ощущать себя по-прежнему невыносимо одиноким, почти безликим, потому что никому по-настоящему не принадлежал. Ощущение, будто я стою посреди переполненной людьми комнаты, кричу во всё горло, а никто не слышит. Только он …       Только Шинджи будто услышал мой крик, когда я уже молчал и теперь без него никак, без него страшно, без него больно и смертельно одиноко. Как же он меня иногда бесит, до дрожи, до скрежета зубов, но когда он так тоскливо смотрит на меня, когда так нежно прикасается, я сдаюсь моментально. Я ненавидел чужие прикосновения, аж блевать тянуло, пусть даже нечаянные, даже удары ненавидел, но смирился с ними, а его, то грубые и несдержанные, то трепетные и нежные прикосновения, теперь необходимы мне.  — … только попробуй теперь сдохнуть, и оставить меня одного … не прощу … я тебя никогда за это не прощу … — сердце глухо бухало о рёбра, истерика прошла, слёзы высохли, но воздуха по-прежнему будто не хватало.       Пусто, тихо и светло, невыносимо. Встав, я иду в огромную гостиную, зашторивая панорамные окна тяжёлыми шторами. Я ненавидел темноту, но сейчас, наверное, нуждался в ней, как в большой дозе успокоительного, но продолжал ненавидеть её, ведь она похожа на осколки стекла в мозгу. Я устал от того, что столько раз хотел помочь себе умереть и не мог, а теперь хочу снова научиться жить и это пугает сильнее смерти. Я устал от темноты, … но больше всего от боли… её слишком много. Тело уже не болело, а вот внутри что-то судорожно сжималось и не отпускало. Я не знал, что мне делать в этой квартире без него, я вообще не знал, что делать, когда его нет, я давно разучился жить, а может и вовсе не умел. Взяв пепельницу на деревянном столике, стоящем между двух кожаных диванов, я пошёл обратно в коридор. Там, где было уютно и спокойно, я не находил себе места, головная боль стучала в висках и прикурив сигарету, я уселся на пол, в метрах двух от входной двери, я ждал его возвращения. Я сам себя не понимал, даже, наверное, боялся самого себя. Все, что окружало меня сейчас, казалось мне не то бессмысленным, не то непонятным.  — Бляяя … — выдыхая густой дым, я массировал пальцами переносицу, головная боль усиливалась, — … какое я убогое и депрессивное чмо … — собственное нытьё наконец-то начинало меня бесить.       Псих одиночка, сидящий почти в полной темноте на полу посреди коридора пустой огромной квартиры, вот кем я сейчас был, выдыхая сигаретный дым, почти не моргая гипнорил дверь. Это явно было не нормально, хотя вряд ли меня вообще можно назвать нормальным и вряд ли назовут когда-нибудь. Я парень, который сам пришёл к наследнику самого кровавого клана якудза Хаширо Шинджи, и трахнулся с ним, в обмен на свою смерть. Но, блять, до сих пор жив и продолжаю с ним спать, не потому, что должен, а потому, что сам хочу его, потому, что уже люблю этого конченного садиста якудзу. Он первый, кого я сам захотел, с кем испытал это чувство, желать кого-то, получать от этого наслаждение и он будет единственным, кому я позволю к себе прикасаться, кому я отвечу взаимностью. Это не какой-то высокопарный бред, не потому, что я люблю этого дёрганного парня, просто я чувствую, что мне нужны именно его порой грубые и болезненные прикосновения. Шинджи разбудил во мне эту дикую и умалишённую страсть и только ему под силу будет её обуздать и удовлетворить, отвечая с такой же силой. Он особенный и никто этого не изменит … Никто и никогда его не заменит …  — Хааа … — я тяжело выдохнул. — Какому хрену надо помолиться, чтобы у него там всё обошлось? — и, конечно же, мне никто не ответил, ведь сейчас я был один.       