Теория

К концу второго курса Очако знатно устаёт. В какой-то момент её начинает бесить даже собственная половая принадлежность, потому что сколько бы она не пахала, но физически всё равно уступает парням из своего класса, чьи показатели сейчас набирают такие обороты, что даже страшно сравнивать их с началом первого учебного года. — У тебя есть выносливость и гибкость, и голова у тебя хорошо работает — воспользуйся этим, Очако-чан! — обычно советует Цую. Но в такие моменты они обе сидят на скамейке где-нибудь в парке в выходной, а не Очако валяется на тренировочном полигоне с рассеченной бровью и разбитыми коленями под взбешенным Бакуго-черти-б-его-взяли-Кацуки. Не то, чтобы она сильно этому удивлялась — он гонялся за ней почти полчаса, пока смог её достать. И вроде, здорово же, ведь ближний бой для Очако вполне себе удачное развитие событий, главное, прикоснуться к сопернику, но как это сделать, если твои запястья вжаты в грунт с такой силой, что, кажется, кости вот-вот треснут? (Запястье Кацуки сама Очако может обхватить только двумя руками, но никак не одной. Ещё один минус отсутствия нужного уровня физической силы.) — Ты доигралась, круглолицая! Тебе стоило сдохнуть ещё в самом начале! — она чувствует на своём лице его сбитое горячее дыхание; ей очень хочется прикрыть глаза, чтобы не замечать чужую ярость, но вместо этого, она просто начинает истерически хохотать, да так, что даже Кацуки охеревает. — Совсем ёбнулась? Чё ты ржёшь?! — кричит он. Он никогда не бьёт Очако по лицу по каким-то своим причинам, но дрожь в его пальцах говорит о том, что он готов изменить этой привычке и крепко вмазать. Он отвлекается всего на мгновение и этого достаточно, чтобы Очако вывернула руку и с силой толкнула чужую грудную клетку. Дезориентированный Кацуки взмывает в воздух и палит взрывами во все стороны. — Я просто поняла, что Бакуго-кун — девственник! — радостно вещает Очако, хватая поверженного соперника за штанину, и уворачивается от шального взрыва справа. — Ведь во время секса ты должен потеть, а если с твоих ладоней нитроглицерин попадёт куда-то не туда, то… — снова уворачивается, стараясь не думать, что за чушь несёт её язык и как будет стыдно после. — В общем, я ни разу не видела, чтобы из твоей комнаты выносили девушек, ну, или парней с ожогами в интересных местах, — она отпускает штанину и сваливает как можно дальше, потому что ор Кацуки слышен за пределами полигона, а удерживать она сможет его ещё пару минут, не больше. Лицо горит от смущения, но ей не стыдно: отвлекающий манёвр сработал на "ура". До женской раздевалки добежать бы, а там как придётся. *** Очако, на самом деле, лапочка: таких любят, с такими хотят дружить. Но всё до поры до времени, пока она не доходит до определенной эмоциональной кондиции, последствия которой пугают даже саму Очако. — Что ты ему такого сказала, что он тебя уже вторые сутки ищет? — Эйджиро, милостиво согласившийся прикрыть Очако, задумчиво жуёт леденец. — Серьёзно, Бакуго, конечно, псих ещё тот, но его быстро отпускает, а тут… Напомни ещё раз, почему мы здесь? — Потому что он не станет меня искать в своей комнате, очевидно же, — пожимает плечами Очако, продолжая делать задания по английскому под нецензурный ор в исполнении Кацуки под окнами общежития академии. Голос у него, правда, изрядно охрип, потому что орёт он без остановки — Очако искренне восхищается силой его лёгких. — А я нужен для того, чтобы задержать его, если он-таки вернётся сюда, пока ты в окно вылетать будешь? — вопросительно вскидывает бровь Эйджиро. — Всё гениальное — просто, — щёлкает пальцами Очако. — Ты же не сможешь вечно скрываться, — дожевав остатки конфеты, Эйджиро поднимается с кровати друга и хрустит шеей. — По крикам можно понять, где он, — отмахивается Очако, завершая своё сочинение аккуратно точкой в конце предложения. — Он не всегда орёт, кстати, — Эйджиро принимает боевую стойку. — И тебе пора в окно — на этаже уже пахнет бензином! Очако в последнюю секунду выпрыгивает в окно, почти одновременно активируя причуду и запихивая тетрадку за пазуху. Она в прямом смысле плывёт по воздуху свободным стилем, заставляя своё тело направиться как можно дальше от этой обиженной бомбы по имени Кацуки Бакуго. Она слышит звуки потасовки внизу и вопли двух парней, щедро сдобренных ругательствами, как, в принципе, и всегда. Очако легко спрыгивает на крышу и собирается совершить ещё один бросок до соседнего общежития, когда в доли секунды в неё влетает чужое горячее тело, сбивая с ног. Она знает, чья туша на ней развалилась, потому что, как правильно заметил ранее Эйджиро, Кацуки пропах бензином насквозь. — Вот ты и попалась, круглолицая сучка! — торжествующе хрипит Кацуки, безумно улыбаясь. Он заламывает ей руки так, чтобы она не коснулась его, кутая в какую-то ткань, а затем снова наваливается сверху, но уже так, чтобы иметь возможность шипеть ей на ухо. — Я поджарю тебя, как гребаную курицу — может, тогда в твоей голове станет поменьше дерьма! Вообще-то Очако немного стрёмно, потому что до такого состояния она его ни разу сама не доводила. Кацуки тяжёлый и, кто бы сомневался, сильный, так что руки начинают ныть почти сразу. Сердце колотится о рёбра, но Очако упрямо напоминает себе, что даже в ссоре ученики их академии всё ещё союзники, так что её точно не этот нитроглицериновый ёж грохнет. — Бакуго-кун, разве так ухаживают за девушками? — кряхтит Очако, улыбаясь через силу. — Это же почти домогательство с твоей стороны. Кацуки рычит, и Очако кажется, что она ощущает вибрацию по всему телу, настолько парень зол. Но запах бензина не усилился, значит, нападать он не собирается, можно вздохнуть спокойно… … или нельзя? Прелесть костюма Уравити в том, что открытых участков кожи минимум, что позволяет комфортно чувствовать себя во время выполнения заданий. Вот только сейчас Очако в простенькой футболке и коротких домашних шортах, отчего уровень защиты от разъярённого Кацуки просто ничтожный: он крепко сцепляет зубы у основания её шеи ровно настолько, чтобы не прокусить, но оставить заметный синяк после. — Встретимся завтра на занятиях, Урарака, — хрипит он, рывком поднимаясь на ноги, чтобы почти сразу свалить с крыши. Сердце у Очако бьётся тяжело, лицо красное-красное от ядрёной смеси стыда и злости, а немеющие кисти рук напоминают ей, что она позволила уложить себя на лопатки. В голове тоненький голосок оправдывает её, мол, она сплоховала из-за чувства вины, но ситуацию это не меняет — её сделали в два счёта. Очако стаскивает с рук ту самую ткань (по сути, оборванная где-то штора), которая мешала ей воспользоваться своей причудой, и хмурит брови: завтра у них практика в спортзале для отработки техники ближнего боя, и ей будет, что сказать этому «альфа-самцу», который цапнул её за шею.