Байки доктора

— И когда она обернулась, Джон увидел, что с ее лица снята кожа! — Прапор усиленно пытался говорить с жуткими интонациями, подсвечивая себе лицо снизу свинченным с винтовки подствольным фонариком. Получалось не очень, что парнишку весьма огорчало, но он старался. Отряд успешно завершил миссию, и теперь пешком пробирался через лес к месту, где они оставили свой транспорт, прикрытый брезентом и замаскированный ветками. Идти им предстояло еще несколько дней — местность болотистая, чаща леса густая, по таким условиям в полной выкладке, с грузом из оружия и тактического оборудования, идти получается чуть быстрее, чем у черепахи. Им еще повезло найти полянку на небольшой возвышенности, где почва не продавливалась под сапогами с чавканьем, чтобы разбить палатку на ночь. Общий настрой отряда был весьма бодрый. Миссию успешно выполнили, оплату за заказ получат, как только доберутся до цивилизации, ранений нет, и даже патронов потратили не очень много. С пайками тоже дела обстоят прекрасно, голодать не придется. Стемнело рано, спать пока никому не хотелось, и Шкипер, раздобревший после кружки паршивого на вкус пайкового чая, разбавленного порцией имеющего медовый привкус чиваса из походной фляги, великодушно разрешил повременить с отбоем и расслабиться, устроив вполне себе семейную посиделку возле костра с такой ерундой как рассказывание страшилок. Последнее было инициативой Прапора, и было одобрено исключительно из командирского желания дать подопечному как можно больше того, что могло походить на нормальное детство. И, хотя рядовому первого класса уже исполнилось семнадцать, для старших товарищей он все еще был ребенком. Впрочем, учитывая его любовь к лунорогам и трогательную бытовую наивность с верой во все светлое, это было неудивительно. Страшилки Прапор тоже травил весьма детские, из разряда гроба на колесиках, способные впечатлить разве что Рико с его боязнью призраков. Хотя, не исключено, что подрывник попросту актерствовал, чтобы не расстраивать младшего. Пусть думает, что хоть кого-то напугал. — Серьезно? — командир отхлебнул из кружки еще смеси чая с виски, — Проклятая невеста с лицом без кожи? — Это лишь звучит не очень, — Прапор надулся, как мышь на крупу, — А представь, если бы ты вживую такое увидел? — Разрядил бы в нее обойму, а уж потом стал бы разбираться, что к чему. — Вот сам тогда и рассказывай, — младший притворно обиделся на командира. Тот лишь задумчиво почесал небритый подбородок. — Ковальски, варианты. — Либо сейчас сам рассказываешь историю, либо делегируешь это занятие кому-то еще, — послушно отозвался лейтенант, прикуривая от костра сигарету. — Отлично, вот тебе и дегле… Дере… Короче, поведай ты нам что-нибудь жуткое. Из своей жизни, чтоб нам страшнее было от осознания, что это реальность, а не выдумка. — Серьезно? — очки гения хищно блестнули в свете костра, — Ты хоть представляешь, что я в своей практике видел? — Ну давай, удиви нас, гений, — хохотнул Шкипер и открутил крышку фляги, подлив лейтенанту и сержанту высокоградусного. Подумал и совсем чуть-чуть накапал в чай Прапору, — Для профилактики простуды, сынок. И в виде исключения. Прапор поудобнее замотался в походное одеяло и повалился на землю, пристраивая руки и голову на спину уже давно лежащего поверх спальника Рико. Было ясно, что предстоит нечто интересное. Случаи из жизни сослуживцев мальчишка любил. И особенно интересно было слушать о том, что происходило до отряда. Всё же, судьба их всех изрядно помотала. Интересно, что там такого жуткого может поведать Ковальски. Лейтенант затянулся дымом и выпустил изо рта сизое колечко. — Ну, слушайте. Это было давно, я тогда только начинал практиковаться в роли врача. Работал на скорой… В приемном отделение было на удивление тихо и пусто. Ни буйных алкоголиков, привезенных доблестной полицией за неимением вытрезвителя, ни уличных бродяг, явившихся симулировать, дабы пожить в теплой палате с регулярными казеными харчами, ни вечных скучающих бабулек с жалобами «на всё». Лишь санитары создавали шум в своей подсобке, травя неприличные анекдоты под партию в покер, да тихонько материла виснущий старенький