Портрет отца

Намо, как и всегда, бродил из коридора в коридор, смотря, чем заняты души эльфов. Сегодня его, почему-то интересовала душа Феанаро, сына Финвэ. Он увидел Огненного эльфа в зале гобеленов и удивился. Тот прильнул к одному из гобеленов, гладил что-то своими пальцами, целовал и плакал. По правде говоря, Феанаро всегда вел себя в чертогах странно. Он не терпел бездеятельности. Праздность была для него хуже смерти. И Феанаро удивлял. Хотя бы тем, что занял покои, которые некогда занимала его умершая мать, устроился за ее станком и начал ткать. Потом, когда всяких ковров, пледов, салфеток и тканей в комнате стало предостаточно и когда майар вынесли все это и раздарили, Намо еле-еле удалось вывести его из покоев. Феанаро послушался и стал бродить по покоям. Пообщался с отцом, вывел из себя несколько майар, пытался докопаться до Намо, но тот быстро пресек попытки вывести его из равновесия. В итоге взбесился сам Феанаро.. После этого Феанаро не показывался довольно долго. Намо пытался выловить его, но тот как-то быстро исчезал из поля зрения. И только сейчас, спустя полторы сотни солнечных лет, Феанаро наконец нашелся. Намо тихо подкрался к нему, чтобы не спугнуть, и стал наблюдать. На гобелене были изображены его сыновья. Они смотрели с гобелена с грустью и тоской во взгляде, кто-то протягивал руку, будто гладил ткань гобелена с другой стороны, кто-то склонил голову, один из них был завернут во что-то, другой был перемазан краской. И тут Намо понял – тот, кто перемазан краской, нарисовал портрет Феанаро и теперь все сыновья приходили к нему и смотрели на него. По волшебству сыновья то исчезали, то появлялись. Это означало, что сыновья подходят к нему по одному. Чаще всего появлялись Тьелкормо и Атаринкэ. Но иногда появлялись и остальные. И вот Феанаро стоял у этого портрета, даже не обращая внимания на Намо. Только изредка он отвечал отцу. И иногда Намо прибегал к хитрости, разговаривая с ним голосом Финвэ, чтобы выяснить, какие мысли и переживания роятся у этого необычного эльфа. А он все стоял, плакал, подходил к гобелену, плакал и прижимался щекой к ткани рисунка. Но в один день все изменилось. Вместо нежности и тоски, на лице Огненного эльфа отразились гнев и тревога. А еще чуть позже по залу разнесся треск рвущейся ткани и громкий крик: «Будь проклят, Моргот!» Вбежав в зал, Намо и его майар увидели, что Феанаро сорвал со стены гобелен с его портретом, а его душа гневно полыхает так, что к нему не подступиться. Из-за спины Намо показался Финвэ. - Сынок, что случилось? Почему ты полыхаешь? - Моринготто! Будь он проклят! Мой портрет попал к нему, и этот мерзавец показался мне! Будь он проклят!!! – еще громче воскликнул он и метнул по полу гобелен. И вправду, изображение на гобелене потемнело, а среди всей этой темноты мерцали три сильмарилла, а под ним – лицо Мелькора, злорадно ухмыляющееся. Феанаро подошел, сбавив пламя, и стал топтать полотно. Вскоре оно занялось пламенем и Феанаро, крича немыслимые ругательства и проклятья, ушел из зала. Среди всех этих криков, вала слышал, как он задыхается от рвущегося наружу рыдания. - Не беспокойся, Феанаро, не долго осталось. Скоро ты увидишь своих сыновей, - сказал он тихо и тоже ушел из зала, оставив догорать гобелен на полу. А в Ангбанде сам собой загорелся портрет Феанаро Куруфинвэ, прямо в раме на стене, но в Химринге Макалаурэ рисовал уже другой портрет, где Феанаро был вместе с Нерданель.