through millennia

      Джош чувствует себя отвратительно от слова совсем.       Он шмыгает носом и, выдохнув, проводит пальцами по волосам, убирая их со лба и прикрывая глаза. Старается дышать ровно, не обращая внимания на головокружение, ломоту во всём теле, кислый неприятный привкус на языке и отвратительный запах, источником которого является сам. Дёрнувшись, Джош снова переваливается через край постели и издаёт хлюпающие, не слишком приятные звуки. Его тошнит каждое утро уже вторую неделю. И это ужасно сказывается на организме: ему кажется, что он потерял уже несколько килограмм в весе. И это правда.        — Ох, Джош… — Тайлер, прошедший в комнату с подносом, на котором были лепёшки, фрукты и свежий, только что выжатый сок, откладывает его в сторону и садится рядом с мальчиком, гладя его по спине и успокаивая. — О Ра… Ты так плохо выглядишь. Мне позвать лекаря? — Дан отрицательно качает головой. Он стирает с подбородка капли желчи и, тяжело и прерывисто дыша, обмякает на постели. Закрывает глаза. Ему никогда не было так плохо. — Ты уверен?        — Да, — сипло отзывается Джош. — Я хочу поспать — уйди, пожалуйста.       Тайлер вздыхает. Он прекрасно понимает, что под «я хочу спать» Джош подразумевает «проваливай: я хочу побыть один и, возможно, тихо сдохнуть от этого дерьма». Фараон проводит по его волосам ладонью и поднимается, чтобы уйти.        — Не забудь позавтракать.        — Я люблю тебя…       Джош шмыгает носом, откидывая голову назад. Его лихорадит. Тело горит, как песок в пустыне посреди дня. Из носа вырывается глухой свист. Он где-то далеко чувствует аккуратные прикосновения. Они прохладные и мягкие, будто мамины руки. Джош всхлипывает, судорожно выдыхая, что-то рвано шепчет на своём языке. Кажется, зовёт маму. Он не уверен. Никто, на самом деле, не уверен. В комнате нет ни одного человека, который бы знал его язык хотя бы чуть-чуть.        — Я люблю тебя…       Джош дёргается и облизывает пересохшие слипшиеся губы. Ему плохо. Очень плохо. В голове всё неприятно гудит, пищит, рвётся, пульсирует, сжимается и набухает. На обратной стороне закрытых век разум воспроизводит картинки.        — Я люблю тебя…       Мальчик кряхтит и мотает головой. Он видит младшую сестру, Абигейл. Она на руках матери, которая плачет навзрыд и зажимает шею девочки дрожащей рукой. Джош хмурится. Он зовёт сестру. Сначала тихо, еле слышно, но никто на это никак не реагирует. Потом Джош кричит, срывая голос. Он чувствует, как из-за этого неприятно режет горло. И понимает, что не слышит самого себя, когда на него снова никто не реагирует. Он теряется, откровенно не понимая, что происходит.        — Я люблю тебя…       Джош задыхается, когда мать отрывает руку от шеи Абигейл, чтобы увидеть глубокую рану, сделанную явно острым мечом. Мальчик мотает головой, снова бормоча себе под нос слова на своём родном языке. Он не верит. Но глаза девочки, такие безжизненные, и кожа, такая бледная, даже прозрачная, говорят об обратном. Его младшей сестры больше нет.        — Я люблю тебя…       Джош просыпается через силу утром, услышав протяжный высокий клик сойки*, а после — резкий стрёкот. Глаза открываются тяжело, через силу. Они ужасно болят, будто бы мальчик долго безостановочно плакал. Дан выдыхает и переводит взгляд с уже знакомого потолка на женщину, сидящую на стуле неподалёку от постели и выжимающую тряпку.        — Что случилось? — поломанно спрашивает Джош. Женщина вздрагивает и поднимает на него широко распахнутые глаза.        — Очнулись… — Она не отвечает на его вопрос: она убегает из комнаты в неизвестном направлении, оставляя в одиночестве. Джош выдыхает. Он ничего не понимает. И ему страшно пошевелиться. Почему-то он почти не чувствует своего тела. И голова раскалывается, словно по ней били чем-то тяжёлым.        — Джош…       Мальчик осторожно поворачивает голову и видит Тайлера, замершего на пороге. Дан болезненно улыбается.        — Привет?.. — Джозеф без лишних слов подходит к нему и крепко обнимает — Джош чувствует неприятную ломоту, но ничего не говорит. Тайлер выглядит замученным и уставшим. И когда он отстраняется, Джош вблизи может без проблем увидеть чётко проступившую худобу, тёмные круги под глазами, сухие губы, растрёпанные волосы и бледную кожу.        — У тебя была лихорадка… Ты два дня и три ночи что-то беспрестанно бормотал себе под нос. Ты горел. Я думал, что ты умрёшь, сгоришь заживо. Я так боялся потерять тебя. — Джош выдыхает, растерянно смотря на него. Он ничего не помнит. В его голове сейчас мелькает лишь образ погибшей сестры, а в ушах эхом отдаётся знакомый голос, повторяющий одно и то же. — Я был рядом с тобой всё это время, но на пятый день меня выгнали отсюда, сказав, что на моих плечах есть забота более важная, чем ты… Прости… — Дан отрицательно качает головой.        — Всё в порядке. У тебя действительно есть дела поважнее, чем я. — Тайлер скованно кивает. Джош вздыхает, смотря на него. Кому, как не ему, знать о том, что Джозеф сейчас чувствует?       Спустя две недели Джошу наконец удаётся встать с постели без неприятных болей и головокружения. Он потягивается, выдыхает с невероятным облегчением и, позавтракав и приняв водные процедуры, покидает дворец, предварительно скрыв своё тело хиджабом, потому что ему хватило жара во время лихорадки. Да и не хочется лишний раз вспоминать образ мёртвой сестры.        — Только посмотрите… — тянет Хуа, сидя на ступенях перед храмом. Джош дёргает поводья на себя, останавливая Джима, и смотрит на старого знакомого, которого не видел уже приличный промежуток времени. — Весь храм неустанно молился за твою жизнь и здоровье, — говорит священник. Джош вздыхает, опуская плотную ткань и открывая своё лицо. — А ты похорошел…        — Я не помню тебя таким болтуном, — замечает мальчик. Хуа усмехается и поворачивает голову, вздыхая и потирая шею.        — Иногда я бываю таким. Но тебе это знать не важно, — отмахивается он и снова смотрит на него. — Какими судьбами? Надоел фараону?        — Какой там, — вздыхает Джош и слезает с Джима, хлопая его по блестящей от пота шее. — Я больше месяца не мог подняться с кровати. Сначала меня тошнило и ломило, а потом лихорадка и восстановление. Такое чувство, что был какой-то игрушкой. — Хуа усмехается и поднимается, кивая в сторону входа в храм. Мальчик идёт за ним: снаружи слишком жарко и невыносимо. О Джиме он не беспокоится, потому что прекрасно знает, что тут есть тень и вода неподалёку. — Как обстоят дела? — спрашивает Дан, только пройдя в храм.        — Как и обычно, — жмёт плечами Хуа. — Всё идёт своим чередом. — Джош поворачивает голову направо, в сторону просторного помещения, где он раньше учился боевым искусствам. И ему, правда, непонятно, почему те, кто прибыл сюда вместе с ним, до сих пор занимаются этим.        — Они продолжают учиться даже после того, как?..        — Они восстанавливают форму, — поправляет Хуа, остановившись. Дан останавливается рядом и хмурится, ничего не понимая. — Мать фараона прибудет сюда через несколько недель, чтобы, как и много месяцев назад, выбрать любовника для своего сына. — Джош выгибает бровь.        — Для принца Заккари? — удивляется он.        — Нет. — Мальчик недоумевает. Другой брат Тайлера, Джей, не такой уж и большой, чтобы ему подбирали любовника. — Для сына и глаза Ра, правителя песков от Нила до узкого моря, прославленного мужа меча, двадцать первого фараона плодородной и богатой земли Тайлера Третьего. — Джош задыхается и широко распахивает глаза.        — Что?..        — После того, как мать фараона выберет другого любовника для своего сына, ты вернёшься сюда. — Хуа поворачивает голову, смотря на него со змеиным спокойствием и холодностью.        — Я не могу, — качает головой Джош. — Я не могу вернуться сюда. Я… Я ведь… — Он кладёт ладонь на живот, немного надавливая на него и охая, замирая посреди залы с широко распахнутыми глазами.        — Ты потерял ребёнка во время лихорадки, — осведомляет Хуа.       Джош задыхается криком.        — Прости… Прости меня… Боже, прости меня… — шепчет он надрывно, врываясь в залу, где Тайлер, к сожалению, был обязан проводить большую часть времени. Джош не обращает внимания на людей с высокими санами, которые также присутствуют здесь. Он идёт вперёд, видя перед собой лишь фараона. — Тай, прости меня… Прости… Прости за всё… Прости меня… — Джош поднимается по ступенькам, чуть не упав несколько раз подряд, неровно выдыхает, чувствуя на себе недоумевающий взгляд Джозефа, и встаёт на колени перед троном, цепляясь за руку Тайлера дрожащими пальцами. — Прости… Я потерял его — прости… — Мальчик плачет. Голос дрожит, скрипит, режет эхом воцарившуюся в зале тишину. — Прости, что тебе приходится спать со мной в одной постели… Прости…       Тайлер хмурится и заставляет его посмотреть на себя, прямо в глаза. Джош готов ко всему: к резким словам, к желчи в его голосе, к изгнанию, к смертному приговору, к пощёчине, к избиению до полусмерти… Но явно не готов к самому аккуратному прикосновению к своим волосам.        — Ты ни в чём не виноват, Джош, — негромко говорит ему Джозеф. — Ты ни в чём не виноват. Всё в порядке. — Джош всхлипывает и шмыгает носом, цепляясь за его руки пальцами и не желая отпускать. Он не хочет терять Тайлера. Особенно после этого.       Джош прикрывает глаза, устроившись поудобней на плече фараона и скинув покрывало: жарко. Тайлер целует мальчика в висок и поглаживает по рёбрам. Ему не слишком сильно хочется спать.        — Я видел маму и сестру, когда меня лихорадило, — негромко говорит Джош. Фараон прикрывает глаза, негромко вздыхая.        — Они обняли тебя? — спрашивает он и слышит, как Дан нервно сглатывает и выдыхает.        — Они не видели меня, — хрипит Джош и спешит прокашляться, поджимая губы. — А потом я понял, что кричу, но при этом даже я не слышу самого себя. Мне было страшно… — Тайлер поднимает руку, чтобы зарыться пальцами в его волосы и начать массировать кожу, успокаивая. Только вот Джошу это мало помогает: он тихо всхлипывает и шмыгает носом. — Мама держала сестру на руках, зажимала её шею. Я думал, она задушила Аби. А потом… Потом оказалось, что мама пыталась зажать рану на её шее. Аби была такой… бледной… как призрак… И мама… Она выглядела ужасно…        — Тш-ш-ш, — шепчет Тайлер, обнимая его и целуя в нос и щеку. — Всё в порядке, Джош. Всё нормально. — Дан крупно дрожит, тихо всхлипывая и отрицательно мотая головой.        — Не в порядке. Ничего не в порядке, Тай. У меня плохое предчувствие — ничего не в порядке. — Джош зарывается носом в его шею и всхлипывает громче, уже не скрывая своих слёз и потерянности. Ему никогда не было так страшно. Сердце, душа, разум — всё так и кричит о том, что случится нечто ужасное. Что-то такое, отчего кровь застынет в жилах. Что-то, из-за чего он останется совсем один.        — Не загоняй себя этим, — просит Тайлер, наматывая его волосы на свои пальцы. — Не загоняй… Тебе станет хуже. Ты недавно пришёл в себя после лихорадки — не думай о чём-то плохом. — Джош резко выдыхает и поднимает голову, смотря на него сквозь мутную плёнку на глазах. Фараон также смотрит на него, сглатывая.        — Если не хочешь, чтобы я думал об этом, то заставь, — твёрдо шепчет мальчик.        — Пожалуйста, — дрожит Лора, смотря на людей в нецельных доспехах. — Пожалуйста, позвольте мне хотя бы похоронить их, — просит она, взглянув на своего мужа и дочь на руках. Шойду усмехается, стряхивая лишнюю кровь с меча. Он присаживается перед женщиной на корточки и смотрит ровно в её глаза, склоняя голову то на один бок, то на другой.        — Мы с Вами, случайно, нигде не пересекались? — спрашивает Шойду. — Лицо такое знакомое… — Лора отрицательно мотает головой.        — Я впервые Вас вижу — клянусь, — неровно и надрывно шепчет она. Мужчина коротко смеётся.        — Значит, я точно не говорил Вам о том, почему мёртвый человек — хороший человек, — кивает он и получает лишь растерянное выражение лица. Шойду вздыхает, поднимая меч. — Мёртвые не доставляют проблем. — Лора раскрывает рот, собираясь вскрикнуть, но не успевает этого сделать: девочка на её руках окропляется кровью. Мужчина хмыкает и поднимается, протирая меч. Он смотрит на своих людей, которые выносили из домов всё, что можно и нельзя. Замечает того, кто снимал с шеи мёртвой девушки золотую цепь, и останавливает его. — Она досталась ей от покойной матери — не трогай. — Солдат кривит губы в недовольстве, но всё же слушается и оставляет труп в покое, уходя на поиски другой наживы. Шойду качает головой и проходит дальше, к краю деревушки.        — Куда теперь? — интересуется у него Нор, прибившись сбоку. Мужчина хмурится, задумываясь. — И что вообще делать с этой деревушкой?        — Сжечь, — отвечает Шойду. — Сжечь дотла.        — Будет исполнено, — кивает Нор. — Сожгите тут всё! — передаёт он приказ, после чего снова смотрит на мужчину. — Ну так куда идём теперь? — Шойду останавливается и убирает свой меч в ножны. Он хмурится и немного покачивается, смотря на горизонт и щурясь.        — Туда, — указывает мужчина. Нор хмурится, вглядываясь в точку, на которую падал палец предводителя.        — Куда — туда? — недоумевает солдат, из-за чего Шойду хмурится и раздражается.        — Прямо. Не раздражай меня. Ты знаешь, что я могу сделать в гневе. — Нор сжимается, непроизвольно взглянув на Рона, чьё лицо было изуродовано ожогами и шрамами. — Я знаю, что ты любишь женщин, а с таким лицом вряд ли тебе даст даже самая уродливая шлюха, верно? — Нор сглатывает, кивая и соглашаясь. Больше он не будет задавать глупых вопросов. — Отлично. — Шойду выходит за пределы деревни и разворачивается, чтобы видеть, как её постепенно охватывает пламя. Он видит женщину, Лору, которую убил последней, и хмурится сильнее. — Её кровь… Её кровь где-то замешана. — Нор выгибает бровь. Ему никогда не нравилась эта черта в Шойду. Если он начинал так говорить (странно, как будто загадками), то в ближайшее время кто-то очень красиво, по мнению предводителя, умрёт. — Похоже, это из-за её крови дела на юге у меня полностью прекратились, — цокает Шойду. — Сукина кровь, подожди немного: я найду тебя…       Нор нервно ёжится. Он прекрасно знает, что это значит. Они выдвинутся на юг незамедлительно, чтобы изничтожить то, что мешает вести дела в пустыне. И будет много, очень много крови. Так много, что вся пустыня окрасится в алый. И последней душой, которую заберёт с собой Шойду, будет кровь той женщины, что сейчас горит в огне с дочерью и мужем.        — Я убью всех тех, кто причастен к её крови, — обещает предводитель, — сожгу все дома и города, доберусь до дорогих людей её крови, убью первых на её глазах и только потом, медленно, мучительно, со всеми возможными изысками, убью кровь этой суки. Оставлю на память скальп, чтобы по вечерам в своём доме смотреть на его распятый образ на стене и вспоминать, как сукина кровь кричала и умоляла меня прекратить. Это будет самая изысканная смерть из всех возможных.