компьютер дежурная медсестра. Ковальски, как мог, вытянулся на коротковатой для его роста койке в ординаторской, прикрыв глаза. Стоило использовать затишье, чтобы поспать, потому что потом… — Четвертая бригада, — просипел старенький динамик искаженным голосом сонного диспетчера. Вот и оно. Вызов, адрес. Повод: плохо, пил. Классика. Ковальски, чья самостоятельная практика, без тщательного надзора опытного коллеги, составляла от силы месяца два, мысленно застонал, поднимаясь. На таких вызовах вечно головной боли наберешь. То ли пациенту плохо от того, что пил, то ли пил он плохо и хочет потребовать от скорой чистого медицинского внутривенно. Такие вообще обожают врачам мозг чайной ложечкой выедать. На что жалуюсь не скажу, сами должны знать, вы ж медики, вы ж святому домкрату давали. О, эта волшебная фраза… Коваьски лично клятву Гиппократа не давал. И уж тем более он Гиппократу не давал. А так же не давал гиппопотаму, домкрату, каземату, Сократу и прочим вариациям, услышанным от пациентов. Молодой специалист даже представил себе такую дачу: сидят себе студенты со свежими дипломами под дверью кабинета и заходят внутрь по одному с банкой вазелина. Так, стоп, бред. Мозг, проснись и забудь про эти глупости. Вой сирены, красно-синее перемигивание сигнальных огней, гонка по ночным улицам, адрес. Лифт не работает. Подъем на последний этаж наперевес с укладкой. Рыжий чемоданчик весит немало, плечо оттягивает лямка реанимационного набора. Тут он явно не будет нужен, но… Положено так. Омерзительный трупный запах чуть не отключил врачу обоняние еще на лестничной клетке. Медсестра, маленькая худенькая девочка, хоть и хороший специалист, брезгливо зажала рукой симпатичный вздернутый носик. Ковальски мысленно начал предполагать ситуации. Запой, гангрена, протрезвел и заметил. Пили вместе, собутыльник в процессе умер, заметил только спустя долгое время. По пьяни зарубил собутыльника или родственника, а теперь пытается понять, что за тело, и почему не шевелится. Да, варианты банальные, но неутешительные. Ковальски оказался почти что прав. Почти. Помощь действительно была нужна не заявленному пациенту, а ближайшему окружению. Жене. Женщина с признаками хронического алкоголизма на лице. Она, бледная как смерть, лежала на диване, источая трупный смрад во всех направлениях. Живая. Запах вкупе с ее гротескно вздутым животом дал врачу подсказку. Покуда супруг вещал о том, какие на скорой помощи работают гады, и что их хрен дождешься, а ему плохо от вида жены и срочно надо глюкозы в вену на опохмел, Ковальски осмотрел женщину. Температура сорок. С трудом вытянул из нее информацию, что беременность сорок недель, шевеления плода уже неделю не отмечает. Пила все это время. Врач прикинул, где ближайший стационар, и какая больница вообще сегодня по гинекологии дежурит. Случай экстренный. Он может только полярку поставить, чтобы хоть немного стабилизировать состояние, а вот непосредственным спасением уже пусть акушер-гинеколог занимается. Что он там сделает — кесарево, или же вызовет искуственные роды, Ковальски уже не касается. В его стандартной укладке нет ничего, что могло бы этой женщине помочь. Его дело — довезти до узких специалистов, не дать умереть по пути. О том, что женщину надо срочно госпитализировать, доктор сообщил все еще распинающемуся супругу. Тот моментально замолк. Вытаращил на врача свои маслянистые мелкие глазки и заверел раненым вепрем: — Ты что мне лечишь, недоучка? Хер бы с ней, нормально все. Я тебе человеческим языком говорю, херово мне! Лечи давай! Иначе нахер прибью! — алкоголик попытался схватить Ковальски за форменный синий жилет со светоотражателями, но разница в росте и выставленный вперед чемоданчик с укладкой не позволили. Медсестра прытко побежала к выходу, намереваясь добраться до машины и оттуда, согласно протоколу, вызвать полицию и до их приезда ждать. Дельная мысль. Только вот не вышло. Ковальски звучно выматерился на родном языке. Дверь на ключ заперта, сам ключ у псевдопациента. Хрестоматийный случай. Сколько раз про такие слышал, и сам же глупо попался. Не доглядел, не обратил внимания. Самого себя Ковальски жалко не было. Друзей