Прикурив ещё одну сигарету, я продолжал сверлить взглядом входную дверь и вспоминать, о чём они говорили в больничке, по логике выходило, что им пиздец, если Кумитё не поверит. Я начинал нервничать сильнее, голова невыносимо раскалывалась, но старался не обращать на это внимание. Меня бесило, что я не мог им ничем помочь, оставалось только мандражировать и верить, что всё прокатит. Я и сам мог стать для него самой большой проблемой, вряд ли его отец одобрит то, что его сын трахает парня, теперь я его личный позор. Даже не сомневаюсь, что за такое мне грозит смерть, возможно и ему тоже, но даже так, зная это, я просто не могу от него отказаться, не теперь. Шин стал слишком важен мне, слишком необходим, слишком желанен, слишком любим, всё слишком.  — Возвращайся скорее, придурок … — шепчу это почти беззвучно, одними губами, подтягивая свои тощие колени к груди, обнимаю их, сжимаясь в комок.       Я не знаю, сколько прошло времени, сколько я так сидел в темноте один, курил, смотрел на эту сраную дверь, вспоминая его чёрные глаза, ехидную и слегка заискивающую улыбку. Я натурально бредил им, моя зависимость дошла уже до абсурда, но стоило мне услышать щелчок дверного замка, как сердце замерло моментально, казалось, я перестал дышать. Дверь открылась, и он вошёл, кто-то из братьев врубил яркий свет, но я даже не поморщился, я смотрел прямо в его испуганные глаза. «Мать твою, он жив, он в порядке.» — почти жалобно пронеслось у меня в голове и с души упал не камень, а словно целая скала.       Наконец-то я выдохнул с облегчением, даже в первый раз в жизни, заикаясь, попытался произнести обыденную и простую для многих фразу приветствия, вышло, конечно, из рук вон коряво. Больше я и не успел ничего сказать, Аки подлетел, вопя, как полный идиот, всучил мне какие-то пакеты и просто утащил меня в сторону кухни. Шинджи был уставший, но спокойный и это не хило обнадёживало, я не стал лезть с расспросами, просто был невообразимо рад, что он вернулся. Потом мы ели, было как-то странно вот так сидеть с ними за одним столом, слышать их смех, видеть его расслабленным, живым и просто обычным подростком, коими мы все и являлись. С ним у меня много, что было в первый раз …       Аки и Маки он выпнул убираться и мыть посуду, будто был не гостем в их доме, а хозяином, хотя близнецы и не сопротивлялись особо. Без лишних слов, Шин всучил мне кучу пакетов с дорогими шмотками, я ошалел, я действительно не понимал, что мне с ними надо сделать, но когда услышал, что это его подарок мне, не выдержал. Блять, да я накинулся на него, сжал в своих объятьях, уткнувшись носом в его оголённую грудь и рыдал навзрыд. Не могу описать, что я чувствовал, наверное, нет таких слов, а обычные: «счастье» и «радость», не передают и сотой доли эмоций, что просто топили меня. Мне никогда никто и ничего не дарил, даже не покупал, а видя всё это, я не знал, как себя вести. Я действительно считал, что не достоин таких подарков и сказал ему об этом, но Шин только взбесился, а я опять заревел, сам не знаю от чего на этот раз. Он пугал меня своей неожиданной нежностью, чрезмерной заботой, своей искренней добротой, ведь я и не чувствовал никогда такого, это пугало, а внутри разливалось тепло. Стоило ему приблизиться, и я почти забыл, как дышать, а он медленно слизал слезу с моей щеки, облизал мои губы и я опять позорно сдался, размыкая для него свой рот. Чувственный, медленный и глубокий поцелуй, его вкус, его язык ласкал мой и я нахрен забывал обо всём, грязный приём, Шинджи выбивал из моей головы всю дурь, лишь только этим.       Без слов остановился, встал и потянул меня за собой, и я пошёл за ним, но когда мы оказались в спальне, то занервничал. Наверное, не зря, ведь он без объяснений впихнул меня в ванную, всучил пакет и сказал принять душ, как минимум, я был озадачен, как максимум, я ахуел. На автомате и в какой-то прострации, я принял хренов душ, вытерся и залез в пакет, глаз невольно задёргался, стоило мне вытащить оттуда, какой-то чёрный шёлковый халат. Минут пять я кипел, а потом просто смирился, натянув на голое тело шёлковую ткань, собрал в не тугой хвост волосы, перевязав золотой ленточкой из того же пакета и вышел с претензиями.       Я не был зол, просто бесился, мне казалось, я стал похож на бабу в этой якобы традиционной мужской одежде. Только подойдя ближе, я увидел чаши, бутылку саке и сев по его просьбе, на приготовленную мне подушку, понял. Шин хотел принять меня в клан, хотел сделать частью своей семьи, меня, того, кого совсем не знал. Шок, если выражаться культурно, вот что я испытал, я смотрел в его черные омуты глаз и понимал, что в них нет и тени сомнения. Сердце глухо долбило по рёбрам, я не понимал, что сейчас чувствую, слишком много эмоций было смешано. В очередной раз, убеждался, что не понимаю его, и скорее всего никогда не смогу понять. Как он может так легко решиться связать нас такими узами?       Он ни разу не спросил про мою жизнь, возможно просто уже знает всё, но тогда тем более, как он может предлагать подобное? Он говорил, я молчал, слушал и смотрел в его глаза, понимая это всё острее, мне теперь не сбежать от него, а если и получится, то он непременно найдёт меня. Вот только я не хотел от него бежать, теперь всё было наоборот, я хотел быть с ним всегда несмотря ни на что. В этот момент, всё наконец обрело для меня смысл, которого я никогда не имел, я понял, что буду жить для него, ради него, что он и есть моя жизнь. И после его краткого объяснения, я проделал всё, что нужно, я больше не сомневался, раз Шинджи решился на эти узы, прекрасно зная все возможные последствия, в моих сомнениях не было смысла. Я не боялся умереть, а умереть ради него, если это потребуется, честь, которой я вряд ли достоин, но он выбрал меня, значит, так тому и быть. Без него всё равно нет смысла жить, он тот смысл, ради которого я сейчас вдыхаю кислород, заставляя своё сердце биться.       Внутри всё дрожало, казалось кроме нас больше никого и ничего не существует. Глаза в глаза, немая клятва быть навечно преданными друг другу, сладкий вкус саке, что обжигал горло и желудок, давая лёгкое чувство невесомости в теле и голове. Мы тянулись друг к другу, казалось ещё немного и мы до конца станем единым целым, но звонок его мобильного вернул нас в реальность. Шин говорил с Доком, а я, молча, встал и подошёл к панорамному окну. Первый раз в жизни я видел ночной Токио во всей красе. Выпитое первый раз в жизни дорогое саке, которое теперь связало мою жизнь с ним, крепче, чем брачные узы, грело гортань и желудок. В голове постепенно сгущался лёгкий туман, в теле была необычайная расслабленность, я прильнул к прохладному стеклу лбом и ладонью, любуясь мерцающим и сияющим городом. Свет в комнате не давал в полной мере увидеть всё великолепие ночного Токио, но и этого мне было достаточно. Всё мерцало разноцветными огнями, казалось, я слегка прикоснулся к чему-то сказочному, от которого, просто невозможно было оторвать взгляд.       Шин подошёл неслышно, словно зверь на охоте, но мне больше не надо было слышать, я просто чувствовал его кожей, как бы по-идиотски это не звучало. Иногда я просто остро чувствовал его давящее, жёсткое присутствие, оно не внушало страх, я испытывал в такие моменты противоречивые чувства. Не оспаривал его превосходства, оно было незыблемым, но хотелось возразить, начать отчаянно сопротивляться. И в тот же момент преклонить перед ним колени, целуя его длинные пальцы, подчиниться беспрекословно любому его слову или взгляду.       