нет, семьи нет, никто не хватится. А вот медсестру жалко. У нее дома муж и двухлетний ребенок. Вызвать стражей порядка из квартиры не выйдет хотя бы потому, что сейчас любое движение может спровоцировать нападение, не говоря уже о попытке добраться до телефона. Придется отбиваться. Защищать медсестру и выбивать к чертовой матери дверь, потому что, несмотря ни на что, вот так вот глупо умирать в планы Ковальски не входило. У него дома экспериментальный реактор стоит, если за ним не следить, может и рвануть, накрыть два квартала грибом-облаком. Завязалась драка. Алкоголик, пусть и не особо сильный, но разъяренный, вцепился врачу в горло грязными руками. Ковальски всеми силами пытался скинуть с себя мужчину, или хотя бы ударить так, чтобы болевой сигнал заставил его разжать руки. От гипоксии темнело в глазах, где-то кричала медсестра… Кончилось все так же внезапно, как и началось. Алкоголик захрипел, выплюнул Ковальски в лицо порцию кровавой слюны и затих. Врач, хватая воздух ртом, поднял голову. Женщина, жена алкоголика, стояла, пошатываясь, как осина на ветру, а в руках у нее был окровавленный нож. Очевидно, она находилась в делирии, причем неясно какого генеза: алкогольного, или же от интоксикации из-за мертвого плода в матке. Ясно лишь одно — её вмешательство случайно. Она не осознает, что происходит, и находится в своем собственном галлюциногенном мире. Черт пойми, что она там видит. А она явно что-то видела, ибо бормотала молитву, глядя куда-то сквозь так и не вставшего с пола Ковальски. Женщина поднесла нож к своему животу и рваным движением вспорола сама себя. Из разреза прямо на ноги врачу хлынула буровато-черная, мутная, мыльной консистенции жижа. Мерзкая, отвратно воняющая тухлым мясом. Смесь свежей крови и околоплодных вод с продуктами гниения, — краем сознания подумал Ковальски, давя свой рвотный позыв, ощущая, как эта горячая дрянь пропитала брюки и залилась в ботинки. Что было дальше, врач не запомнил. Ни того, как они выбрались из квартиры, ни того, как мчались на подстанциб, ни как давали показания полиции, ни того, как дежурная медсестра отпаивала их дешевым коньяком, подарком благодарного пациента. Молодой врач еще неделю постоянно видел перед глазами женщину с вспоротым животом и выпадающей из раны синей, деформированной ручкой мёртвого разлагающегося плода. — Какая гадость, — Прапор очень живо представил себе все то, о чем говорил лейтенант, и мысленно порадовался, что Шкипер ему «для профилактики» в чай налил. Иначе младшего стошнило бы. Было не страшно, а очень противно. И это только слушать рассказ. А каково было Ковальски самому когда-то пережить это? Хотя, нет, страшно. Если смотреть с позиции непосредственного участника событий. — Это жизнь, Прапор, и она порой весьма жестока, — Ковальски бросил в огонь окурок, — Это был лишь первый подобный случай в моей практике. На тот момент я еще не привык к таким сюрпризам, а потому это казалось мне страшным. — А сейчас не кажется? — На фоне остального этот случай — что твои лунороги. — Я ожидал от тебя истории поинтереснее, — Шкипер, за годы службы явно не раз слышавший под стакан рома многочисленные медицинские байки своего лейтенанта, в том числе и эту, явно не был впечатлен. Рико вообще почти задремал, пригревшись под придавившим его Прапором. — Пожалей мальчишку, — фыркнул Ковальски на замечание шефа, — Потом будешь говорить, что я ему психику сломал. — Ничего, он сам хотел страшных историй. Пусть нервы закаляет. Тем более, лучше узнать о таком от своих, чем увидеть наживую у чужих. А теперь, лейтенант, захлопни клюв и расскажи отряду про пастора. — Мне, как ты выразился, захлопнуть клюв, или всё же рассказывать? — Ковальски, не раздражай меня и трави уже свою басню. У нас тут рядовой изъявил желание испугаться, а пока даже не дрожит. Прапор мысленно перекрестился. Похоже, чуть пьяный Шкипер решил превратить обычную ночь ужасов у костра в тренировку для психики, и продолжаться это будет, пока младший не познает все глубины страха. Ну, Ковальски хотя бы интересно рассказывает. Да и чего уж там бояться? Раз уж лейтенант это пережил, то уж он-то вынесет в качестве слушателя.