Он касался меня везде, где только хотел, жадно и немного грубо, но мне это нравилось. Нравилось ощущать его дикую страсть и колом стоящий член, что упирался в мои ягодицы. Шин словно вытаскивал из меня ту часть меня, которую я никогда не знал, ту, что не знал никто, кроме него, и никто не узнает. Я плавился в его руках, я подчинялся ему беспрекословно, я дико хотел его внутрь себя, но он не спешил. Это была наша общая пытка, и это только доказывало мне, что я для него не просто игрушка. Под тонной грубости и жестокости просвечивала нежная и трепетная забота обо мне. С каждым таким нашим моментом, я становился жадным, мне всё больше и больше становилось его мало, хотелось монополизировать грубость, страсть, жестокость, нежность, всего Шинджи без остатка. Ощущение его члена меж моих бёдер, бешеное трение о мой собственный член и яйца, заставляли почти кричать от удовольствия, дрожать, задыхаться и желать большего.       Я уже больше не видел в тёмной комнате завораживающего вида из панорамного окна, больше не видел огней ночного Токио. Я упирался ладонями в стекло, а в глазах всё расплывалось, но когда удавалось сфокусировать взгляд в отражение стекла я видел только до придела возбуждённое лицо Шинджи, с каким-то по истине маниакальным оскалом и это возбуждало меня только сильней.       Когда один шторм закончился, тут же начался другой, из спальни мы перешли в душ, то есть он меня туда попросту принёс, а там разум отключился от реальности окончательно. Теперь его очередь задыхаться и стонать, почти скулить, царапать кафель аккуратно стриженными и подточенными ногтями. Я сходил с ума, его тело, его запах, словно он выделял какой-то особый аромат, что срывал мою крышу напрочь. Хотелось царапать его, кусать, хоть как-то пометить, сделать его ещё больше моим, это просто безумие, и это не вылечить, я хочу болеть им, пока дышу. Перемена ролей и теперь он ласкал каждый миллиметр моего тела, вылизывал меня везде, где хотел, а я старался не потерять сознания от удовольствия и возбуждения. Его грубый и неумелый глубокий минет и я почти в обмороке, но настолько возбуждён, что уже не соображаю, что творю, но я хочу его так сильно, невозможно вытерпеть это.       Когда страсть наконец притихла, проснулась безмолвная нежность, он мыл меня, я его, медленно, не торопливо, чувствуя под пальцами его гладкую горячую кожу. Я уже не понимал кто мы друг для друга … Любовники? Возлюбленные? Всё это не подходило нам больше, я слишком сильно пропитался им, что стал словно его частью, а он моей, без которой не возможно прожить, жизненно важный орган без названия, один на двоих. Одна душа и сердце на два тела, жестокая участь, но одновременно прекрасная, и счастье, и пытка, обрести такую связь с кем-то, особенно с якудза, особенно, если ты того же пола. Вот только для нас это тоже было неважно, теперь неважно, просто смертельно опасно, но не важно.       Мы лежали, курили, молчали, слова были не нужны, тела и души наговорились. Я понимал, что завтра Шин уйдёт и его наказание будет не из лёгких, но, увы, нихрена не мог с этим сделать. Лишь обнять покрепче, прижаться, слушая биение его сердца, словно это наш последний раз вместе, словно я его уже потерял, но ещё могу почувствовать тепло и вдохнуть удушливый, но такой необходимый запах его тела. Страх закрыть глаза заставлял холодеть и желать, чтоб эта ночь длилась вечно, только чудеса не наша тема. Я знаю, открыв глаза, я не увижу его рядом … Но … Я пока не закрыл их и он всё ещё только мой якудза … «Тук … тук … сердце его стучит … Тук … тук … о любви его говорит … Тук … тук … стук въедается в мозг … Тук … тук … не сбежать, не спастись … Тук … тук … наша больная жизнь … Тук … тук … прощаешься тихо со мной … Тук … тук … потеряю я снова покой …»